С минуту слышалось лишь ритмичное кряканье сирены.

«Ожил, – думал Кат. – И сожрал. Сейчас наружу полезет…»

Но из ямы выбралась только кротиха – цепляясь за стены когтями, пыхтя от натуги, намертво зажав в челюстях обрывки постромок. За ней на поверхность выползла помятая волокуша с привязанным кубом-ловушкой. Все грани куба вспыхивали жёлтым светом.

Оставляя за собой влажный улиточий след, Фьол подтёк к ловушке и коснулся её бока. Сирена умолкла, мерцание прекратилось. Старик мельком глянул в яму.

– Сдох, – прокомментировал он увиденное. – Дух покинул сие бренное тело, и тело околело. Околело тело, хе-хе-хе!

Фьол отдалился на аршин от куба и вдруг, скорчив гримасу, метко плюнул на стальную плоскость.

– Вот и попался, – сказал он дрожащим от чувств голосом. – Попался, обмудок чокнутый. Слышишь, хозяин, а? Это я, старший инженер биостанции! Фьол Юханссон! Узнаёшь верного слугу?

Ответом ему была тишина. Впрочем, Бен, заключённый внутри ловушки, скорей всего, и не имел возможности ответить.

– Ладно, ла-а-адно, – пел Фьол, ползая вокруг прибора. – Мы ещё поговорим. Мы ещё потолкуем! У меня для тебя столько придумано! Ух, повеселимся!

Он вдруг тоненько застонал и, прильнув к кубу, принялся молотить его кулаками.

– Тварь! Палач! – хрипел он. – Всё припомню, всё!!

Прибор на удары никак не реагировал.

Петер стоял на краю ямы, смотрел исподлобья, кривил губы. Сумка косо висела на боку, слипшиеся волосы колтуном торчали над макушкой, ветер пошевеливал измазанные в грязи полы куртки.

Кат подошёл к Фьолу и похлопал его по плечу. Крот-проходчик тут же всхрапнул и припал к земле, готовый кинуться.

– Цыц! – крикнул ему Фьол и обернулся к Кату: – Ну, чего?

Он тяжело дышал, лицо было серым, только на щеках лилово цвели сосудистые пятна.

– Чертежи, – коротко сказал Кат.

Старик нерадостно ощерился:

– А-а, как же, как же! Раз обещал – значит, дам. Фьол Юханссон врать не будет. Фьол Юханссон честный человек! Сейчас… Сейчас-сейчас-сейчас…

Он сунул руку в пройму куртки и рывком вытащил пухлый конверт, склеенный из пожелтелого от времени картона.

– На! – рука с конвертом описала неверную, трясущуюся дугу. – Бери! Фьол Юханссон своё слово держит…

Кат взял конверт. Открыл. Развернул лист тончайшей сиреневой бумаги, тут же с хрустом затрепетавший на ветру. Большую часть листа занимал чертёж какого-то неведомого агрегата – строгие линии, выноски, стрелки. Рядом теснились пояснительные надписи, таблицы, деловито пестрели штриховкой графики. Смотрелся чертёж очень внушительно. Во всяком случае, не похоже было, что старик изобразил всё это для отвода глаз. В конверте оставались ещё несколько листов – плотно стиснутая, исполненная технической премудрости стопка.

«Должно быть, настоящие, – решил Кат. – Только что теперь с ними делать?»

– Ладно, верю, – сказал он и аккуратно сложил чертёж по прежним сгибам.

– Ещё бы не верил! – огрызнулся Фьол. – Зачем бы я врал?

– Не знаю, – сказал Кат равнодушно. – Я вообще без понятия, чего от тебя ждать.

Фьол стянул губы куриной гузкой.

– Ну и вали отсюда, – буркнул он. – Катись со своим щенком, пока я не передумал…

Кат сунул конверт во внутренний карман плаща. Обернулся, кивнул Петеру.

– Прощайте, сударь, – сказал Петер Фьолу. Тот отмахнулся, а мальчик добавил, обращаясь к кротам: – И вы прощайте, ребята.

Самец-проходчик тупо смотрел в землю, бубня что-то на своём уродливом языке. Самка пустила под ноги струю мочи.

Петер обогнул яму и встал рядом с Катом.

– В Разрыв? – спросил он вполголоса.

– Да, – так же негромко ответил Кат. – Только сперва отойдём подальше, а то мало ли что.

Они неторопливо пошли в сторону полуразрушенной башни. Через пару дюжин шагов Кат бросил взгляд за плечо. Опасности не наблюдалось. Кроты всё так же смирно стояли подле Фьола, который, в свою очередь, был полностью занят разговором с заключённым в ловушке Беном. «Вот и славно, – рассудил Кат. – И хер с вами со всеми».

– Хватит, – сказал он Петеру, остановившись. – Доставай мешок с песком…

Что-то ударило снизу, в ступни. Ката подбросило, как на трамплине. Он кубарем полетел вперёд. Еле успел подставить руки, кувырнулся по инерции через голову. Зашиб затылок.

Поднялся, оглушённый, вслепую шаря перед собой скрюченными пальцами.

«Убью», – подумал неприцельно, но решительно. В ушах звенело от удара.

Но убивать никого не пришлось.

На том месте, где только что стоял Кат, почва лопнула, точно гнилое яблоко. Расталкивая плечами глинистые пласты, по-собачьи отряхиваясь, наружу вылез крот – матёрый, здоровенный, весь в белёсых шрамах и бородавках с кулак величиной. Повёл рылом, надсадно хрюкнул.

В тот же момент земля вздрогнула, заходила ходуном. Кат пошатнулся, опустился на корточки, упёрся кулаком, чтобы не упасть вновь. Нашёл взглядом Петера: тот стоял рядом на четвереньках, хватаясь за редкую колючую траву и тараща осоловелые от страха глаза.

Кругом шла работа. Грохотали взрывы, вспучивались одна за другой гигантские кротовины, выпуская на поверхность новых и новых чудовищ. Кроты вылезали из-под земли и шли к ловушке. К Фьолу. Окружали, стягивались в сплошную стену мускулистой плоти, смердящей, источающей недоверие и злость. Воздух полнился фырканьем, бормотанием, отрывистыми возгласами. Не требовалось знать язык, чтобы понять: возгласы были бранью. Может быть, даже матерной.

«Хреновые дела, – подумал Кат. – Надо уходить». Голова всё ещё гудела от удара, мысли путались.

Последним присоединился к кротовьему сборищу матёрый самец. Рявкнул, чтобы дали дорогу – похоже, он тут был за вожака. Вразвалку, играя чешуйчатыми лопатками, протолкался вглубь.

Кат не видел, что происходило дальше. Только слышал.

Вот истерично визжит Фьол: что-то требует, приказывает. Кажется, даже угрожает.

Вот ответ вожака: раскатистый рык. Гневный. Обвиняющий.

Крики Фьола: знакомая Кату, успевшая набить оскомину смесь бахвальства и презрения.

Общий кротовий гам, в котором тонет голос старика. Возмущение. Злоба. Страх?

Длинный, сложный, с переливами вой. Вожак.

И – свалка. Живая стена приходит в движение, мелькают когти, кто-то становится на дыбы, кто-то прыгает по чужим спинам, чтобы ввинтиться сверху.

Кажется, ещё один крик Фьола. Короткий, отчаянный.

Последний.

«Конец мудаку червивому, – Кат поднялся на ноги. – Туда ему и дорога».

– Уходим, живо, – бросил он Петеру.

Тот сощурился, вглядываясь в яростную неразбериху. Ахнул:

– Убили! И ловушку ломают, кажется…

– Уходим, – повторил Кат, взял Петера за шкирку и, придав ему вертикальное положение, подтолкнул в спину.

Они побежали прочь от кротовьей кучи-малы, туда, где над деревьями виднелся серый купол башни. Позади слышался рёв и вой чудовищ, к которому примешивались гулкие, со стальным звоном удары. «А ведь и правда ломают, полудурки», – подумал Кат.

Бежать было трудно, под ноги лезли поваленные деревья, корни, пеньки. Башня приближалась медленно, неохотно.

Вдруг сзади хлопнуло, точно кто-то надул огромный бумажный кулёк и ахнул по нему великанской ладонью. Раздались вопли, в которых звучало естественное ликование существ, только что общими усилиями сломавших что-то прочное и ценное.

Затем все дружно смолкли, будто бы одновременно подавившись языками.

А через несколько секунд земля загудела от многоногого топота.

Обернувшись, Кат увидел, что их с Петером нагоняет живая лавина. Кроты бежали организованно и быстро, разом выбрасывая передние лапы и синхронно отталкиваясь задними. Как хорошо дрессированные кони на представлении. Как автоматы, настроенные ловким механиком.

Рядом вскрикнул Петер.

Кат наддал ходу. Рюкзак снова молотил по спине, и снова не хватало времени его скинуть. Вход в башню был близок, манил ступенями, проступавшими из затхлой черноты. «Только бы лестница уцелела, – мысли скакали в голове, словно горошины в погремушке. – Только бы забраться повыше…»