Иногда Каллахан кривился при мысли, что воспринимает братьев только как боевые единицы, а их могилы как недопустимые потери. Он знал каждого, но скорбел совсем не так, как положено. Он скорбел по мечам в их ладонях. Шутка ли, он не запомнил лиц, но помнил, как выглядел каждый клинок. Параллельные желоба, идущие вдоль лезвия, синие, как щиты над стальными драконами, гарда у такого меча была выполнена в виде кулаков, расходящихся в стороны — это оружие Дарела. У Якоба в центре гарды мерцал алый рубин, как жертвенная кровь. Канси предпочел соколиные головы вместо рубина и вместо кулаков — он был убежден, что меч не понадобится ему, чтобы венчать могилу крестом. Он не умрет в этом походе.
Меч действительно не понадобился. Крест ему смастерили из сочных березовых веток, ведь его похоронили посреди цветущего леса. В отличие от здешней местности, камней там было совсем мало.
Он помнил и другие мечи, а вот лица — не мог. Даже лицо Хеларта, который умер совсем недавно, расплывалось в его мыслях белесым облаком.
Долгий поход, полный ненависти и крови, в котором черствеет душа. Слишком, слишком мало… ему нужны еще мечи. Двоих не хватит, чтобы навсегда похоронить Марбаса под Лысой горой. Сколько еще Теней пришло ему на подмогу? По дороге сюда они подрезали хвост ящерицы до плеч, оставив Инквизитору всего одного шута и шлюху, которая ничего не умела, кроме как испытывать постоянное желание и трахаться на груде трупов. С такой армией далеко не уйдешь, но он мог призвать еще. О Крайноне над головой Каллахан старался не думать.
— Помнится, весен три или четыре назад цветы здесь торчали из каждой щели. Почему здесь ничего не растет, оторн Каллахан? — обглодав заднюю лисью ногу, Асгред кинул кость за спину, стянул с ноги сапог и сделал то, что следовало бы сделать еще у ручья — вытряхнул из сапога пыль, — Простите… Проявитель Каллахан. — смутился Асгред.
Гладкая рукоять и гарда с лучами, идущими из средокрестия. Из каждого луча выскакивали лезвия — неожиданный подарок для тех, кто держит в поле зрения главный клинок, но не ждет опасности от сжатых пальцев. Таков меч Асгреда. Даже во тьме, не глядя на него, Каллахан мог вспомнить каждую деталь. Однако стоит закрыть глаза, и лицо его ученика, сидящего прямо напротив, начинает расплываться… а ведь они вместе уже больше десяти весен.
Пусть. Пусть… Быть может, он и не помнит их лиц, но Великий Воин сказал: «Меч — продолжение их сердца», и Каллахан утешал себя тем, что помнит, как выглядели их сердца.
— Нынче можешь называть меня, как пожелаешь, — молвил Каллахан, запивая слова ключевой водой. Неизвестно, вернется ли Асгред домой, скорее всего, нет — так пусть ничто не смущает его, и он умрет с сознанием, что все делал верно. — Хочешь называть меня оторном — называй, ежели тебе так по сердцу.
— А разве вам самому не хочется, чтобы вас называли по сану, нареченному Верховным клириком?
— Оторн — имя прошлого мира, оно дается всякому, кто присягнул Воину. А Проявитель — тот, кто вытаскивает на свет тьму и уничтожает ее. В моем мире оторны Пламени не имеют. Наречение Великого Воина крепче, чем Верховного клирика.
— Я понял, Проявитель Каллахан, — смирился Асгред, стряхивая пыль с пяток. — Так почему здесь так сухо? Это яд?
Он с сомнением взглянул в пустой сапог, еще с минуту назад наполненный песком. Потом рассмотрел пятку, освобожденную от носка — вроде, кожа не слезла…
— Яда я не чувствую, — ответил Каллахан. — Здесь побывало нечто иное. Земля такая же, как и прежде, просто лишенная всякой жизни. Корни растений усохли и сморщились, как груди древней старухи. Они мертвы, а посему уже не могут впитать влагу. Древесина растрескалась и не дает почек по весне. Любое семя, обитающее в почве, потеряло способность ко всходам. Их всех что-то убило, но это не яд, — задумчиво произнес Каллахан.
— Это может быть связано с Марбасом и Лысой горой? — с подозрением спросил Асгред.
— Очевидно, что так, — согласно кивнул Каллахан. — Этот Инквизитор часто посещает Уральские горы и творит всякое. Судя по Крайнону в небе, это не первый его эксперимент. Сдается мне, эти горы убил гигант. Я чую его дыхание в прошлом.
— Какое дыхание? — Асгред почувствовал, что волосы зашевелились на его затылке. Уж лучше это был бы яд. — Что ему делать на цветущей земле? Тени ненавидят растительность.
— Гигант убил все, именно потому что ненавидит, — спокойно пояснил Каллахан. — Он иссушил каждый корешок и каждое семечко, а некоторые даже превратил в пыль. Теперь здесь пустыня.
— У ручья есть немного зелени, — подал голос Павел.
— Значит, ей повезло. Думаю, этот гигант — земляное проклятье, оно живет под камнями и песком.
— Никто о нем ничего не слышал, — нахмурился Асгред. — Три весны прошло. — И тут его осенило, кожа на его спине дернулась от страха: — Он набирается сил, чтобы пойти на Агропояс.
— Очевидно, что так.
— Мы должны предупредить об этом…
— Кого? — вновь с великим спокойствием спросил Каллахан, не дав Асгреду договорить. В его взгляде читалась усталость. — Змей под пыльными камнями или немногочисленных шакалов и лисиц, которым не посчастливилось забрести на эту проклятую землю? Крайнон застилает небо, и мы не можем подать весть, а возвращаться назад не имеет смысла. Главное сейчас вовсе не гигант, а тот, кто его призвал. Что толку бороться с раной, если из нее не вынута стрела?
— Но это земля мертва, — пораженно ответил Асгред. — Раньше я встречал здесь яблоки и мед, очень много меда… Медведи лезли на деревья, чтобы разогнать пчел. Мы тоже так делали, помните? А сейчас… здесь ничего нет. Если то же самое угрожает Агропоясу, они должны знать об этом.
— Агропояс — последний оплот. До него еще тысячи километров совершенно разного мира — деревень и городов, хвойных лесов и полей, засеянных пшеницей, рек, пустошей и скал… Сдается мне, люди и сами поймут, что к чему, когда начнет массово гибнуть их урожай. Долину охватит голод и смерть. И когда гигант доберется до Агропояса, он уже будет готов встретить врага, — Каллахан встал. — Агропояс сможет принять всех, кто попросит у него помощи. Но он ничего не сможет сделать, если таких гигантов будет сотня. Нужно убить Инквизитора, и баста. Будьте верны своей присяге, братья, — Каллахан вынул меч из ножен. — Ложитесь спать, завтра тяжелый день.
— Вы не будете спать? — Павел оторвал лицо от мяса.
— Молитва — мой сон. Мне нужно набрать силу.
До ручья Каллахан добирался в полной тьме. Вокруг стояли тишина и спокойствие, и слышалось только тихое журчание воды. Он встал на колени на берегу, посреди редкой травы и колючих кустарников. Вонзил в сухую землю клинок, поставив крест перед собой. Он уже привык, что Воин не гневался.
Слова звучали тихо, шепотом, сливаясь во фразы и целые стихи. Каллахан всегда начинал с молитв своего мира — хвалебных песен, прославляющих величие ярчайших звезд созвездия Жеребца. Десять звезд на небосклоне, и одну невидимую, спустившуюся на землю. Слова текли, словно прохладное питье в глиняную чашку испытывающего жажду. Но взять и поднести ее к губам Каллахан мог только тогда, когда начнет произносить другие молитвы.
Не такие красивые на слух, как другие. В них не было звезд, украшающих корону Плодоносной Матери, и терялись между строк кровавые рубины на шее Жницы Смерти. С его уст срывались грубые слова грубого языка, словно выдолбленного из камня. Некоторые песни, правда, были очень красивы и напоминали ему прежние, что хвалили Врачевателя и Спящего. Он знал, что они назывались псалмы. На неказистые, угловатые звуки русского языка реагировало Пламя, раздуваясь и пыхая, словно костер, в которое вылили масло. Его взгляд зажегся почти сразу, без каких-либо усилий. Сила наполняла его, словно горный воздух легкие, и Каллахан вздохнул глубоко, не в силах испить чашу до дна.
Раз за разом получалось так — он начинал песни Священной Дюжины, но язык его невольно переходил на псалмы, и Пламя разжигалось сильнее. Со временем он поймал себя на мысли, что всегда заканчивает ими. И сейчас, оглядываясь вокруг, Каллахан заметил, как трава потянулась вверх и давно засохшие почки на кустарниках распустились, источая вокруг себя запах свежей зелени. Трава у ручья оживала, росла и тянулась вверх. Таковая сила белого Пламени, заставившего заволноваться Крайнона у него над головой. Несомненно, Пламя этого мира было сильнее, как и его молитвы. Но один вопрос тревожил Каллахана изо дня в день все больше: если молитвы этого мира такие сильные, почему тогда он утопает во тьме?
