Иван подставил подножку, рывком свалил цепкого приказчика на снег — враг висел на своем оружьи словно обезьяна. Удавить гада! Керст навалился сверху. Эх, сейчас в спину достанут. Тот, что на корточках сидит, держась за раздробленную челюсть, уже не в счет, а вот фон-барон… Странно, что еще не пальнул. Боится заодно задеть и свою ручную шимпанзу в картузе?
Зная, что не особо спасет, Иван накатил на себя приказчика, норовя закрыться от пули сверху. Локти больно ушиблись о булыжник в ледяной корке… нет, не спасет… фон-барону сверху сподручно расстреливать…
Ничего уже не было сподручно фон-барону — ошеломленно смотрел тот в небо. А сидящая за ним на крупе лошади баба убирала от его горла нож. Крови, брызнувшей из раскрытого горла, за воротом бекеши не видно, зато с большого клинка ножа слетели крупные капли, что та клюква по двугривенному фунт…
…Размышляя, отчего Лоудка-с-ножом не особо похожа на Лоудку-без-ножа, Иван подмял под себя противника, надавил карабином на приказчикову шею. Тот упирался из последних сил…
…За спиной словно мешок с дерьмом о мостовую шлепнулся. Вот так-то, ежели ты в седле, так фон-барон, а внизу…
— Ты что… — просипел перепуганный приказчик, готовясь сдаться. — Я же тебя живьем хотел…
— Умри, гадюка…
Сначала прицельная рамка пропорола кожу на кадыке, потом смялась гортань под ствольной коробкой. Выпученные глаза приказчика уже спокойно разглядывали небо, блестел на полушубке жетон с крестом и орлом…
Иван додавил до конца и сел…
— Ну, чо там? Унялся шмондюк? — спросила Лоудка — она стояла над Яковом, разглядывала распростертое тело.
— Вроде того, унялся, — керст утер рот — оказалось, губы порядком разбили. — А что у тебя?
— Яша-то? Боги прибрали, как говорится. Отмучился, забило парнишку зверье.
Ивану было плохо. И ребра болели, и башка ушибленная. А хуже всего от безжалостных слов бабы. Попрекает, хоть и не впрямую. И какой Яков ей «парнишка», ежели лет на десять старше самой Лоудки? Твердокаменные они там, в своем комитете. Впрочем, какой еще комитет, если она из лепотцов? Совсем башку заморочила.
— Вставай, Ивань, чего убиваться? — молвила финляндка, выковыривая что-то из кармана милиционерского трупа. — Мы все правильно делали, только не свезло нашему Яше. Случается судьба такая. Пошли отсюдова, пока еще кто не набежал. Тебе-то хоть что, в тебя не вглядятся, а я с виду вполне очевидная.
— Щас, — Иван не без труда встал.
Мостовая выглядела жутковато. Просто Куликовская битва какая-то: восемь тел, кровища, снег меж камнями густо багряный. Даже и не верится, что сам же керст этот ужас и учинил. Впрочем, финляндка помогла. Тот, что с челюстью раздробленной, тоже того… отмучился. Видимо, она его в шею ножичком. Опытная комитетчица, того не отнять. Сама трудится, уже с фон-барона бекешу стащила…
— Отстирается, хотя и побуреет, — решила бабенка, закидывая трофей на плечо. — Тебе-то чего нужно? Ты не стесняйся, тут все в бою взято, боги не прогневятся.
Иван через силу поднял казачью карабинку, снял с приказчика новенький патронташ. Ишь снарядился, скотина черносотенная…
Глаза у приказчика стали уж вовсе как у снулой рыбы.
— Пошли-пошли, подмогнешь мне слегка, раз по пути, — торопила комитетчица.
— Да сейчас, — керст отыскал под стеной горсть снега почище, оттер от крови лицо и усы Якова. Лик рабочего, костистый и при жизни, стал совсем черепным, под комком снега шатались-двигались разбитые лицевые кости.
— Чувствительный ты для дарка-керста, — заметила Лоудка. — Впрочем, учитывая твое происхождение, вполне простительно.
Иван, пошатываясь, пошел прочь, по ходу пнул сапогом проклятый «бульдог».
— Верно, снасть нужно хорошую иметь, — согласилась комитетчица. — Вон, мешочек прихвати и пошли.
«Мешочек» оказался вполне солидным и по размеру, и по весу.
— Чего напихала? — слабо удивился Иван.
— Что значит «напихала»? Собрала что понужнее. Цельковский «На луне», Жулик про Ориноко[11], и прочее познавательное. Энциклопедька по ботанике. И на английском кое-что нашлось — есть у нас товарищи, интернационально не подкованные. Хорошие книжки, таким гореть грех.
Иван оглянулся — за домами поднимался столб светлого дыма.
— Горит все-таки?
— Ну, как горит… подкоптится малость. Раз пожар в истории записан, так должен подтвердиться.
— Ты и запалила, выходит?
— Да что там палить-то? Одну комнатушку, и без станков. Само угаснет. А если не палить, так резкое вмешательство в историю случится. Что не к добру!
— Сдается мне, ты и в одиночку любую заваруху сотворишь. Даже государственного масштаба, — пробурчал керст.
— Могу, — согласилась Лоудка. — Могу городского размерчика, могу государственного. Вот мирового уровня еще не осилю. Не всем языкам обучена.
— Кино, значит, смотришь? — догадался Иван.
— Хорошая фильма. Не дожил до премьеры Василь Иваныч, а я ведь его предупреждала, — комитетчица с печалью перекинула тяжеленный мешок с плеча на плечо.
— Видела, значит, комдива лично, — с уважением сообразил керст.
— Довелось. И не только его. Говорю же, обобщаю полезный революционный опыт. Думаю на малой родине университет открыть. Бесплатный, для талантливой молодежи.
— Вот это хорошее дело. Выучить смену и забабахать мировую революцию!
— Да, замысел соблазнительный, хотя есть и трудности, — отдуваясь, признала Лоудка. — Не, сама-то революция нам доступна. Но вот потом этакая сложность всплывает, что… Тут же на столетия нужно просчитывать нюансы развития.
— Глубоко смотришь, — с уважением прокряхтел керст. — Слушай, а как насчет меня? Вроде намекнула что знаешь отчего я… Ну, каким я был до того как…
— Есть версия. Но тебе она не понравится…
Она рассказала, и Ивану действительно не понравилось.
Расставались на углу Шапкина переулка.
— Да как ты сама-то? — Иван с сомнением глянул на увесистые мешки.
— Тут рядом местечко спокойное, а там встретят, — Лоудмила полезла за пазуху. — Вот, тебе. Чтоб, значит, не особо огорчался и в свалке не плоховал.
— Вещь дорогая, тебе и самой нужная… — Иван с тоской глянул на красавец-маузер. — Этого же того орла ствол, что в седле вертелся?
— Его, шмондюка. Бери, на память обо мне и Яше. Мне-то он ни к чему, дома заругаются. Я по правде говоря, хотела лишь брошку от кобуры оторвать…
Красивую плашку осторожно сковырнули ножом. На серебре было выгравировано: «Дорогому Ф. В. А от друзей и сподвижников».
— Другое дело, — комитетчица удовлетворенно спрятала серебряшку. — Владей пистолем, пригодится, меня еще добром вспомнишь.
— Спасибо. Только как-то неудобно. Мне и отдарить нечем.
— Слышь, Ивань, а ты мне шапочку не подгонишь? — Лоудмила глянула на голову сотоварища. — У меня такой нету, а ветры у нас на море бывают ющец как свежи. Тут и узорчик благородный, и спрятать легко, да и удобная с виду.
— Да какой вопрос. Простирни только, — Иван сдернул с башки предмет зимней спортивной экипировки с буквой «Д».
Комитетчица пожала руку:
— Бывай. Загляну, если оказия случится.
— Мы тут рядом…
— Найду, — Лоудка ловко подхватила мешки, взвалила на спину — керст и помочь не успел — и скорым шагом двинулась за дом…
…— Вот такая случилась история с этим карабином и маузером много смен тому назад.
Про то, как Дома затрещин нахватал, Иван упоминать не стал. Ведь наставник Старый тогда возмущался не за то, что напарник исчез на день — вольному воля, а керсту полная воля вдвойне. Но со взятой без спросу и подаренной шапкой действительно вышло нехорошо.
— Да, поучительная история, — согласился Игорь, сдувая мелкую пыль с отшлифованного приклада. — Здесь морилкой чуть тронем, потом маслом или лаком. Вид будет приличный. Значит, маузер, тебе по сердцу, а карабин этот ископаемый, не особо?
