— Предупреждала, — его большой палец скользит по тыльной стороне моей ладони. Я вздрагиваю, когда смотрю на него, и от его прикосновений по моей коже пробегает тепло. Поднимается ветерок, прохладный и немного влажный, что, к счастью, даёт мне ещё одну причину для дрожи, помимо настоящей.

Себастьян мягко тянет меня к двери.

— Пойдём-ка. Давай зайдём внутрь и согреем тебя.

— Но там…

— Закрыто, — говорит он, стоя спиной ко мне и увлекая меня за собой. — Ты уже говорила.

Я изо всех сил стараюсь не пялиться на его задницу в тёмных джинсах, но это безнадёжное дело. Задницы хоккеистов — за исключением, конечно, моего брата — поистине прекрасны.

Свободной рукой Себастьян достаёт из кармана телефон и что-то набирает. Не проходит и десяти секунд, как его телефон пиликает. Он наклоняется, чтобы прочитать информацию на экране, затем приседает и вводит код на дверном замке, который светится красным. Замок издаёт звуковой сигнал, затем мигает зелёным. Себастьян встаёт и поворачивает ручку, затем толкает дверь.

— Дамы вперёд.

— Что происходит?

Себастьян кладёт руку мне на спину и подталкивает вперёд.

— Владельцы — большие поклонники «Кингз».

Я с недоумением смотрю, как он закрывает за мной дверь.

— Подожди, они только что дали тебе код от своего книжного магазина?

— Ну, то есть, я возможно предложил им очень приятные бесплатные билеты на нашу первую домашнюю игру в регулярном чемпионате, чтобы мотивировать их, но… да.

Я оглядываюсь по сторонам, когда Себастьян уходит и щёлкает выключателем, затем ещё одним, ярко озаряя магазин по сравнению приглушённым ночным светом, который встретил нас. Он не включает свет полностью, оставляя пространство слегка освещённым, и светильники над каждым проходом приглушены до мягкого свечения.

— Себастьян, это безумие.

Он поворачивается в мою сторону и ставит упаковку chokladbiskvier на кассу.

— Я знаю, ты любишь книги.

Иногда, если я оказываюсь в шалаше весной в нужное время, я ловлю тот день, когда ветер срывает цветы с первого большого старого дерева на пешеходной тропинке, ведущей от дома. Это похоже на волшебство, на мгновение из другого мира — такое прекрасное, что моё сердце не может вместить всё это. Вот что я чувствую прямо сейчас — как будто эти нежные, благоухающие лепестки плывут не вокруг, а внутри меня, наполняя меня чем-то слишком прекрасным, слишком до невозможности чудесным.

— После твоей игры, — говорит Себастьян, проводя рукой по волосам, — я собирался спросить, не хочешь ли ты приехать сюда, но потом…

— Мой брат ворвался, как назойливый, хотя и милый и улыбчивый бронепоезд, и пригласил тебя на семейный ужин. А потом ты сбежал.

Себастьян опускает руку и кивает.

— А потом я сбежал, — он медленно выдыхает и поднимает взгляд, засовывая руки в карманы. — Я не хотел доставлять неудобств своей новой диетой и…

— Себастьян! У нас многолетняя практика готовить для Руни блюда без глютена; мы могли бы легко накормить тебя. И даже если бы пришлось зайти в продуктовый магазин за несколькими продуктами, чтобы ты мог поесть с нами, это не было бы неудобством.

— Это нечто новое для меня, Сигрид. Я не знаю, как попросить об этом, не чувствуя себя полным придурком.

— Но это моя семья, — говорю я ему. — Мы бы никогда не восприняли это в таком свете.

— В том-то и дело. Зигги, то, что у тебя есть — с твоей семьёй — это выше моего понимания. У меня… — он отводит взгляд, качая головой. — Нет никаких бл*дских примеров для такой близости, такой доброты… такой любви.

Моё сердце замирает от этого слова. Любовь.

— Но, — говорит он, пересекая разделяющее нас пространство, касаясь костяшками моих пальцев, переплетая наши пальцы. — Я бы хотел попробовать. Потому что, Зигги, на твоей игре, с твоей семьёй, это было лучшее, что я когда-либо видел, за исключением, может быть, тебя в твоём тюрбане из полотенца с драконами.

Я тычу его в бок, но он перехватывает мою руку прежде, чем я успеваю его пощекотать. Он берёт мою руку в свою и смотрит на наши пальцы, сплетая их вместе.

— Я знаю, что они не идеальны, — говорит Себастьян. — Твоя семья. Я знаю, что в некоторых моментах они не соответствовали тому, что тебе было нужно, но в твоей жизни есть редкая хорошая вещь.

Я киваю.

— У меня потрясающая семья.

— Так и есть, — тихо говорит он, проводя большими пальцами по моим рукам. — А я… так далёк от этого. Я сбежал не только из-за бл*дской целиакии. Я сбежал, потому что всё, о чём я мог думать, пока стоял там после твоей игры, и вы все выжидающе смотрели на меня… — он вздыхает. — Выжидающе. В этом-то и проблема. Опыт показывает, что у меня не очень хорошо складывались отношения с ожиданиями. И если я захочу, мне предстоит ещё много работы, прежде чем я смогу оправдывать ожидания и никого не разочаровывать.

На мои глаза наворачиваются слёзы.

— Себастьян, ты бы нас не разочаровал.

— О, я бы так и сделал. Если бы продолжал заниматься тем, чем занимался. И я занимаюсь этим уже столь долгое время, что это засело глубоко в моей натуре, — он пристально смотрит на меня. — У меня много проблем. Проблемы с отцом. Проблемы с отчимом. Проблемы с мамой. И я говорю это не для того, чтобы снять с себя ответственность; я говорю это, чтобы признать всё. Мой отец ушёл, когда мне было шесть, и никогда не оглядывался назад. Моя мама вышла замуж за бл*дского социопата, который похерил меня прямо у неё под носом, и она либо не замечала этого, либо не хотела замечать, и я думал, что разница имеет значение, но чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что на самом деле это не так. Важно то, что я был злым, обиженным ребёнком, который чувствовал себя хозяином своей жизни только тогда, когда использовал этот гнев и обиду для того, чтобы вызывать гнев и обиду у других людей. Я капризничал и бунтовал, и мне не удавалось никого вывести из себя — не удавалось привлечь внимание моей мамы, не удавалось спровоцировать вспышку гнева моего отчима, пока это не стало чем-то таким, что мама заметила бы и о чём позаботилась бы. Моих учителей подкупали и уговаривали быть помягче со мной. Мои тренеры терпели моё дерьмо, потому что я был слишком хорош в хоккее, чтобы выгнать меня из команды.

— Я не попадал в неприятности и не получал по заднице, когда следовало бы. Мне только говорили, — Себастьян колеблется, прежде чем с трудом сглотнуть, — снова и снова, каким разочарованием я был. Поэтому я позволил этому стать самоисполняющимся пророчеством. И я занимаюсь этим уже долгое время. Чтобы наказать своего отца-мудака и, надеюсь, запятнать его профессиональное хоккейное наследие моим грязным наследием. Чтобы унизить моего отчима и показать ему, что мне наплевать на его одобрение, на его непреклонное упорство в том, что он сломает меня, будет контролировать, что последнее слово будет за ним. Чтобы, может быть, только может быть, моя мама, наконец, увидела, насколько всё это хреново.

Он качает головой, затем, наконец, поднимает взгляд и вздыхает, встретившись со мной взглядом.

— Вот откуда я происхожу. Вот как я функционировал. Я давным-давно научился жить с осознанием того, что разочаровываю людей, которые важны для меня. Тогда контроль над тем, как и когда я разочаровывал их, стал возвращением силы, которой, как мне казалось, у меня никогда не было.

— Когда я подписал контракт с Фрэнки, всё стало сложнее, и я чертовски уважал её за то, что она использовала влияние профессионального спортсмена для построения значимой, щедрой жизни и наследия. Я предупредил её, кто я такой, на что я похож, но она не испугалась меня — чёрт, она напугала меня, заставив разобраться с некоторыми моими проблемами, сделать то, что я откладывал, то хорошее, что я хотел сделать, что заставило меня почувствовать себя немного лучше, даже если бы я не афишировал это. Потом Рен затащил меня к себе в друзья, хоть я и сопротивлялся и брыкался, и чувство вины вонзило в меня свои когти, начало грызть меня, заставляя быть более осторожным, не совершать таких ужасных поступков, которые могли бы сильно разочаровать его или заставить пожалеть о нашей дружбе. Я пытался совершать простительные грехи, допускать менее вопиющие оплошности. Я смирился с тем фактом, что предупреждал его и Фрэнки о том, что я безнадёжен, что они знают, во что ввязываются, и что я иногда буду разочаровывать этих двоих, что я и делаю.