В тот раз, когда Кат досмотрел сон до конца, ему пришлось замуровать себя самого. Он стоял в этой нише – и он же был снаружи. Он обматывал себя цепью – и сам чувствовал, как ржавые звенья стискивают тело. Укладывал камни – и впивался взглядом в черноту, которая сгущалась вокруг по мере того, как росла стена. А потом остался один, скованный, во тьме. И не мог проснуться – долго, долго.

Но сегодня, когда он шёл сюда, то почему-то знал, что ниша пуста. Что она больше для него не предназначена и ждёт теперь другого узника.

Тут крики стихли.

– Демьян, – послышалось из-за стены. – Ради всего… Ради всего…

Сорванный, надтреснутый голос дрожал, фразы обрывались, точно Бен хотел сказать ещё что-то, но не мог. То ли забыл слова, то ли просто не знал, как закончить.

– Ради всего!.. – факелы догорали, из углов подкрадывалась темнота. – Демьян!

– Да, – сказал Кат. – Ради всего.

И заложил прямоугольное окошко камнем.

Отступил на шаг.

Прислушался.

Ни звука.

– Вот и поговорили, – пробормотал он.

В этот миг всё смешалось, извернулось, куда-то поехало. Нахлынуло невероятное чувство: будто бы смотришь двумя парами глаз, причём видишь разом и кромешную темноту, и слепящий свет. Кат ощущал себя огромным, как планета, и в то же время – маленьким, как слюдяная чешуйка. Сильным, точно землетрясение, и одновременно – слабым, как тля. Подвальные стены дрогнули, Кат зажмурился, стиснул зубы…

И очнулся.

Он лежал в жутко неудобном положении: с запрокинутой головой, с подогнутыми ногами, обвиснув на туго набитом рюкзаке. Мышцы затекли, встать получилось не сразу. «Время, – бессвязно думал он, ворочаясь, – как долго всё было? Что с детьми? Догнать, догнать...» Солнце не успело пройти заметный путь по небу с тех пор, как он отрубился. Но сколько минут нужно Петеру и Ирме, чтобы достигнуть оазиса?

Освободившись, наконец, от рюкзачных лямок, Кат поднялся и побежал вперёд. Сквозь сухостойную рощу дороги не было – пришлось огибать. Он спотыкался и прихрамывал, бедро грызла пульсирующая боль: может, зашиб при падении, а, может, тело каким-то образом сохранило память о воображаемой схватке с Беном. «Догнать, – стучало в голове. – Не дам дураку помереть. Не сейчас».

Когда роща осталась позади, Кат запнулся и упал. С трудом встал, опираясь на колени. Заслонился ладонью от солнца и поглядел вдаль.

На западе желтела полоска раскалённого песка, дрожал и струился воздух, а выше клубилась плотная мешанина туч. Порой казалось, что под тучами вспыхивает блик, но, вероятно, это просто посверкивал вызванный жарой мираж.

Петера с Ирмой видно не было.

«Должно быть, добрались до оазиса, но ничего не вышло, – Кат опустил руку. – Человек – не кристалл, бомбу касанием не зарядишь. Может, хоть пацана из пустыни вытащить удастся…» Он бросил взгляд на еле-еле светящийся камень духомера. Нет. Никого ему не вытащить. И никуда уже не уйти. «Лучше бы я на Китеже остался», – бессильно подумал Кат.

В этот момент всё и началось.

Сперва под ногами заструились бледные огни. Пустошь за минуту покрылась светящимся подвижным узором, похожим на сосудистую сетку. Узор мерцал, по траве бежали фиолетовые отблески, в воздухе стоял мёртвый шелест. Пахло грозовой свежестью.

Затем вдали, над оазисом пришли в движение тучи. Раньше они стелились сплошным комковатым одеялом, теперь же вспухали, росли ввысь и в стороны, заслоняя небо пологом цвета крови, смешанной с грязью. Сквозь полог угрожающе багровело зарево; это было не солнце, потому что настоящее солнце, поблекшее, будто от испуга, оставалось на востоке.

Кату казалось, что тучи вот-вот обрушатся, растекутся, похоронят под собой пустыню. Но огромная багровая масса в небе вдруг принялась загибаться по краям. За считанные секунды она свернулась в исполинский шар, повисший над оазисом, как сорвавшаяся с орбиты луна – тёмная, грозная, готовая упасть. Внутри бурлили потоки, доносился громовой рокот.

А потом к шару с земли ринулись потоки огня. Родился и окреп ветер, завыл, толкнул в спину, понуждая бежать туда, где снизу вверх били фиолетовые молнии, где всё ревело и закручивалось в спираль, где мутной стеной стоял поднятый в воздух песок. Кат сделал два нетвёрдых шага назад, моргая и заслоняясь рукой. Огненная позёмка текла бурунами, шелест перерос в несмолкаемый треск. Молнии сверкали всё яростней, сливались в одну трепещущую вспышку. Шар медленно вращался, обрастая бахромой клубящихся дымных щупалец.

Наконец, рвануло.

Гигантская сфера мгновенно превратилась в свет. Её края охватило кольцо из нежнейшей дымки, с немыслимой скоростью раздвинулось в стороны и растаяло. По земле покатилась волна – широкая, обманчиво медлительная. Кат упал лицом вниз, закутал голову в плащ, обхватил макушку ладонями. Загремело. Ураганный порыв подхватил его, перевернул, поволок, как куклу, по траве. С головы до ног обсыпал сорной мелочью. Обдал запахом гари.

И всё стихло.

Кат выждал, пока уймётся барабанящее сердце. Закашлялся, протёр глаза, потряс головой, поморгал. Перебирая руками по земле, сел и огляделся.

Трава кругом лежала взъерошенная, всюду валялись невесть откуда взявшиеся камешки, сучки, какая-то чёрная труха. В воздухе стояла пыль, танцевали частички пепла. Мёртвая роща поредела, стала светлей: многие деревья вывернуло из земли, они полегли вершинами в сторону восхода, беспомощно топорща скрюченные, обломанные корни.

Кат подобрался и встал. Переступил с ноги на ногу, взмахнул руками. Вроде бы цел... Он всмотрелся туда, где несколько минут назад полыхала огненная сфера. Пыль оседала, сквозь редеющую мутную пелену сияло небо – матовое, безмятежное. Воздух над горизонтом больше не трепетал от жары. Трудно было различить, что стало там после взрыва, но пропали и кровавые тучи, и песчаная светлая полоса.

Судя по всему, эксперимент Бена Репейника закончился.

«Получилось, – Кат провёл ладонью по глазам. – Сумели всё-таки».

В роще с коротким треском обрушился сломанный сук. Неподалёку, вздохнув, просела земля, но это была не ловушка: просто дожди подмыли почву, а ударная волна стронула верхний слой. Ветер подул снова – осторожно, будто извиняясь за то, что натворил. Охладил разгорячённое лицо, сдул прядь волос со лба. Разогнал пепел.

Кат оглядел себя. Плащ разошёлся в боковых швах, грязь покрывала его пятнистой маскирующей коркой. Из-под завернувшейся манжеты на левой руке проглядывало яркое пятно. Кат сдвинул рукав. Так и есть: духомер светился в полную силу. Видимо, того, что высвободилось при взрыве и прокатилось по пустоши, хватило, чтобы организм получил свою долю энергии.

Вот и всё.

Можно было идти в Разрыв. А оттуда – скорей на Китеж, чтобы увидеть особняк у парка: обветшалый, но невредимый. Увидеть город: покинутый, но уцелевший. Увидеть Аду: как она стоит у окна на втором этаже, складывает ладонь домиком и всматривается в сумерки.

Можно было пройти несколько вёрст, чтобы проверить исчезнувший оазис. Осталось ли что-то от миллионов пудов песка? Как выглядит освобождённая земля? Вернуло ли себе нормальный ход время?

Можно было отправиться на далёкий остров-тюрьму и сказать Джону Репейнику, что нашёл его сына. Поведать историю, которая началась в подземельях Батима и закончилась здесь, на Вельте. Попросить помощи; неизвестно, насколько прочной вышла воображаемая стена в воображаемом подвале, а бог, который умел залезать людям в головы, способен был, пожалуй, что-нибудь на этот счёт придумать.

А потом стоило бы вернуться на Вельт, найти в пустоши одинокую бетонную плиту и похоронить Эндена.

Кат мог идти куда угодно.

Но он медлил.

Ветер улёгся, пепел смешался с травой. Солнце, осмелев, карабкалось в зенит. Вокруг было тихо и пусто. В другой раз это пришлось бы кстати: Ката всегда устраивало молчание, одиночество, безлюдье. Но раньше он сам уходил от людей. Сейчас получилось наоборот. Одиночество обернулось непрошеным и нежеланным даром. Хотелось услышать хоть что-нибудь: слово, возглас, вздох. Может, даже песню. Или, на худой конец, стихи. Петер слишком долго был рядом. Болтал, донимал вопросами, встревал в дела. Всё – не вовремя, невпопад. Целый месяц. Он, потом ещё эта девочка…