Из «Ожога» Оттепель, март, шестьдесят третий. Сборище гадов за стенкой Кремля. Там, где гуляли опричников плети, Ныне хрущевские речи гремят. Всех в порошок! Распаляется боров. Мы вам устроим второй Будапешт! В хрюканье, в визге заходится свора Русских избранников, подлых невежд. Вот мы выходим: четыре Андрея, Пятеро Васек, бредем из Кремля. Видим: несется дружина, дурея, С дикими криками: «Взять ее, бля!» Сворой загнали беглицу-цыганку. Грязь по колено. Машины гудят. Ржут прототипы подонков цековских С партобилетами на грудях. Сезон 67-го Мой Крым, плебейские гнездовья! Шкафы, чуланы – все внаём, Но по ночам пророчат совы, Что приближается самум. Иду от Маши, даль светлеет. Гора – как Феникс над золой. Там в складке каменной алеет Шиповника розарий злой. Скалы прибрежной дикий камень Набычился, как царь-бизон. Вдруг пролетело скрипок пламя, Как будто выдохнул Визе. С утра мещанство варит яйца, Но возникает смел, усат В потоке бурных вариаций Неисправимый Сарасат! V
Толстой Витают сонмы произволов Над поприщем угарных войн. На бал в поместье Радзивиллов Плывет блистательный конвой. Спешит Сперанский обустроить Гуманнейший абсолютизм. Плывут полки, за роем рои, Как будто в бездну мы летим. Елена выпьет яд кураре, Шепнет: мон шер, прости, спешу. Отрезанной ноге Курагин Промолвит: больше не спляшу. Василий-князь повяжет галстук И вдруг поймет: для светских врак Один лишь дурачок остался Да новая звезда на фрак. Терзает пневмония старца, В бреду он видит строк развал. Хаджи-Мурат, герой татарский, — Его последний произвол. VI «Бродячая собака» Серебряный поток, обилие луны. Печаль всегда светла. Уныния агентам Тут протрубят «О нет!», как в Африке слоны Трубят, зайдя по грудь в живительный аргентум. Из всех собак одну облюбовал народ, Поэт и журналист, комедиантов племя. Пускай жандарм ворчит: «Уродливый нарост», Ведь не ему вздувать сценическое пламя. Надменный трубадур, сюда явился Блок. Глаза его пусты. Он думает о Данте. Пришла пора плясать для карнавальных блох, Лишь мимолетный жест вы этим блохам дайте. Гварнери и тимпан заплещут в унисон, Площадку очертит ночного неба калька, И пушкинским ногтем потрогает висок Корнет, чья боль в виске – вакхическая Ольга. Художники-картежники Кубы электросвета сквозь веток мешковину Трамвай проносит с грохотом на Сретенский бульвар, А в поднебесье хохоты, там в студии Машкова Художники собрались для еженощных свар. Бубновые валеты, трефовые семерки Всей банде полагалось бы – промеж лопаток туз! «А все же Кончаловский, Лентулов и Осмеркин Еще не вылезали из маминых рейтуз! Еще не поднимали борцовской гири груз! У них одна мамаша, толстуха Академия, А нам бы расплеваться навеки с ней и вдрызг! Мы зачаты, ребята, одним священным семенем, Нас всех вскормила млеками волчица или рысь!» Так Ларионов буйствует. «Мы молодые гении! Вперед Наташку выпустим, и нас не разгромят!» А на бульварной лавочке их взлетам и агониям В усишки ухмыляется марксистский эмигрант. Револю Военный коммунизм. Донашиваем фраки. Цилиндры все сданы на балаган, В котором футурист рифмует агитвраки, Но не рифмуется Дзержинского наган. Кронштадт устал от красной камарильи. «Начнем, братва, вот-вот растает лед!» Но прут по льду карательные рыла, Чей аргумент – носатый пулемет. В те дни на Лиговке мочалилась мочалка, Брахоловка, спасенье диких дней. Ахматова, краса, аттическая челка, Распродавала там паёк своих сельдей. «Она меняет спецпаек на мыло, — Докладывал аграновский злодей. — Товарищ комиссар, ей мыло мило. Начнет с селедок, так и до идей Дойдет она, монахиня-харлотка, Как тот, кого надысь мы на валу Кончали, помните, он драл все глотку…» Зевнет Агранов: «C’est une revolu…» Соседи Два Владимыча Владима жили по соседству. Оба были нелюдимы, начиная с детства. У обоих чин дворянский украшал гербарий, Прибавляя тесту пряность; словом, были баре. Повзрослев, влюбились оба в бритские ботинки, В мягкий твид, усладу сноба, в венских стульев спинки. Оба что-то сочиняли в полунощных бденьях. Слов волшебных сочлененья приносили деньги. Вот один сачком хватает бабок в ярких платьях И под лупой совершает нежные распятья. А второй, он был не кроток, хмурил морды лепку. Слишком часто палец крутит русскую рулетку. Несмотря на бездну сходства, пролетели мимо Жертвы раннего сиротства, юноши Владимы. Встретившись в аду, в раю ли, в чистке ль на вокзале, Спросят под «Напареули»: чем вы увлекались? |
