А если бы тогда, почти два года назад, он не поднял носа от книги? Если бы он продолжал стоять спиной к двери и переставлять книги в разделе «Путешествия»? Если бы его коллега, а не он занялся той рыжеволосой девушкой?..

И вот шесть месяцев спустя, после нескольких недель, проведенных в пыли и грязи за распиловкой досок, подметанием полов и покраской стен, после нескольких сногсшибательных счетов, нескольких моментов самой настоящей паники и потока доставок, на магазине появилась вывеска, выкрашенная в цвет морской волны с золотом. Вывеска гласила: «Найтингейл букс». Там, конечно, не нашлось места, чтобы написать: «Поставщики книг для самых взыскательных», хотя это как раз то, кем и был Джулиус. Поставщиком книг, книготорговцем.

Самым лучшим книготорговцем.

Тридцать два года спустя…

Чем вы занимаете себя, пока ждете, когда ваш близкий уйдет в мир иной? В буквальном смысле, когда сидите у его постели в пластиковом кресле, ужасно неудобном с точки зрения человеческой анатомии, и ждете, когда он испустит последний вздох, потому что надежды больше нет.

Никакое занятие не могло быть уместным при таких обстоятельствах. Дальше по коридору находилась комната, где работал телевизор, но это казалось каким-то бессердечным, да и вообще Эмилия не любила смотреть телевизор.

Вязать и вышивать она не умела. Разгадывать судоку – тоже.

Она не хотела слушать музыку, боясь потревожить отца. Самые лучшие наушники пропускают звучание литавр. Это раздражает даже в поезде, а на смертном одре, наверное, и того больше. Она не хотела лазить по Интернету в телефоне, считая это верхом дурных манер двадцать первого века.

И в целом мире не существовало книги, которая заставила бы ее хоть на миг позабыть о реальности.

Так что она просто сидела рядом и дремала. И время от времени просыпалась от страха: вдруг его больше нет, а она и не заметила. Тогда она на несколько минут брала его за руку. Сухую и прохладную, безжизненную. Постепенно рука тяжелела, Эмилии становилось нестерпимо грустно, и она клала руку отца обратно на простыню.

Затем снова погружалась в дрему.

Время от времени медсестры приносили ей горячий шоколад, хотя вряд ли можно так его назвать. Он был не горячим, а чуть теплым, к тому же Эмилия была уверена, что при его приготовлении ни один какао-боб не пострадал. Такая себе бледно-коричневая сладковатая жижа.

Лампы ночного света в больнице были тусклыми, с тошнотворным желтоватым оттенком. Отопление было включено на максимум, и казалось, что в палате не хватает воздуха. Эмилия смотрела на тонкое покрывало с узором из оранжевых и желтых цветов и на очертания отца под ним, неподвижного и такого маленького. Несколько бесцветных прядей волос лежали на подушке, обвивая его голову. Раньше у него были такие густые волосы. Он ерошил их пальцами, обдумывая, что посоветовать покупателю, или стоя перед столом с книгами и решая, какую книгу поместить на видное место, или разговаривая с кем-нибудь по телефону. Волосы были неотделимы от его образа, как бледно-голубой кашемировый шарф, который он постоянно носил, дважды обернув вокруг шеи, хотя тот был поеден молью. Эмилия быстро расправилась с молью, как только заметила это. Она подозревала, что дело в толстом коричневом вельветовом пальто, купленном ею прошлой зимой в благотворительном магазине, и чувствовала себя виноватой в том, что моль пожрала единственную вещь, которую любил ее отец.

Именно тогда он пожаловался, что неважно себя чувствует. Не то чтобы пожаловался, это было не в его духе, просто поставил ее в известность. Эмилия забеспокоилась, но он отмахнулся от нее со своим фирменным стоицизмом, и она перестала волноваться и улетела в Гонконг. Пока на прошлой неделе ей не позвонили.

«Думаю, вам лучше вернуться, – сказала медсестра. – Ваш отец придет в ярость из-за того, что я вам позвонила. Он не хочет вас тревожить. Но…»

Эмилии хватило этого «но». Она вылетела домой первым же рейсом. Когда она приехала, Джулиус притворился сердитым, но то, как крепко он держал ее за руку, сказало ей все, что нужно было знать.

«Он не принимает ситуацию, – сказала медсестра. – Борется. Мне очень жаль. Мы делаем все возможное, чтобы ему было комфортно».

Эмилия кивнула. Чтобы ему было комфортно. Не «мы делаем все возможное, чтобы он поправился», нет. Просто «комфортно».

Казалось, теперь отец не испытывал ни боли, ни дискомфорта. Накануне он с удовольствием съел немного лаймового желе. Эмилия подумала, что от желе у него не так сильно будут сохнуть губы и язык. Когда он открывал рот и вытягивал шею навстречу ложке с дрожащим зеленым лакомством, у нее было такое чувство, будто она кормит маленькую птичку. Потом он, обессилев, откинулся на подушки. Это было все, что он съел за несколько дней. Ему вводили смесь болеутоляющих и седативных препаратов, врачи чередовали их, чтобы обеспечить наилучший паллиативный уход. Эмилия ненавидела слово «паллиатив». Оно звучало зловеще и, похоже, служило синонимом неэффективности. Время от времени отец проявлял беспокойство – то ли от боли, то ли потому, что предчувствовал неизбежное, – и она знала, что в такие моменты лекарства не выполняют свою функцию. Корректировка хотя и проводилась быстро, никогда не действовала сразу. Что, в свою очередь, приводило Эмилию в ужас. Какое-то бесконечное страдание.

Но всему приходит конец. Всему. Надеяться на выздоровление было бессмысленно, точка невозвращения была пройдена. Это было понятно даже тому, кто верит в чудеса. Оставалось лишь молить Бога о скором и милосердном конце.

Медсестра приподняла покрывало и посмотрела на его ноги, мягко проведя по ним рукой. Эмилия перехватила ее взгляд и поняла, что ждать осталось недолго. Кожа была бледно-серой, как у мраморной статуи.

Медсестра поправила простыню, погладила Эмилию по плечу и вышла, поскольку сказать ей было нечего. Оставалось только ждать. Врачи сделали все, что в их силах. Боли не было, по крайней мере так казалось. Обстановка была умиротворяющей, ибо к приближающейся смерти здесь относились с тихим благоговением. Но кто мог сказать, чего на самом деле хочет умирающий? Может, он предпочел бы, чтобы его любимый Элгар[1] звучал на полную катушку или чтобы ему зачитали прогноз погоды? А может, ему хотелось послушать сплетни и веселые рассказы медсестер о том, с кем они встречались накануне вечером и какое печенье пекли к чаю? Может, он желал отвлечься от мыслей о неминуемой кончине и подумать о разных пустяках?

Эмилия не знала, что ей нужно сделать, чтобы он почувствовал ее любовь, прежде чем уйдет навсегда. Если бы она могла вынуть свое сердце и отдать ему, она бы сделала это. Отдать этому чудесному человеку, который дал ей жизнь, был ее жизнью и сейчас собирался оставить ее одну.

Она шепотом делилась с ним воспоминаниями, читала рассказы и его любимые стихотворения.

Говорила о магазине.

– Я буду заботиться о нем, – обещала она. – Сделаю все, чтобы он никогда не закрылся, пока я жива. И не продам наш магазин Яну Мендипу ни за какие деньги, потому что магазин – это самое важное для меня. Хоть все золото мира предложи. Книги дороже драгоценностей.

Она искренне верила в то, что говорила. Что такое бриллиант? Так, игра света. Он блестит секунду, а книги вечны.

Эмилия сомневалась, чтобы Ян Мендип хоть раз в жизни открыл книгу. Она злилась, думая о том, как он потрепал отцу нервы в это непростое время. Джулиус старался держаться, но она видела, что он расстроен, что переживает за магазин, персонал и покупателей. Сотрудники рассказали ей, как сильно он грустил, и она в очередной раз прокляла себя за то, что уехала так далеко. Теперь она была полна решимости успокоить отца, чтобы он мог спокойно уйти, зная, что его детище находится в надежных руках.

Она поерзала, устраиваясь поудобнее, наклонилась вперед и положила голову на руки у изножья кровати. Она очень устала.