Саша вынул правую руку из-под простыни, чтобы поправить подушку, и Эдема неприятно поразил шрам от ожога выше запястья размером с пяток. Мы можем годами не видеть когда-то близкого человека, но при этом единственные изменения в его облике, которые мы готовы принять, — это прическа и морщинки. Но потом шрамы и татуировки окажутся вехами на пути времени, каждая из которых напоминает, что вы не вместе уже давно.

— Иногда просто дух перехватывает, — Эдем не ожидал, что признание выскочит из него так непринужденно. — Особенно на встречах с главами других государств. Когда они с тобой одного возраста, так и тянет подмигнуть, мол, мы же с тобой понимаем, что это просто игра, только самого высокого уровня. А иногда это бесконечная вереница встреч, лиц и докладов, после которых остается только пустота.

Саша протянул руку, указывая на палку в руках Эдема, и, получив его, принялся разглядывать странный набалдашник.

— Что говорят врачи? — спросил Эдем.

— Что операция прошла хорошо и моей жизни уже ничего не угрожает, но вот с гипсом придется еще месяц полежать. И это при том, что на мне заживает как на собаке. Но это пустое. Папа каждый день приносит есть, — Саша кивнул на пакет, — потому что со здешними продуктами пришлось бы туго. Почему-то когда реформировали нашу медицину, о приличном питании для пациентов забыли. Кстати, хочешь подписаться на гипсе?

И он отбросил простыню. Гипс на ногах был усеян надписями и рисунками самых разных размеров и цветов. Один из художников даже умудрился оставить на нем достаточно удачный шарж на Сашу.

— Студенты?

Саша вынул из тумбочки наугад фломастеры двух цветов и протянул Антоненко.

«Он сам еще студент, — подумал Эдем. — Разменял четвертый десяток, но остался таким же юношей, как и те, кому он учит».

Между красным и зеленым Эдем выбрал красный.

— Пока подписываешься, расскажу тебе интересную историю. Как-то два студента из моей кураторской группы сбежали из пары, прихватив с моего стола ключи от краеведческого музея. Не помню, был ли ты в нашем университете: на третьем этаже напротив лестницы у нас под музей отдали часть помещения. В этот день ректор проводит экскурсию для коллег из Днепровского университета. Он ведет их на открытую лекцию, знакомит с нашей профессурой, а поскольку до обеда есть время, решает показать им краеведческий музей. Они берут на вахте ключи, открывают музей и здесь у гостей начинается истерический хохот. На оленя и лося натянули по паре брюк. На медведи футболка с фотографией ректора и картуз с эмблемой университета. Что они умудрились сделать с птицами, уже не помню, но было не менее эпически.

Эдем оставил надпись на ноге Саши и, только вернув фломастер, понял, что просто поставил автограф президента.

— В тот же день меня вызывает ректор, — продолжал Саша. — Ну все, думаю, кончились беззаботные дни. Ректор для порядка, конечно, пылает гневом. Выплеснув эмоции, переходит к существу. Мне предложено возместить причиненный ректору моральный ущерб, став вип-агитатором за кандидата в президенты. Я не послал его в жопу по одной простой причине — мне понравилась предложенная им кандидатура. Этим выдвиженцем был ты. Так что запомни: ты победил в том числе и благодаря моей агитации.

Саша засмеялся так мелко, словно пересыпал горох.

— Вот тогда у меня и появилась идея-фикс, что ты ко мне вернешься, — добавил он, не переставая смеяться.

Щелкнула дверь, зашла медсестра с градусником, недобрым взглядом посмотрела на Сашу — и тот быстро стал серьезнее.

— Врач запретил вам принимать посетителей дольше пятнадцати минут, — сказала она, передав пациенту термометра. — До этого у вас еще и отец побывал. Когда я вернусь, чтобы вашего гостя здесь уже не было.

На Эдема она не поднимала взгляда, словно он был глупо.

— И не сделаете исключение для президента? — спросил Эдем.

— Даже для Папы Римского. Разве что вы Господь Бог, гарантирующий, что пациенту не ухудшится.

Не взглянув на Эдема, она вышла.

— Она явно голосовала не за меня. Вот к кому тебе нужно было применить свой талант агитатора, — Эдем удерживал взглядом дверь, словно они могли снова распахнуться. — К чему такая суровость? Что с тобой случилось?

Саша запихнул градусник под гипс и принялся расчесывать ногу. На его лице проступило блаженство.

— В последнее время мне все чаще снится Греция, — сказал он. — А тебе? Вспоминаешь хоть иногда о тех днях?

— Ослепительное солнце, — ответил президент. — И тот момент, когда ты лежишь на корме, катер подбрасывает на волнах, и соленые крошки рассыпаются по телу… — (Это завораживало — вдруг оказаться в чужих, но приятных воспоминаниях.) — Вкус сангрии. Забытые кем-то шлепки, которые только чудом не унесло в море. Тот момент у зеркала, когда ты брился и вымазал меня пеной. Обрубок грязного каната, о котором мы все время бились головой, поднимаясь из трюма.

— Да-а-а-ак, — протянул Саша, и президент сначала подумал, что это из-за его манипуляции градусником. — Этот идиотский канат ужасно бесил, я постоянно его задевал… Иногда замираешь вспомнив какую-то мелочь, и на несколько секунд оказываешься в другом измерении. Главное, чтобы этого не произошло при пробуждении ночью — потому что недосып тогда гарантирован.

Президент с интересом изучал списанные двумя десятками почерков ноги. Саша был популярным преподавателем.

— Но ведь ты вспоминаешь не только Грецию, — сказал президент. — Играет блюз, обложка пластинки небрежно брошена на пол, а ты развалился в кресле и пьешь вино. Или фильм «Бегство из Шоушенко», который я обнаружил, переключая каналы, и он спутал нам все планы на вечер. А запах рагу из кроля, разливавшегося по квартире, когда ты встречал меня в переднике.

— Такие дни не исчезают. Их не вытравить и кислотой. Они отравляют тебя надеждой, что однажды все можно будет повторить.

— Нельзя вернуть прошлое? Ну, конечно, можно… — пробормотал президент и спросил: — Еще слушаешь пластинки?

Саша проверил температуру и положил градусник на тумбочку.

— Странно. Я ожидал, что ты придешь. Прокручивал наш разговор так и эдак. И она все же не сложилась в голове. Обычно я могу продумывать диалог во множестве его вариаций, а тут врезаюсь в бетонный столб при первой же попытке разогнаться. Поэтому скажу сейчас главное, — Саша откинулся на подушки и уставился в потолок. — Ты достиг всего, к чему стремился. Ты получил высший пост в стране и пять лет ей служил. Мы оба знаем, что обратиться на второй срок у тебя не получится. Ты можешь покинуть политику и наконец пожить так, как ты хочешь. Я годами этого ждал. Ждал, пока ты добьешься, чего хочешь. Теперь я предлагаю тебе другую жизнь. Ты заслужил покой и личное счастье. Мы оба заслужили.

Скрипнула дверь. Вошла медсестра, с очевидным намерением выдворить из палаты навязчивого посетителя, но что-то ее остановило. Интуиция подсказала, что в палате разворачивается драма, в которой нет места мелочам и больничным правилам. Она забрала градусника и, даже не проверив его, молча прикрыла за собой дверь.

— Человек не должен убегать от своей природы, Олекса.

Президент потянулся к палке, но Саша схватил его первым. Несколько секунд продолжалась их молчаливая борьба.

— Саша, извини, сегодня я не готов…

Саша отпустил палку. В его глазах умирала вера.

— Зачем пришел тогда? Мог бы просто не ответить на открытку, и нам обоим было бы легче.

— Я случайно встретил твоего отца в лифте. О какой открытке ты говоришь? — но, спросив это, Эдем сразу все понял. Открытка с изображением моря! Та, что сегодня исчезла из президентского кабинета… Рассыпанные пазлы начали понемногу складываться в рисунок.

— Постой, но разве это не приглашение на лекцию?

Конечно, это было приглашение на лекцию. Он снова нашел ответ на вопрос, едва его озвучив. Другую открытку вряд ли бы пропустили. Посланием было изображение, а не текст! Саша вынул рисунок из тумбочки и помахал перед гостем — яхта, похожая на «Калипсо», на фоне скалы. Картинка, которая должна была напомнить президенту о счастливых днях его жизни и привести к Саше. Но Гарда понял, что значит эта открытка, и украл ее прямо со стола. Когда президент собрался в больницу, Гарда попытался не пустить его сюда. Почему в последний момент? Итак, он узнал от Безликого, что здесь лежит Саша. Но при чем здесь Безликий?!