— Странно, но нет никого более влиятельного, чем учитель. И в то же время менее влиятельного. Мы сеем семена в ум и душу, когда сад расцветает буйным цветом, мы уже давно становимся частью прошлого, фотографией в альбоме, которую достают дважды в год: на День учителя и на день встречи выпускников, — Наталья Владимировна говорила это без всякого упрека, просто констатировала, будто знакомила с известной экономической теорией.

— Я бы поспорил о влиянии. Ведь есть еще должность президента, доживающего последние дни в своем кресле, — парировал Эдем.

Он надеялся вызвать у Натальи Владимировны улыбку, но зря.

Она шагнула ближе к краю перрона, и Эдема вдруг осенило страшное подозрение: неужели она разыграла все это представление ради того, чтобы в присутствии бывшего студента броситься под поезд? Пытаясь не выдать волнения, Эдем деликатно взял Наталью под локоть и отвел на пустую деревянную скамейку.

Успокоился он только тогда, когда женщина присела.

— Может, вы и не будете править в дальнейшем страной, зато вы сохранили себя — несмотря на медные трубы. А разве это не главное?

На мгновение перед Эдемом мелькнуло воспоминание о счастливом лице Ридчука, когда тот смотрел на шедший на посадку самолет.

— Иногда попытка сохранить себя — это эгоизм, — сказал Эдем. — Как быть, если на одном конце качели твои принципы, а на другом благополучие твоих близких? Можно ли хлопнуть дверью и уйти с чистыми руками, если дома тебя будет ждать потухший костер и глаза голодных детей?

Порыв ветра вырвался из туннеля, но, пока докатился до них, растерял весь свой пыл. Из пещеры выглянули два глаза, и механический дракон с ревом стал приближаться к ним.

Один из охранников предстал перед президентом. Эдем дождался, пока поезд остановится, и только потом подал Наталье Владимировне руку.

Они вошли в вагон.

— Иногда выбор… — начал было Эдем, усадив спутницу в центре длинного сиденья и устроившись рядом, но Наталья Владимировна остановила его:

— Сейчас мы двинемся.

Эдем аккуратно отпустил ее ладонь.

Пассажир с заляпанной сумкой выбрал себе место рядом с президентом и его бывшей преподавательницей, но вдруг споткнулся о взгляд охранника и после секундного колебания решил расположиться где-нибудь.

— Я уже не могу видеть, — сказала Наталья Владимировна. — Не могу посмотреть на фото единственного сына. Конечно, я помню каждую его морщину, каждый наклон головы, каждый взмах рукой при ходьбе. Воспоминания, а не знание — моя самая высокая ценность. Но организм — штука ненадежная. Вчера он лишил меня зрения, а завтра может лишить и памяти. Поэтому мой величайший страх…

Ее телом пробежала дрожь — от макушки до кончиков пальцев, перескочила на сиденье, расшатала вагон и полетела по рельсам, передавая страх пассажирам других поездов.

— Мой самый большой страх — однажды утром проснуться и не вспомнить лицо моего Колы. Все, что я могу, это вспоминать и слушать. Поэтому я и спускаюсь сюда дважды в день — в будни, праздники и выходные. Чтобы услышать его голос. Это все, что мне осталось.

Голос? Эдем затаил дыхание, вслушиваясь в жизнь метро: шаги по вагонам, грохот чемодана, басы в наушниках парня с дредами, негромкие разговоры…

Зашуршал динамик.

«Осторожно, дверь закрывается. Направление движения — станция Красный хутор. Следующая станция — Дорогожичи», — объявил диктор.

Наталья Владимировна закрыла глаза. Дверь взвизгнула резиновыми деснами — и Эдем все понял.

Этот голос, объявляемый станцией, — и есть ее Коля. Актер умер, но названные им названия станций остались.

И незрячая мать дважды в день спускается в метро, чтобы услышать голос своего сына. Чтобы успокоиться: нет, его лицо никуда не исчезло. Вот оно — предстает перед глазами всякий раз, как объявляют следующую станцию.

Стальной ветер метро врывался в вагон через приоткрытые окна, и Эдем подставил лицо холодной струе.

Когда Наталья Владимировна заговорила, Эдем не сразу услышал — пришлось переспросить.

— Они собираются переименовать Петровку, — местные власти стали для Натальи Владимировны безликим врагом по имени Они. — А знаете, что может произойти после переименования?

Что может произойти после переименования? Вместо старого названия станции начитают новую. А ведь актер, чей голос звучит сейчас, умер. А значит, для сохранения стилистики всех объявлений в метрополитене найдут нового актера, перечитающего названия всех станций. И однажды, спустившись в метро, Наталья Владимировна обнаружит, что потеряла единственное, что у нее осталось от сына, его голос.

Вот почему она борется с переименованием Петровки! Вот почему решила изложить свой главный козырь — знакомство с президентом. А уже президент мог оказать свое административное влияние — решить проблему одним телефонным звонком.

Выйдет ли — Эдем не знал, зато был уверен, что не будет терзаться сомнениями по поводу этической стороны вопроса. Совсем недавно он согласился обменять свободу виновного на выздоровление невиновных — отдал шестерых путников Скилли, чтобы спасти корабль. По сравнению с таким это дело казалось невинной затеей.

Но ведь был еще один путь.

— Я хочу рассказать об этом людям, — сказал Эдем Наталье Владимировне.

Преподавательница напряглась.

— Думаете, это нужно?

— Чтобы сохранить его голос, не обязательно оставлять прежнее название станции. Пусть Петровку переименуют, но только ее название и перечитают. Голос Николая и дальше будет звучать на остальных станциях метро, а пассажиры будут знать его историю. И как знать, может, эта история переживет нас обоих.

Наталья Владимировна кивнула.

— В конце концов он был актером, — сказала она.

Официальную страницу президента в социальных сетях заполняла пресс-служба, но доступ к ней был и на телефоне президента. Он мог сам выйти в прямой эфир и рассказать эту историю подписчикам.

И президент сделал то, что и должен был сделать благодарный ученик: накрыл ладонь Натальи Владимировны своей.

— Нам нужно выйти наверх, здесь плохой интернет, — сказал он.

4.10

Через час, возвращаясь со встречи с Леонидом Мостовым, Эдем хлопнул водителя по плечу и велел сменить маршрут. Вместо Администрации президента вереница машин двинулась на Подол.

Рука нащупала в кармане пиджака что-то квадратное, и Эдем вспомнил, что носит с собой обломок зеркала. Он поднял перегородку между собой и водителем.

— Саатчи, — позвал. — Саатчи, явись хотя бы на минуту.

Но в зеркале он видел только седого мужчину с впалыми щеками.

Эдем провел Наталью Владимировну домой, из-за чего опоздал к антикоррупционному прокурору, но объяснять причину задержки ему не пришлось. Зайдя в ресторан и пережив в первые секунды спазм желудка от тамошних ароматов, он увидел, что Леонид Мостовой обмакивает кусок лепешки в блюдце с хумусом и читает на экране телефона трогательную историю о матери и сыне, изложенной президентом. Они договорились встретиться в ресторанчике под названием Мусафир: здесь можно было не только открыть для себя блюда крымскотатарской кухни, но и забронировать скрытую от посторонних глаз комнату. Выходить отсюда им тоже придется раздельно.

Мостовой закончил с любезностями первым, когда они взялись за пачку — жирный суп из бараньей головы и ножек. И заговорил прокурор не о своем назначении, а о судьбе своего друга — министра обороны Тимофея Ридчука. Выливая в суп мисочку с чесноком и уксусом, Мостовой рассказал, как Ридчук однажды отвлек на себя огонь врага, чтобы дать возможность вытащить раненых в безопасное место. Эдем знал эту историю и знал, что Мостовой замолчал немаловажную деталь: одним из этих раненых бойцов был он сам.

По мостовой застучала машина, но выбить из Эдема дурные мысли она не могла.

На второе они заказали янтики, потому что Эдем заверил Мостового, что это лучшее изобретение человечества с тех пор, как придумали соединить фарш с тестом. Мостовой надкусил янтик по центру и согласился. А потом пошел в атаку, которой Эдем от него не ожидал, — и была эта кавалерийская атака.