Желание президента в конце своей каденции официально утвердить антикоррупционного прокурора, лишив его позорной приставки «и.о.», Мостовой не считал проявлением доброй воли. По его мнению, таким образом глава государства, теряя власть, надеялся в дальнейшем избежать преследования Антикоррупционной прокуратуры. И эти надежды напрасны.

Это можно было предположить, невозможно было предусмотреть другое: Мостовой заявил, что он сам не готов продолжать свою деятельность, если президент не обновит кадровый состав судей, — мол, какой смысл ловить коррупционера, если он потом сговорится с судьей. Это было так же нагло, если бы утопленник остановил спасателя с кругом требованием сначала подготовить ему сухую одежду и горячий чай, а уже потом вытаскивать его из воды.

«Сейчас по стране вакантные должности восемьдесят трех судей, чтобы их заполнить, достаточно вашего указа, — сказал Мостовой. — Несколько месяцев комиссия из представителей Антикоррупционной прокуратуры, правозащитных организаций и рекомендованных нашими зарубежными партнерами независимых экспертов подбирала на эти должности достойные кандидатуры. Оставьте после себя хорошее наследство — восемьдесят трех честных судей».

И прокурор протянул президенту бумажку с фамилиями.

Эдем его взял — слишком уж ему было интересно. Работа комиссии не была тайной, а вот ее итоги не сообщалось. Мостовой принялся объяснять, но Эдем и так понял, что прокурор не лжет — некоторых юристов из списка он знал, и все они были достойными людьми. Все кроме одного.

Эдем споткнулся о свое имя, и в ушах забили литавры. Почему комиссия решила, что из него вышел бы хороший судья. Это из Эдема, юриста-неудачника, которому не удалось в жизни выиграть ни одного громкого процесса? Как они вообще о нем узнали?

«Кандидатуру нужно заменить, — он подчеркнул свое имя ногтем. — Человек тяжело болен и вряд ли доживет до получения судейской мантии».

Мостовой даже не взглянул в список — ему было не важно, о ком говорит президент.

"Никаких изменений", — возразил он.

«Но это глупо».

«Список в ваших руках — результат длительного труда целой команды. Я не могу никого здесь менять по собственному желанию. Это просто невозможно».

Теперь, сидя в машине, Эдем представлял себе, какая судьба могла бы его ждать, если бы он просто мог жить. Если бы его талант и стремление, наконец, были достойно применены. Если бы он мог защищать закон по ту сторону стола. Если бы наконец от него зависело, появится ли в храме правая богиня правосудия…

— Останови у входа, — велел Эдем водителю.

Кавалькада затормозила круг окрашенного белого здания со столетней историей. Охранники сразу же выбежали из машин сопровождения и заняли периметр. Нет, не так хотел бы появиться Эдем в месте, которое столь многое для него означало.

Он приходил сюда в минуты неуверенности и сомнений — чтобы уйти от миражей повседневной жизни, чтобы напомнить себе о важном. Садился на одну из скамеек во внутреннем дворе и вспоминал те простые истины, которые в юности впитывал в этих стенах.

Эдем посещал это место с разной частотой. Иногда раз в год, иногда дважды в месяц. Но с тех пор, как узнал смертельную болезнь, он не был во внутреннем дворе юридического факультета. Но знал, что однажды придет сюда, чтобы вспомнить в последний раз — и попрощаться с самыми счастливыми годами своей жизни. Однако он, конечно, не мог предположить, что произойдет это при таких обстоятельствах.

…В ответ на требование Мостового Эдем выдвинул ему свое: закрыть дело против сына Ахат. Он не мог рассказать прокурору о тысячах жизней, которые может спасти этот шаг. Но условия для сделки и так были хорошие: одно нарушение закона ради восьмидесяти трех честных судей.

Мостовой считал иначе.

«Я не могу, — отрезал он. — Нельзя получить честных судей по нечестному пути»…

Эдем устроился на пустую скамейку в тени каштана. Здесь пахло астрами и молодостью. Он велел охранникам оставаться снаружи — меньше всего ему хотелось быть объектом чьего-то внимания — и, учитывая, что за президентом никто не последовал, они приказ не нарушили.

Где-то здесь, совсем рядом, в гулких аудиториях профессора обучали студентов правилам, о которых напомнил сегодня президенту антикоррупционный прокурор. Что пойти на сделку с преступником можно только при одном условии — если его показания приведут на скамью подсудимых крупную рыбу, а выдавать индульгенцию взамен на что-то другое — недопустимо. Что нарушение закона как первая выкуренная сигарета: сегодня уверяешь себя, что она будет и последней, а завтра обеденные деньги тратишь на целую пачку. Что гангрена начинается с одного пальца, и его ценой может стать вся жизнь целиком.

Не учили здесь только тому, что кирпич лепят из грязи, что путь к добру может пролегать через зло.

…Кофе в маленьких джезвах безнадежно выжила, и среди этого буйства запахов Эдем пытался убедить Мостового в собственной правоте. Прокурор терпеливо выслушивал аргументы и так же терпеливо приводил свой единственный. Козырный туз, которого, по его мнению, нельзя избить. Нельзя нарушать закон даже ради большего блага.

Недавно и Эдем думал так же. Легко верить в непогрешимость теории, пока практика не бьет тебя обухом по голове.

Преподаватель с сине-черной бородкой в окне первого этажа, сложив пучки вместе, вводил студентов в тонкости юриспруденции. На курсе Эдема был такой же бородатый профессор, позволявший своим ученикам смотреть на мир исключительно через узкую щель закона. Именно поэтому до конца его лекции приходилось открывать окна — большого количества слушателей не хватало кислорода. На чьей стороне он был бы, думал Эдем, знай только то, что знает Леонид Мостовой. Наверное, на стороне прокурора. А сам Эдем: сделал бы он то, что сделал, если бы на кону стояли не спасенные лекарством люди, а только восемьдесят три честных судьи?

— Я не могу поступить иначе, профессор, — вполголоса сказал Эдем невидимому собеседнику. — Жизнь не рассортируем по кодексам.

Преподаватель в окне посмотрел на часы и, несколько раз энергично кивнув, принялся собирать свой портфель. Студенты покидали аудиторию, и вскоре самые прыткие выскочили во внутренний двор, рассыпая вокруг себя смех юности.

Девушка в платье и кедах и парень с руками такими тонкими, как смартфон последнего поколения, двинулись к скамейке, на которой присел в надежде остаться незамеченным Эдем. Он собрался было повернуться к ним спиной, но потом передумал — возможно, студентам, которые увидят президента, удастся отвлечь его от тяжелых мыслей. Однако вышло иначе. Молодежь погрузилась в телефоны и переговаривалась друг с другом, не отрывая глаз от экрана. Отвлечь их внимание могло только событие, достойное того, чтобы попасть в соцсети…

«Вы не первый, кто критикует меня сегодня за отставку Ридчука, — сказал Эдем Мостовому, презирая себя за то, что ему все же приходится вынимать эту карту. — Я понимаю. Для многих он — искренний компанейский человек, специалист, заслуживший право руководить министерством. Для вас он — собрат, который однажды спас вам жизнь. За что снимать его с должности? А вот за что».

И он включил Мостовое видео, где его боевой товарищ, обсуждая госконтракт на обновление парка машин для министерства, пытался увеличить свою долю в коррупционной схеме.

Взволнованный Мостовой вцепился рукой в телефон, словно боялся, что президент отнимет его в решающий момент. Эдем начал расколачивать сахар в кофе, где его не было. Он не хотел видеть реакции прокурора.

«Вы забыли, что вы — не машина, а человек, — сказал Эдем, не поднимая взгляда, когда ролик закончился. — А человек иногда вынужден идти на компромиссы, потому что это правильно. По закону я должен передать дело о Ридчуке вам. Но разве это было бы по-человечески? Не думаю. Поэтому я решил, что увольнения достаточно, можно обойтись без уголовного преследования. Иногда нужно идти на компромисс даже с собой».

Телефон ударил по столу. Эдем решил, что Мостовой изучает его мимику и размышляет, можно ли считать слова президента шантажом. Однако, подняв взгляд, он обнаружил, что прокурор уставился в выбеленную стену, и только в линии его губ затаился жгучий холод. Этот холод превратил кофе в лед, раскрасил окна ледяным узором и залез под кожу тысячей колючих снежинок.