— Надеюсь, это не тот, который ты не успеешь кончить?

Саатчи отложил сандвич и снова вытер пальцы салфеткой, словно для анекдота ему нужны были чистые руки, и взял бокал.

— Слушай! Один инженер умер и по ошибке Небесной Канцелярии попал в ад. Вскоре ему стало там некомфортно, и он принялся за дело. Установил кондиционеры, сделал душевые кабинки, наладил постоянный температурный режим в котлах. И вот как-то звонит по телефону Всевышнему дьяволу — поинтересоваться, как там дела. А тот хвастается: появился, мол, инженер, и теперь у них в аду есть кондиционеры, душевые, котлы с автоматическим подогревом… «Постой, — сказал Всевышний, — произошла ошибка. Инженеры должны попадать в мой Эдемский сад. А ну-ка быстренько пришли его мне». «А это уже нет, — возразил дьявол, — такая душа мне и в аду пригодится». «Или инженер направится в Эдем, — пригрозил Всевышний, — или я буду судиться с тобой». В ответ на это дьявол засмеялся. "У меня ад, а у тебя Эдем, — сказал он, — где же ты там найдешь хорошего юриста?"

Последнее предложение Саатчи проговорил не так, как рассказчик анекдотов, — он снизил голос и ускорил темп речи, поэтому шутка уже не казалась смешной. Я не сразу понял почему.

Они выплыли из ниоткуда, словно сама тьма столкнула их своими спицами. Двое в серых плащах с вырезанными из коры театральными масками на лицах, словно сошли со сцены античного театра. Они появились, и на крыше стало темнее.

Фигуры остановились в десяти шагах от нас, заложив руки за спины. Хозяева ситуации.

Саатчи развернулся к ним всем корпусом, как и положено встречать врага — лицом к лицу, не опуская бокал.

— Я надеялся, что у меня больше времени, — сказал Саатчи.

Один из них легко кивнул ответной маской.

Саатчи сунул футляр со скрипкой под мой шезлонг.

— Работа Гварнери, — объяснил он мне. — Пусть остается здесь, завтра хозяйка заберет.

— Джин, дисциплинарная комиссия рассмотрела ваш случай, — раздался из-под маски глухой голос. — Вы должны пойти с нами.

— И что она решила? — Саатчи сделал большой глоток из бокала.

— Вы признаны виновным в умышленном неаккуратном заключении договора со смертным, в преследовании собственных, отличных от приписанных джинам интересов, в выборе такого объекта, действия которого могли максимально глубоко способствовать вашему незаконному вмешательству в человеческий мир.

— Просто по всем статьям, — заметил Саатчи, но его голос дрожал.

Второй плащ ответил ему женским контральтом.

— Признай, джин, тебе не нужна была душа — ты хотел вмешаться в жизнь смертных.

Не сразу, как сквозь толщу воды, до меня начинал доходить смысл сказанного. Саатчи стоял прямо, уже с пустым бокалом, и ждал, когда я буду готов.

Готов к тому, что должен сказать он.

Он хотел вмешаться в человеческую жизнь — говорили фигуры в плащах. Итак, ему не нужна была моя душа.

Все, что произошло со мной, джин из зеркала разыграл как по нотам. Он вынашивал эту идею, возможно все сто лет своего заключения.

Он умел смотреть в будущее. И предсказал все, чем я занимался в эти дни: от спасения моей собственной жизни — до предотвращения теракта, от возвращенного музыканту вдохновения — до покупки «Трех китов».

Я вспомнил живые шахматы, созданные джином, которые он хвастливо показал мне, потерев пальцами. Одной из этих удивительных фигурок был я.

Я поднял глаза на Саатчи, чтобы он почувствовал всю боль, которую сейчас мне причинил.

— Ты играл мной, — мне не хватило духу, чтобы произнести это.

— Нет, — заверил джин. — Все, что произошло, — твоя заслуга. Все это ты сделал. Сейчас можешь не верить моим словам, но однажды поймешь. Эти сто лет не были напрасны, ведь я выполнил главное — выбрал нужного человека. Человека, отчаявшегося изменить мир, и именно поэтому у него все получилось — из-за нарушения правил, из-за пренебрежения моралью и без долбанного высшего назначения. Человека, который просто продолжал бежать.

— Не верю, — возразил я.

— Я же сказал: это произойдет однажды.

Голос Саатчи уже не дрожал. Мне казалось, он принял будущее наказание, взорвал эту атомную бомбу в себе и, осознав, что его ждет, выдохнул страх.

Плащи синхронно забрали руки из-за спины. Они устали ждать и были готовы действовать, если Саатчи откажется уходить сам.

— Ну что ж… Иногда, глядя на часы, не думай о времени, — сказал Саатчи.

Он швырнул бокал о пол и под аккомпанемент разбитого стекла побежал, но не к фигурам в масках, а от них.

Ни я, ни плащи сразу не поняли, что произошло. Саатчи вскочил на парапет, и тень его при свете прибывающей Луны вытянулась на крыше гигантом.

Саатчи повернулся к нам лицом. Но взгляд его был обращен не на нас, а за горизонт, будто он выглядел там что-то, известное только ему, или общался молча с кем-то, кого мы не знали, а может, и с самим собой.

Плащи бросились к джину. Один споткнулся о шезлонг и налетел на другого. Зазвенела бутылка с вином.

Саатчи засмеялся, как старик, услышавший первую шутку от своей внучки.

А потом он прижал руку к груди и сделал шаг назад.

5.19

Когда-то много столетий назад — было ли это только в начале недели? — я встретил джина. Он предложил мне сделку, очень выгодную на взгляд. Но в том и беда с джиннами, что иногда сделка с ними может действительно оказаться выгодной. Ведь никто не выиграл от нее больше меня.

Как-то Саатчи сказал мне в сердцах: результатом твоих поступков будет смерть того, кто ее совсем не заслуживает. Это пророчество висело на мне заклятием, я примерил его ко многим и не догадывался, что целюсь не туда. Что в порыве оправданного гнева Саатчи говорит о самом себе.

Результатом моих поступков сказал Саатчи. Чем были эти слова? Укоризной или снисхождением? Хотел ли он сказать, что это я проявил слабость, что где-то на дорожке последних дней я вернул не туда, что я мог уберечь его и не уберег? Было ли это подарком Саатчи, который я должен развернуть впоследствии, сомневаясь в безумии? Если его смерть была результатом моих поступков, то все, что я сделал после встречи с ним, тоже было этим результатом. Итак, не я был пешкой, которая бьет королеву на его шахматной доске, а все мы были фигурами бесконечной и не всегда осмысленной партии по имени Провидение. Саатчи ушел, оставив мне загадку, которую мне не разгадать до кончины. Я буду давать себе ответы на нее в мгновение сомнения и в момент умиротворения — и они всегда будут разными.

Когда-то я решился на самопожертвование. Я так думал, потому что считал, что приложив пистолет к виску, отрекаюсь от будущего, чтобы спасти себя же — от той боли, которую не смогу выдержать. В следующий раз я считал, что, отдавая лекарство другому, спасаю себя от мучений совести. Когда я решился на жертву снова, это уже казалось покупкой в черную пятницу: десятки спасенных жизней по стоимости одного оставленного мне дня. И наконец, на крыше, когда я лишил себя изо всех сил бежать за лекарством в палку, мне казалось, что я жертвую собой в последний раз. А должен ли я это делать? Я не думал об этом.

Я столько раз решался положить на алтарь себя, что, в конце концов, это стремление потеряло цену.

И теперь, перепрыгивая со ступени на ступеньку в бесконечной излучине пожарной лестницы, я думал о жертве Саатчи. О том, что если у него и был тщательно продуманный план изменить мир, он мог бы осуществить его еще вчера вечером — достаточно было просто наблюдать за тем, как я включаю взрывное устройство. Соглашение завершилось бы досрочно, страна спаслась бы от тирана, а Саатчи от моего желания это соглашение обжаловать. Его ждало бы не новое заключение в комнате с часовым потолком, а возвращение в мир контрактов и соблазнов. Он мог бы снова чувствовать эту жизнь по вкусу, приплясывать под фонарями и ужинать лучшими в окраине сандвичами на крыше под звездным небом. Все, что он сделал дальше, имело только одну цель — спасти меня самого, мою жизнь, а если повезет — и мою душу.