Кат покачал ладонью: мол, более-менее.

– В общем, на людей это действует как бы отрезвляюще, – продолжал Петер. – Думаю, тот, который выпустил рабов – он тоже через что-то такое раньше прошёл, вроде плена или рабства. Не знаю… Жалко только, что этот эффект остаётся ненадолго. На день, на два. Бандиты потом сами удивятся, что так себя вели.

– Их дружки, поди, ещё больше удивятся, – фыркнул Кат. – Ну, а тот, рыжий, которого я выпил?

Петер качнул головой:

– Песня Ирмы… Вроде как напоминает человеку, что он – человек. Очищает душу. Вот эта свежесть, с которой всё чувствуешь заново – она смывает то, что наросло. Грязь, равнодушие. Когда Ирма со мной в первый раз такое сделала, я вспомнил, как мышонка в детстве поймал. В мышеловку. Веришь, три дня спать не мог. Всё мышонка жалел. Больше, чем раньше. Потому что тогда маленький был, не понимал, как тот мучился, а теперь-то понимаю…

– Ясно, – проворчал Кат.

– И вот, – зачастил Петер, – те, у которых что-то ещё осталось хорошего, ну, под всякой грязью, они вспоминают, каково это – быть чистыми. А рыжий, наверное, никогда чистым не был. Или был, но так недолго, что уже и не вспомнить. Может, детство непростое…

– Не сомневаюсь, – сказал Кат. – Житьё у него тяжкое было. Наверняка. А ещё он упоролся штоффом, или как это там называется. Я почувствовал, когда дух пил.

– М-м, – протянул Петер, отводя взгляд.

Кат прижал ко лбу собранные щепотью пальцы. Это принесло облегчение, но, стоило опустить руку, как боль вернулась в удвоенном размере. Простыня на кровати была сырой и пахла мышами, подушка казалась каменной.

– А где мы вообще находимся? – спросил он.

– В гостинице, – отозвался Петер. – Называется «Отель «Гросс Рунхольт». Переехали сюда в ту же ночь. Верней, уже под утро. Фрида настояла, сказала – дома теперь небезопасно.

– И то верно, – пробормотал Кат, прикрывая глаза, чтобы комната не вертелась волчком. – Слушай, а как это твоя Ирма дала себя в плен взять при таких-то возможностях?

Петер коротко вздохнул.

– Её возможности проявляются, только когда я рядом, – сказал он. – Очень специфичный дар.

Кат хмыкнул:

– Надо же. Не слишком удобно.

– Не слишком, – серьёзно кивнул Петер. – Поэтому мы постараемся больше не разлучаться.

Кат хотел сказать: «Хорошо, что она для меня не стала петь», – и ему даже показалось, что он это говорит. Но он тут же вынырнул из забытья, понял, что ничего не сказал, и заснул уже по-настоящему.

Он вообще почти всё время спал в первые трое суток. Просыпался только, чтобы взять у Петера немного пневмы: энергия постоянно утекала из тела, как вода сочится из чашки с трещиной. Духомер едва светился, голова трещала, и Кат сквозь сонное отупение думал, что пришла, наконец, последняя стадия болезни. Что он так и помрёт здесь, в убогом клоповнике, лёжа на провисшей сетчатой кровати под потолком со следами потопа. И что Петер помрёт вместе с ним, впустую потратив собственный дух на попытки излечить упыря.

Но Кат во всём ошибся.

Во-первых, Петер оказался не единственным донором. Его сменяли Ирма с Фридой, так что от постоянных, требовавшихся Кату вливаний никто не пострадал. Во-вторых, духомер постепенно налился ровным, немеркнущим сиянием, что явно свидетельствовало об улучшении дел. Кат вновь начал удерживать в себе энергию. Значит, болезнь ещё не взяла его в оборот, как Аду.

И, в-третьих, он не помер. Правда, встать с постели смог лишь через пять дней. Но, пожалуй, это был неплохой результат для человека, поймавшего лбом заряд боевого жезла.

А ещё спустя два дня в гостинице объявился Энден и сообщил, что доделал бомбу. Он всё это время где-то пропадал; по его словам, воспользовался старыми связями и сумел получить допуск в какую-то частную лабораторию – неплохо оборудованную и, в отличие от институтских мастерских, не разворованную. Главное же преимущество лаборатории заключалось в том, что про неё не знали рейдеры. Так что Энден работал в полной безопасности. Трудился на совесть, не покладая рук, почти круглыми сутками, и ему помогали двое ассистентов. Пришлось, конечно, изрядно потратиться: в ход пошло золото, которое Кат получил от Килы во время последнего визита на Китеж.

Зато теперь бомба была собрана и готова к действию.

То есть, к взрыву.

Так что Кат взял немного пневмы у Петера (чтобы не так дрожали ноги) и отправился в ту самую лабораторию. А вместе с ним неизбежно отправился Петер. И – столь же неизбежно – Ирма.

Бомба выглядела невзрачно: широкая металлическая бочка, поставленная дном на тележку. Округлые бока; плоский, выкрашенный серой краской верх. В высоту она едва доставала Петеру до пояса. Колёса тележки, широкие, с толстыми шинами, Энден снял с какого-то другого устройства, предназначавшегося, по его словам, для исследования болот вокруг Рунхольта. В болотах собирались разведывать ценные ископаемые, но потом исследователям свернули финансирование. И вот колёса пригодились – как и самоходный привод, благодаря которому бомба могла проехать несколько вёрст по прямой.

– Максимальная защита от возможного воздействия чар, – говорил, размахивая руками, Энден. – Все элементы спрятаны внутри корпуса. Снаружи – только индикатор заряда и ключи для отложенного запуска. Но всё равно транспортировать эту малышку через Разрыв вашим, мироходческим способом я категорически не советую. Она нестабильна.

– Чтобы транспортировать, надо её для начала на себя взвалить, – возразил Кат, оглядывая массивное устройство. – Я такое не потяну.

– И не нужно! – Энден пощёлкал пальцами в воздухе. – Сделаем просто и надёжно. Дойдём до края оазиса – согласно наблюдениям, Разрыв должен быть не дальше ста пятидесяти миль отсюда…

– Дойдём? – перебил Кат. – Ты, стало быть, с нами собрался?

– А как же! – Энден поправил очки, выставил перед собой кулак и принялся отгибать пальцы по одному. – Обслуживание устройства во внештатных ситуациях – раз! Фиксирование хода уникального эксперимента – два! Медицинская помощь больным – ты ведь нездоров, Демиан, а я, между прочим, прошёл фельдшерские курсы – три! Ориентирование на местности – четыре! Переговоры с местным населением, буде таковое объявится – пять!

– Ты-то знатный переговорщик, – буркнул Кат. Спорить сил не было. К тому же, он подозревал, что главная причина профессорского энтузиазма – желание оказаться как можно дальше от Рунхольта и рейдеров. И, возможно, от Фриды.

– Так вот, – продолжал, выпятив грудь, Энден. – За несколько дней доберёмся до оазиса, заведём привод, поставим детонатор на отложенный пуск, и – аллес! Можно наблюдать, как эта малышка своим ходом въедет в зону проникновения Разрыва. А потом сама себя взорвёт!

– Здорово придумано, Гельмунд, – сказал Петер и осторожно потрогал корпус бомбы. Ирма, как обычно, промолчала, только заправила за ухо свесившийся на лоб локон. Потом они с Петером переглянулись – глаза у обоих одновременно блеснули, отразив свет, лившийся из забранного клетчатым стеклом окна.

Кату тогда хотелось сказать, что всё придумано вовсе не так здорово, как кажется. Колёса тележки, предназначенные для езды по болотам, могут застрять в вязком потустороннем песке Разрыва. Индикатор заряда – яркий глазок на боку устройства – совершенно не нужен, поскольку, если выяснится, что бомба каким-то образом разрядилась, наполнить её энергией заново не получится. Все подаренные Килой кристаллы Кат отдал Эндену, и все кристаллы пошли в дело. И ещё никак не удавалось отделаться от мысли, что, как бы далеко ни отъехала тележка, взрыв может оказаться слишком мощным. Достаточно мощным, чтобы им всем пришёл конец. Покойный Фьол говорил, что такая же бомба, собранная Основателем, убила множество людей.

Но Кат ничего не сказал. Потому что не мог предложить ничего лучше.

В тот же день они купили лошадь с телегой, большую палатку для ночёвок и провизию. Энден где-то раздобыл патроны к пистолету, который остался у Ката, и настоял, чтобы тот взял оружие в дорогу: мало ли что. Потом они укутали бомбу брезентом и отвезли к отелю «Гросс Рунхольт». Фрида заказала в номер еду. Телега стояла во дворе, и во время ужина Кат всё посматривал из окна вниз, трогая в кармане пистолет. Стрелять не хотелось, но, если кто-то надумал бы украсть бомбу…