– Глупенькая, разве ты не знаешь, что самка павлина на самом деле серенькая неприметная птичка. Красивые только самцы. Быть тебе страшной лягушкой до скончания веков.

Но я, конечно, ошибся, ей удалось обернуться огненной жар-птицей, соприкосновение с которой опаляет, напрочь лишает воздуха и силы воли.

– А ты прямо Мистер Совершенство.

Чуть выпятив грудь, самодовольно ухмыльнулся.

– Именно.

– Надутый индюк.

– Это уже было.

– Повторенье мать ученья. – И показала язык.

Милая-милая сестренка, как же мне повезло… Как же мне хочется ее придушить.

– Н-да, с манерами у нас по-прежнему проблемы. Надеюсь, плеваться не станешь, как на свадьбе.

Направился вон из комнаты, но на пороге оглянулся, захотелось еще немного потравить «ненаглядную» сестричку.

– Спокойной ночи, Лягушонок. Хочешь, как заботливый старший братик спою тебе колыбельную?

Слова песенки пришли мне в голову, когда я мылся в душе.

Инна, почувствовав подвох, ничего не ответила, а молчание, как известно, знак согласия.

– Спят усталые лягушки, мухи спят…

– Сам ты большой жаб.

– Это тоже уже было.

И продолжил петь:

…Тараканы на подушке ждут лягушат.

Мама-жаба спать ложится,

Чтобы ночью нам присниться,

Ты ей пожелай

Баю-бай.

Пел я, видимо, не очень хорошо, и, наверное, поэтому Инна кинула в меня подушкой. Увернулся, стремительно нагнулся и запустил обратно, прямо в неказистую мордашку попал. Даже несмотря на то, что подушка легкая да мягкая, брошенная быстро и с вложением силы, припечатала она сестренку хорошо. Инна захлопала ресницами, того и гляди заревет.

– Что здесь происходит? – На пороге спальни стояла тетя Наташа.

– Да ничего страшного, зашел пожелать новоприобретенной сестричке спокойной ночи. Она у вас всегда такая неряшливая?! – Очертил рукой полукруг, указывая «любимой» мачехе на сотворенный ее дочкой бардак.

– Боюсь, это проблема, – мягко улыбнулась симпатичная новая папина жена. – Буду рада, если поможешь приучить ее к порядку.

– Ремнем не пробовали?

Улыбка сползла с лица мачехи.

– Не пробовала. И ты тоже не смей! Я никому не позволю обижать мою дочку.

Лицо рыжей торжественно блеснуло.

– Больно надо.

– Спокойной ночи, Димочка. – На красивом женском личике снова появилась добродушная улыбка, хотя в голосе уже не было прежней теплоты.

– Спокойной ночи.

Через три недели отец зашел ко мне в комнату, прикрыл за собой дверь и сел на стул рядом с кроватью, где от нечего делать валялся я.

– Дим, я хотел бы поговорить с тобой.

К чему разговоры?! Последнее время, летая в эйфории новой любви, отец совсем не обращал на меня внимания. Я вроде бы ни с кем из его новых девчонок сильно не ссорился, предпочитал держать нейтралитет. Даже нашел несомненные плюсы в папиной женитьбе, готовила мачеха отменно. После той стряпни, которая получалась у нас с родителем, даже ее самые простые блюда, вроде жареной картошки, казались необыкновенно вкусными. Но и эти плюсы воспринимались мной в штыки, особенно после того как наелся до отвала. Видимо, я понимал, что папа в своем настоящем намного счастливее, чем в прошлом, и от этого внутри снова и снова поднималась обида за маму, за себя и нашу прошлую семью.

– Что такое, пап, я что-то натворил?

– Это по поводу Наташиной дочери.

Значит, все-таки Лягушонок нажаловалась. Мерзкая. Скривился, об этой мелкой колючке говорить совершенно не хотелось, я вообще в последнее время предпочитал ее игнорировать. Получалось, правда, не всегда, Инна была шумная, неугомонная, постоянно что-то выдумывала и ко всем приставала, делясь своими фантазиями. А еще то и дело занималась усовершенствованием своей комнаты, навешала там постеров каких-то актеров, разрисовала стены, натащила всякого девчачьего барахла.

Но и этого ей показалось мало, вскоре она и в мою комнату полезла, нарисовала маленькую кривенькую радугу в небольшом пространстве между шкафом и стеной. Заметить ее можно было, только когда ложился в кровать, но взбесился я так, словно Инна набила радужную татушку на моем лбу.

Почему-то сейчас воспоминания о проказах рыжей вызывали улыбку, но тогда ее жест показался мне не милой детской шалостью, а грубым вмешательством в мое личное пространство. Я раскричался, заставил стирать, даже родителям пришлось вмешаться. Тетя Наташа долго читала Инне лекции, потом поставила в угол и не разрешила целую неделю играть на компьютере, а папа провел со мной успокоительную беседу, дескать, девочка, конечно, неправа, но зачем так бурно реагировать.

Лягушонка было слишком много, куда ни глянь, ее рыжие лохмы, везде писклявый голос слышался, повсюду ее вещи валялись. Это раздражало и бесило. Да, ее всегда в моей жизни, за исключением того времени, когда я уехал из страны, было слишком много.

– И что по поводу Инны?

– Завтра первое сентября.

– Спасибо, папа, что напомнил, я уже нагладил рубашку, даже на штанах стрелки навел, еще договорился насчет цветов учительнице, завтра утром подготовят шикарный будет. Ты ведь помнишь мою фишку насчет цветов? По поводу денег не беспокойся, я сам заработал, кое-что разгрузили с ребятами, тебе нет необходимости тратиться.

Отец нахмурился.

– Спишу этот сарказм на переходный возраст. Насчет цветов разговор уже был, ты сказал, что сам решишь. Вот я и не вмешивался, позволяя тебе проявить свою самостоятельность. Не надо делать из меня невнимательного отца.

Списывай, папа, списывай, однажды ты и сына так спишешь, точнее, выпишешь из своей жизни. Но вслух хватило ума не говорить подобные слова.

– Так чего ты хотел, пап? Что эта рыжая опять натворила?

– Ничего, кроме разбрасывания игрушек и разукрашивания радугой твоей стены. Просто Инна завтра идет в новую школу, Наташа очень переживает, как ее там примут, ведь она такая необычная девочка.

– Страшная и психованная, ты хотел сказать.

– Перестань! – вдруг взорвался отец. – Тебе уже четырнадцать лет, ты мужчина, в конце концов! А ведешь себя как маленький обиженный трехлетний мальчик, которому не дали конфетку. Никогда не думал, что буду стыдиться своего сына.

Кажется, у меня даже уши покраснели.

– К чему этот разговор, папа?!

– Конечно, я понимаю, что за такое короткое время у тебя вряд ли проснулись к ней братские чувства.

Чуть ли не фыркнул от подобной нелепости, вряд ли у меня к ней вообще когда-либо проснутся братские чувства.

– Однако мы теперь одна семья… Я тебя прошу, будь с ней помягче.

– Куда уж мягче, я вообще не обращаю на нее внимания, это она постоянно лезет, то радугу нарисует, то вопросы всякие дурацкие задает.

– А ты не думал, что Инне одиноко и она пытается с тобой подружиться? Все ее знакомые остались в Подольске. Наташа ради меня все бросила.

– Пап, не делай из них декабристок. Они не в Сибирь за тобой поехали, а, наоборот, из провинциального, мелкого городишки, да в столицу нашей родины.

– Это не отменяет того факта, что девочке одиноко.

– А мне какое дело до ее одиночества?! Я что, нянькой нанимался?! Это тебе приспичило жениться, понадобилась новая женщина, ты ведь мужик еще не совсем дряхлый, секса хочется и все такое. А тетя Наташа очень красивая, мама не была такой няшкой-милашкой. Только я твою новую семью любить не обязан. Поверь, я пытаюсь быть цивилизованным и ради тебя терплю этих двух навязанных мне дам. Но не требуй, пожалуйста, от меня слишком многого, иначе я сбегу в Саратов к деду с бабкой.

– Вот как, – расстроенно пробормотал отец, – вот как, сынок. А если у нас с Наташей родится ребенок, ты тоже будешь считать, что тебе навязали брата или сестру?

– Какой еще ребенок, вы уже старые, чтобы детей ро… – И прикусил язык.

– Старые?! – снова рассвирепел отец. – Иди прочитай про репродуктивный возраст мужчин и женщин! Отличник тут выискался! Наташе всего-то тридцать один год.