Магистральная баллада
В 1921 году на обратном пути из Пятигорска
Хлебникова посадили в вагон эпилептиков.
Отщелкав последних семечек горстку,
Футурист погрузился в своего эпоса летопись.
Его знаменитая наволочка была при нем.
Три вши, как всегда, ползли по ней.
Засунув ее под затылок в естественный проем,
Он стал клониться к дремоте пользительной.
В наволочке среди мягких клочков один выпирал,
Кусок обоев из разбитого особняка.
Слыша ухом его, Хлебников воспарял
К запредельным высотам обойного языка.
Или убойного ясака?
Или убитого казака?
Или убогого кизяка?
Эпилептики молча сидели в купе,
Восемь адских филоновских синих лиц.
На поэта смотрели, как смотрит в купель
Налетевшая стайка свинцовых синиц.
Этот друг, произносит один, говорят, председатель
Человечьего шара земного со всеми ресурсами,
То есть зверь посильней в обстановке предательств,
Чем главком Ворошил и командующий корпусом.
Пусть дает нам сто тыщ полноценным рублем,
Говорит из больных очевиднейший олух,
А иначе его, зуб даю, порублю.
Подкормить существо по прозванию Молох.
В Тихорецкой потащили его по платформе.
Председателя в лужу, хорошая будет уха!
Так шутили больные. Голосуй, обеспечивай форум!
А давай-ка запустим ему под крышу красного петуха!
Подходил бронепоезд правительства «Красный
Октябрь».
На горящих людей в эти минуты внимания
не обращали.
Хлебников дергался осетром, из-под жабр
Керосинчик горячий потек, заполняя все щели.
«В некоторых условиях классовой борьбы
Анархия масс может быть полезна», —
Троцкий строго смотрел на бурленье вокзальной гурьбы.
Сталин тут же кивнул подхалимски: «Железно!»
Публика прет, словно коров отпустили на выгон,
Зенки вылупила, от преданности посинев:
Троцкий и Сталин в салон-вагоне
Фотографией на грязной стене!
К этой стене направлялась колонна,
Предназначенная на расстрел.
Губы белых кривились: пролетарская клоунада!
Пусть убивают, один предел!
Вдруг один завопил в историческом мареве,
В мешанине гудков, «варшавянок» и стука копыт:
«Посмотрите, ведь там футуриста поджаривают!
Помогите, спасите, ведь не все вы скоты!»
Восемь эпилептиков испужались
И в припадках спасительных стали дрожать.
Велимир был спасен, вызывая большущую женскую жалость,
И побрел свой маршрут до Санталово продолжать.
Спецсостав покатил мимо этой фигуры,
Пулеметы и пушки, бронированные углы.
Троцкий, встав на предписанные историей котурны,
Произнес: «Жаль, что Хлебникова до конца не сожгли.
Он вошел бы в историю как жертва стихии.
Как трибун он был неучем, как поэт неплох».
Сталин тут же добавил, под усами хихикая:
«Наших социалистических эпох».
Троцкий смотрел свысока на заката пожарище,
Думал: как сделать, чтобы высшие нравы у нас развивались?
Во избежание морали этого закавказского товарища
Мы должны повсеместно внедрять фрейдовский психоанализ.
Утренний диалог
По Патриаршим идет Булгаков и созерцает без ротозейства
Знакомых дам, чету бульдогов, Москвы прискорбное
хозяйство.
Ему навстречу в берете, с тростью, с улыбочкой,
но без жеманства
Идет глава большого треста, промышленник американский.
«Маэстро, вы сродни Декарту – в высоких сферах с утра
парите.
Мы ж до утра играли в карты и назюзюкались «Маргариты».
«Не соблазняйте, – с улыбкой волчьей сказал Булгаков. —
Я вижу четко.
Какую участь вы навлечете, и вас я выведу в виде Черта.
Поймите, Генри, ведь не для оргий всю пятилетку кладем
мы рельсы,
А чтобы кто-то из демиургов сюда приехал и разобрался».
Дулитл становится чуть посуше. «Давайте, Мишенька,
сменим галсы,
А то, вон видите, идет старушка, несет подсолнечное масло».
Булгаков смотрит на взгляд пришельца. Ну что могу
я ему ответить?
Им не понять нас, приезжим Штольцам, обломовщина
им не светит.
«Для бочки дегтя не хватит меда, нет больше флангов
у авангарда.
Мы собираемся в пирамиду, но рассыпаемся, как в бильярде».
«Смотрите, Миша, прелестный пёсик! Ах, не забыть:
сегодня пленум!
Вопрос решающий для концессий там обсуждают.
Привет Елене!»
Ты помнишь, товарищ?
Гражданская война, веселые дела.
За что воюешь ты, повстанец Самородов?
За то, чтобы братки взлетали, как Дедал,
Чтоб каждому братку сады Семирамиды!
С наганом на бедре и в шляпе belle epoche
Он гнал баржу в Дербент, агитстихи звенели.
Есть сладкий порошок, но нет, увы, сапог.
Давай мне пулемет, отправимся в Энзели.
Тридцатые года. Распухшая щека.
Смердит Осовьяхим под гульфиком кумира.
Пора уже туда, где не найдет чека
Ни наших трубок дым, ни грезы Велимира.
Скучнейший большевизм. Наш карнавал иссяк.
За что ты воевал, повстанец малохольный?
За то, чтоб пошляки жевали свой кусок,
За индекс валовой, за пытки Мейерхольду?
