Голова и тело оставались пустыми, снова тянуло в сон. Видимо, легкость оказалась истинной — Игорь обнаружил, что с трудом запирает дверь — попросту не хватало сил повернуть ключ. И почти постоянно мерз инспектор-хозяйственник. Спирт и чай выручали, но в канистрах оставалось не так много, да и с заваркой назревала проблема. Это времени в за-смертии имелось навалом, а с бакалеей сложнее…
«Межкнига» по-прежнему оставалась пуста, временами кто-то проходил по первому этажу, в бойлерной возились рабочие. Вечная сиеста с вечной курицей и удручающе стабильной бессмысленностью.
Игорь проходил в столовую, ставил на плиту большой чайник. Конфорка громадной электроплиты пощелкивала, неспешно нагреваясь. Торопиться было некуда, а чай в пищеблоке оставался самый дурной — хер его толком заваришь… Игорь цедил горячее, из-за кастрюль и лотков смотрел на «Золотую осень» в зале. Мозаика оставалась на месте, но случилось ли когда-то в жизни то, остальное? Может, признать, что все придумалось, и сразу полегчает?
Не жизнь и не смерть, а так. Завис в полной ненужности.
Дочери почему-то почти не вспоминались. Это было дурно — вроде бы любили папку, несмотря на все сложности с прежней «половиной». Уроки с ними учил, на ночь Линдгрен и Волкова читал, в детсад и школу по утрам отводил, а теперь как и не было их. Лица с трудом вспоминались. Нехорошо.
Когда умираешь, врать вроде бы некому. От той жизни только Вика и осталась. Вот же, мля, козел бессовестный и бесчестный…
Плита грела, шипел чайник. К окну Игорь не поворачивался: знакомый подъезд в десятках шагов через двор, не дай бог увидишь как она выходит…
А, ну какой бог здесь, на безвременной кухне? Может, это и есть чистилище? С запахом котлет и компота, с вечным монотонным шумом улицы за окном? Нужно было верить в Него, в церковь ходить, батюшек слушать, денежки чистосердечно жертвовать, а не копить на квартиру с любимой женщиной. Тогда бы определенно в рай попал. Сидел бы нынче в покое и душевном равновесии, дожидался бы когда Он приберет Вику и в благоуханных кущах свидание организует. И что там потом делать-то?
Хотя, что может быть красивее,
Чем сидеть на облаке
И, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени![1].
В песне звучит замечательно, а в переводе на прозу… Впрочем, в раю наверное, тоже никакого времени нет, сиди себе и сиди…
Ну нельзя же так думать. Грешно. Видимо, слишком жива нечестивая половина полумертвого гражданина Любимова, не желает смиряться и просветляться.
Игорь перекрестился. Вышло глупо — вроде как на чайник закипающий. Тьфу, мля, если глупость к закоренелой греховности приплюсовать, это в какую сторону зачтется? Минус на минус вроде бы плюсом обязан обернуться…
…Но сейчас, на крыше под сияющим, пусть и сугубо городским небом становилось чуть легче. Согреться бы до ночи…
Загромыхала жесть. Вылазит, гаденыш…
Сученок-Вано попадался на глаза трижды. Как-то мелькнул в конце подвального коридора, потом на втором этаже у сортира… Эти мерзкие видения можно было бы списать на игру посмертного воображения — встречаться лицом к лицу, этот… как его там… кирст? корст? явно не собирался. В третий раз довелось увидеть Вано на улице — гаденыш перебегал мостовую, направляясь к подъезду «Межкниги». В принципе, столкновение с лошадью ему явно не грозило, но сопляк вообразил, что извозчик откровенно невнимателен и на дорогу не смотрит, о чем и не замедлил заявить упомянутому водителю мерина. Год был, видимо, уже послереволюционный и представитель колесно-кустарной извозчичьей прослойки не замедлил ответить в том же прогрессивном духе. Орали не церемонясь, словно в лесу. Прохожие с тротуаров поддержали матерную дискуссию. Игорю показалось, что устное клеймение «троцкистом на копытах» не совсем соответствует календарному году, но среди тачек-возов табуированной лексики, исторгнутой конфликтующими сторонами, анахронизм промелькнул влегкую. Хамоватый Вано размахивал импровизированным оружием — невинный и аполитичный мерин воротил морду от дурацкой авоськи, из которой торчала здоровенная бутылка молока, буханка хлеба и что-то завернутое в промасленную бумагу. Извозчик, в искусстве сыпать херами и грозить отнюдь не уступающий наглому иновременцу, свирепо взмахивал кнутом. Ожидалось появление маузера, но тут заверещал свисток приближающегося постового и соперники разошлись на ничьей: экипаж покатил прочь, Вано зарысил к дверям… Не собираясь встречаться с убийцей, Игорь поспешно ушел внутрь. Имелось несколько идей как подстеречь скота и рассчитаться, но не на улице же… Потом, когда забудется паренек…
Сейчас паренек выбрался из слухового окна, кинул беглый взгляд на лежащего хозинспектора, и задрал усатую морду к солнечному небу. Озирая небосвод, содрал с плеч куртку — опять же кожаную, но короткую, того фасона что в молодости Игоря именовали «югославским».
На шее гаденыша болтался бинокль. Куртка полетела на горячее железо, а сам Вано немедля ухватился за оптику и принялся вглядываться куда-то в сторону Крымского моста.
Игорь вяло размышлял — если сопляк подойдет ближе к краю крыши, удастся ли его сшибить хорошим броском? Гвоздодер лежал под боком, метнуть можно резко, подсечь скоту ноги, там покатится. Нет, это вряд ли. Железо сухое, хорек спортивный, да и перила по краю крыши недавно обновили. Уцепится. Да и швырнуть гвоздодер сейчас толком не выйдет — в руках не та сила. Разморило…
— Ты без глупостей, — не оборачиваясь, предупредило хамло с биноклем. — Убить не убьешь, а брюки я порву. Нехер кидаться и лишаться любимой железки. Еще двинет кого-то невинного по кумполу внизу на тротуаре.
— Лень мне кидаться, — сказал Игорь. — Да только шел бы ты отсюда. Сказать куда?
— Можно подумать, какой свежий адрес укажешь, — процедил сопляк, продолжая свои наблюдения. — Твоя крыша, что ли? Я тебя обхожу, лишний раз не беспокою. Сейчас гляну, да уйду.
Игорь молчал.
Наблюдатель пялился в сторону Крымского поверх крыш — застройка в округе нынче оставалась невысокой: по большей части старые дореволюционные дома, частью надстроенные одним-двумя этажами уже в бурное предвоенное время. Мост, река, парк — как на ладони. Что ему там такого интересного? Чмо кругломордое.
— Все ж, воскресенье, — констатировал любознательный убийца, опуская бинокль.
— Неужели? — удивился Игорь. — И что? В церкву, к заутреней опоздал?
— Не, в церковь я не ходок. Я неверующий, — Вано впрямую взглянул на лежащего собеседника, поморщился. — Херово выглядишь. Совсем скоро сойдешь. Да ты не злись. Мне же не в удовольствие было тебя шлепать. Если б какая иная возможность имелась, так я бы непременно.
Самое странное, что и тени издевки не угадывалось. Игорь в своем нынешнем состоянии оттенки чувств стал много лучше определять. Видимо, как-то связано с обострившимся обонянием. Или с иллюзией этого самого обоняния. Сожалеет сопляк. Выполнил малоприятную работу, морща харю, руки вымыл…
— Слушай, а ты вообще зачем меня убил? — со странным, порядком припоздавшим интересом спросил Игорь.
— Долго объяснять, — буркнул гость. — Если короче, — нужно было попробовать. Вдруг получится. А если подлиннее, так ты все равно не поверишь. Ты ведь еще обратно в живые хочешь.
— Хочу, — согласился Игорь.
— Того не бывает. Да и не особо тебе уже нужно, — махнул широкой ладонью Вано.
— Смирюсь?
— Не, не успеешь. Дальше тебе дорога.
— Куда?
— Куда-куда… Туда. Куда и всем. Не подходишь ты посту. Сорвалась вербовка. Такие дела, бровки их колесиком. Извини, я был неправ.
Игорь засмеялся:
— Верю. Все по-честному: убил, был не прав, благородно извинился,
Гость смотрел мрачно, видимо, особой иронии ситуации не улавливал. Шевельнул гадостными усишками:
— «Убил, убил»… Вот что смысла на это обстоятельство давить? Ну, убил. Задача у меня такая, и не я ее выдумывал. Так и что? Ты вечно жить рассчитывал? Нет. Мучился? Опять же, нет. Нормальная смерть. Можно сказать, удачная. А то, что здесь задержался, так ты скоро и позабудешь.
