После этого докладная записка Каразина была передана мною стас-секретарю Трощинскому с пространной резолюцией, адресованный собственному бюрократическому аппарату, смысл который сводился к одной-единственной мысли: «не затягивать». Энтузиазм имеет свойство быстро проходить; сейчас слободско-украинское дворянство горит желанием отстегнуть эту благородную затею денег — значит, не стоит их расхолаживать!

— Проследите, Дмитрий Прокофьевич, чтобы во всех инстанциях бумаги рассматривались в первоочередном порядке, со всем поспешанием — напутствовал я статс-секретаря, а сам задумался: наша административная система похожа на динозавра: говорят, у диплодока могли отгрызть хвост до того, как болевой сигнал поступит ему в головной мозг. Вот так и у нас: из-за гигантских размеров и высочайшей централизованности принятия решений многие важные дела не разрешаются годами, и решения по ним принимаются, когда уже, в общем-то, поздно, надо хоть как-то отладить этот процесс!

И я с помощью статс-секретаря Трощинского тут же набросал проект указа о регулировании административных процедур. Все документы отныне расставлялись в порядке приоритета: самое важное получали наивысший приоритет и рассматривались немедленно по поступлению в экспедицию, коллегию или департамент. Документы второй очереди рассматривались в течение 5 дней; третьеочередные могли лежать в департаменте 2 недели, все остальные — месяц. Таким же образом выделялось финансирование.

Теперь вопросы, требующие высочайшей скорости, должны были быстрее проходить через бюрократические процедуры. Разумеется, каразинский проект университета получил весьма высокую вторую очередь, так что дело с ним двигалось очень резво. Уже через месяц, получив все необходимые разрешения, Каразин отправился в Харьков собирать деньги. На первое время для университета был выделен дом генерал-губернатора; также я объявил. что на каждый собранный по подписке рубль из казны будет выделено два. Но всё равно за этим проектом приходилось присматривать!

Вообще надо сказать, что доставшейся мне от Екатерины бюрократический аппарат не отличался особо высокими качествами. Первой проблемой был очень слабый контроль над исполнением принятых решений. Это приводило к проволочкам и очень большим растратам казённых средств: истории, когда из выделенных средств воровалась треть, а то и половина, решительно никого не удивляли. Скажем, Александр Андреевич Безбородко, по сю пору руководивший Коллегией иностранных дел, всё никак не мог отчитаться за 2 миллиона казённых средств из сумм, выделенных его ведомству на протяжении последних пятнадцати лет! Ещё откровеннее действовал граф Завадовский, долгое время руководивший Санкт-Петербургским Дворянским Заёмным Банком. Многие годы он занимался махинацией с кредитами, выдавая их своим людям. Когда в в конце 1795 г. по требованиям членов правления банка провели ревизию, в одном из сундуков вместо денег оказались конверты с бумагой. Такие хитрые конверты приносил туда кассир: число пакетов правильное для подсчета при поверхностной проверке, а денег в них нет. Недостача составила тогда 590 тыс. рублей!

Завадовский тогда кинулся докладывать о покраже императрице, а сам в ту же ночь вывез из банка 2 сундука с золотом и серебром. Кассира и его жену взяли под стражу, назначили комиссию по расследованию. Президентом комиссии назначили главного директора банка Завадовского — указом императрицы и им же включили в неё президента Коммерц-коллегии Державина, слывшего неподкупным и опытным аудитором. История с сундуками в итоге дошла до Екатерины.

Арестованный кассир на допросе подтвердил Державину сведения про сундуки, и сделал это не только он. Припертый к стенке свидетельствами, Завадовский срочно заболел, а потом сообщил государыне, что в сундуках были его старые табакерки, серебряная посуда и т.п., которые он держал для лучшей сохранности в банке. Екатерина сочла за благо поверить бывшему фавориту, Я пока ограничился отстранением от должности, но дело это так и не закрыто.

В общем, пора с этим наводить порядок. Надобен какой-то контрольный орган; а то это разграбление так и будет длиться годами!

Первым делом, я ввел периодическую отчётность Коллегий перед Сенатом, с подробной росписью расходов и доходов. Это должно было пресечь прямое воровство; однако понятно, что более тонкие схемы, связанные с завышением объёмов работ, цен, простой отчётностью не выявить. Да, уже работала Счётная Палата во главе с Державиным, но всё ли благополучно внутри неё? Сам Гаврила Романович, безусловно, неподкупен, но вот поручиться за всех его аудиторов нельзя.

Короче, нужны контролёры, способные контролировать контролёров. Нужна структура, способная неофициально получать информацию скрытых движениях финансовых потоков, выявлять пути и способы хищения, и либо самостоятельно пресекать их, либо информировать Счётную палату, а также давать предложения о желательных изменениях законодательства.

То есть, финансовая полиция!

Разумеется, сразу встал вопрос — а кто возглавит эту структуру?

Антон Антонович Скалон имел нескольких толковых сотрудников; но я не хотел, чтобы специальные ведомства пересекались даже и отношении комплектования кадров. И тут я вспомнил фамилию «Балашов».

Этот господин, прославившийся благодаря встрече с Наполеоном в самом начале войны 1812 года, известен также как первый министр полиции Российской империи. Сейчас он находился в Казани, занимаясь формированием там гарнизонного полка.

Что же, думаю, не будет ничего дурного, если Александр Дмитриевич попробует себя на новом, необычном для себя поприще. Человек он молодой, привыкнет; хорошего полицейского ещё поискать, а уж гарнизонные-то полки сумеет устроить и кто-нибудь другой.

* * *

Дом графини Головиной для Петербургского света всегда был эталоном вкуса и стиля. Не всех, далеко не всех приглашали в её элегантный салон на Английской набережной! Но в последнее время внимательный наблюдатель иногда мог видеть удивительные вещи: ни с того ни с сего этот дом стал посещаться гвардейскими и даже армейскими офицерами в обер-и штаб-офицерских званиях, причём случалось это, даже когда супруг графини заведомо отсутствовал в Петербурге. Впрочем, «любопытного наблюдателя» не было, и добродетель Варвары Николаевны никем не подвергалась сомнению. Дело было в другом.

Посетители приходили под покровом тёмной петербургской ночи — приезжали на дорожках, на извозчике, а то и верхом на казённой лошади. Здесь специальное доверенное лицо сопровождало визитёров в удобный и покойный кабинет графа, где их ждало уже три человека. Один обязательно добрый знакомый визитёра уже посвящённый во всё; другой — «демон-искуситель» с ловко подвешенным языком, а третий — «свадебный», вернее, «заговорщицкий» генерал, обычно гранивший молчание, придававший своим присутствием налёт респектабельности и солидности для всего происходящего здесь.

Разговор вёл в основном «искуситель».

— О, какая встреча! Как счастливы мы — и вы, ваше превосходительство, не так ли? — как счастливы мы видеть вас здесь, поручик! Ну, сударь, я полагаю, вы видите сами: так продолжаться не может! Благородное сословие унижено со всех сторон. Вчера у нас отняли крепостных; завтра отнимут землю! Ведь каждый день слышно: один разорился, другой пустил себе в пулю в лоб, третий пошёл в услужение к купцам, четвёртый ушёл на торговом корабле на край света и бог весть, вернётся ли…

— Да, последнее время папенька стал совсем мало денег высылать из деревни — сконфуженно подтверждал кандидат в карбонарии. — Мы уже всем полком с шампанского перешли на портер, а там, верно и до водки дойдём.

— О как я вас понимаю! А граф Суворов, что всюду ставит своих людей и понуждает благородных господ офицеров заниматься гимнастикой и доводит всех до изнеможения своими учениями и проверками?

Неофит печально качает головой — от проверок он уже пострадал.

— А этот Бонапарт, корсиканское чудовище, которому отдали на заклание нашу Каспийскую армию? Ему не терпится вернуться в Петербург, и он изнуряет армию пятидсятивёрстными переходами по персидским пустыням… И этому человеку император вверяет собственную сестру!