– Назад, Ингунн! Отползи назад! – кричал Тургер.
Ингунн медленно отползала, держа в руке лук, что казался щепкой на фоне всесильного северного повелителя лесов. Медведь встал на четвереньки и побрел на белокурую женщину, каждый шаг давался ему тяжело, бежать кадьяк уже не мог. Ингунн уперлась в ствол широкого дерева, дальше отступать ей было некуда, она нащупала меч в ножнах, готовясь отбиваться.
На выручку поспешили охотники и хускарл Свайн. Они копьями кололи спину зверя, превращая ценнейшую шкуру в решето. Зверь вновь встал на задние лапы и одним махом выбил пару копий из рук людей. Следующим ударом кадьяк повалил на землю сокольничего, а громким ревом заставил атакующих его отступить подальше. Сокольничий попытался отползти навзничь, но тяжелые лапы придавили его ноги, переломав кости.
Ингунн выхватила Осколок Хургун. Лезвие меча блеснуло синевой, зажглись руны на поперечине. Воительница вонзила меч в толстую медвежью шею. Мех окрасился в красный. Ингунн вынула лезвие – кровь забила ключом. Зверь слегка приподнялся, а затем рухнул на обездвиженного сокольничего. От падения столь тяжеловесной туши в воздух поднялись снежные завихрения. Какое-то время ничего не было видно, затем снег вновь осел наземь.
Ингунн села на колено и оперлась на меч, вонзенный в землю. Правительница переводила дыхание. Ее окружили слуги, опрашивая о самочувствии, и лишь старший охотник Тургер подобрался к лежащему медведю, чтобы убедиться в его кончине. Кровь перестала сочиться из ран. Остановилось дыхание. Зверь был действительно мертв. Тургера это ни радовало, ни печалило. Из-под мохнатой туши выглядывала неподвижная кисть сокольничего.
– Шкура испорчена, но сохранившейся части хватит на два плаща, а мясом мы прокормим целый город. Как раз к пиру, – сказала Ингунн, встав рядом со старшим охотником. – Почему ты так печален? Это была великолепная битва, достойная песен скальдов! Давно я не была так близка к смерти, боги устроили мне достойное испытание.
– Сокольничий Буссо погиб, он был славным парнем. Я знал его пять лет. – тихо проговорил Тургер.
– Он погиб в битве! Это величайший дар для каждого истинного фриссера! Бог морозов уже направил его храбрую душу в царство Лютой Стужи! Память о нем навечно укорениться в бессмертных льдах. Кто был отцом Буссо?
– Гримвинд. – печально ответил Тургер.
– Слава Буссо Бесстрашному, сыну Гримвинда! – выкрикнула Ингунн, пронзив мечом воздух над головой.
– Слава Буссо Бесстрашному, сыну Гримвинда! – яростно скандировали остальные. В голосах смешалась гордость, радость, зависть и толика горести по ушедшему.
Пока охотники вытаскивали тело героически погибшего, Ингунн решила осмотреть логово медведя. Она подошла поближе к берлоге и увидела настил из листьев, не припорошенных снегом. Вокруг спального места лежали пожелтевшие кости зверей и наверняка даже людей, которыми могучий хищник лакомился на протяжении долгих лет своей жизни. Ингунн развернулась и уже направилась к остальным, когда услышала тихий скулеж. Она присмотрелась к берлоге, заметив за горой костей крохотного медвежонка. Тот прикрыл морду лапами и жалобно стонал, будто человеческий ребенок. Ингунн не знала, могут ли животные испытывать горе и страдание, ей в общем-то и не приходилось до того об этом задумываться, но что-то в ее душе надломилось.
– Госпожа, – хускарл Свайн обогнул Ингунн и, вооружившись томагавком, схватил медвежонка за шкирку. – Позвольте. Он может привлечь и других медведей, если они есть поблизости.
Животное запищало от ужаса, глаза мальца бегали по сторонам, не зная, за что уцепиться, а его лапки беспомощно трепыхались в попытках вырваться из плена. В какой-то момент медвежонок увидел неподвижное тело своей матери и зарычал практически, как взрослый. Свайн уложил медвежонка поудобнее, придавил его башмаком, чтобы не дергался и вознес топорик.
– Нет. – твердо произнесла Ингунн.
– Госпожа? – удивился хускарл.
– Основатели дома Бьорнбор имели при себе дрессированных кадьяков, даже седлали их, чтобы внушать людям страх и упоение. – с теплотой в голосе произнесла Ингунн.
– Медведи слишком опасные и необузданные. Доверять даже одному из них свою жизнь – большой риск. – пытался убедить Свайн.
– Был бы у меня шанс – я бы и дракона попыталась приручить. Только я и боги знаем границы потенциала дома Бьорнбор. Доставьте медведя на псарню и накормите его, затем отыщите мне того, кто сможет помочь обучить его, как собаку или сокола. – настояла конунг.
– Как прикажите. – подчинился Свайн и отпустил несчастного медвежонка.
Когда маленького хищника унесли и оставили Ингунн одну, она задумалась о тех глазах, что видела в чащобе. Некто или нечто взирало на нее из-за листвы, нечто крупное и практически бесшумное. Лишь Ингунн видела это таинственное существо странно-красного цвета.
Глава шестнадцатая
Званый ужин в Рангароне
Валрейда одели в зеленый бархатный блио, расшитый золотыми нитками, этакий отрезной кафтан с пышными полами, несшитыми по бокам и шнуровкой на спине. Сверху слуги накинули зеленый табар с узорами в виде крохотных пчелок. Табар свисал несшитыми рукавами колоколообразной формы до кистей.
В последнюю очередь слуги причесали герцога, придав его волосам блеск и пышность молодости. Пришлось даже сбрить густую бороду, что придало Валрейду вид мужчины, только вступившего в тридцатилетний возраст. На самом же деле ему было куда больше, и он этого ничуть не стеснялся, даже наоборот, наслаждался каждым днем и каждым часом, лишь иногда впадая в уныние от необратимости минувшего времени.
Валрейд разогнал камердинеров и, очутившись в полном одиночестве, вынул из нижнего ящика комода с зеркалом шкатулку со всеми своими драгоценностями, коих было не так уж и много по меркам состоятельных лордов.
Внутреннюю сторону откидной крышки шкатулки украшала крохотная мозаика двух держащихся за руку влюбленных. Волосы одного были русыми, а у второй – блондинистые. Валрейд вынул из шкатулки позолоченное ожерелье: крупные плоские кольца удерживали обрамленный янтарь. Помимо украшения на шею в шкатулке уместилась пара золотых перстней, которые герцог бережно хранил, но очень давно уже не примерял.
Валрейд не любил обвешиваться золотом, хотя среди знати ценился драгоценный блеск камней и металлов.
Герцог надел темно зеленый берет с роскошным пером гиацинтового ары из Фортресса в качестве последнего штриха и подошел к оконному проему, раздвинув плотные шторы. Свет пробился в комнату, отчего герцог прищурился. Он рассмотрел количество лошадей в стойлах, на которые выходили окна из его покоев. Такого количества гостей в Рангароне не было уже много лет, со времен женитьбы Валрейда и Гунтины. Отходя от окна, Валрейд нечаянно засмотрелся на свое отражение в узком и высоком зеркале у простенка. Годы не отняли у него статности, даже прибавили ее, и никакая прическа или освещение не заберут нажитого. Но чего он точно лишился – прежней ясности в глазах, белизны улыбки, румяности и стройности. Особенно сильно пострадала именно фигура Валрейда. В давние времена о его атлетичном теле шепталась каждая леди герцогства, Валрейд частенько выигрывал на внутренних холоборнских турнирах и был охоч получать овации и поцелуи от почитательниц. Образ благородного, честолюбивого сэра и видного кавалера никак не мешал Валрейду частенько забывать про свои основные обязанности и спускать целое состояние за пару-тройку ночей. В те времена людям в таверне было все равно, с кем они пьют. Но всему было отведено свое время. Долг и обязанности все же оказывались сильнее любых потех. Ты либо сдаешься им, либо проигрываешь все, что есть.
Размышления о былых днях не могли не напомнить о Матильде. Валрейду стоило лишь вдохнуть – он чувствовал запах ее духов из эфирных масел бергамота: насыщенный цитрус с пряным цветочным оттенком. Возникало крылатое чувство, щекочущее сердце. Валрейд будто бродил по апельсиновому полю рядом с Гритстоуном, где щебетали птички и в небе светило большое и теплое солнце. То была родина Матильды де Вайнсбург. Валрейд никогда не бывал там, он познакомился со своей первой женой, когда она уже переехала в Гарденпорт. Даже разнообразие садов столицы не могло унять души Матильды, ее рассказы о фруктовых садах и речушках родного юга заставляли Валрейда думать, будто он и сам там рос, будто сам срывал сочные апельсины с деревьев и вкушал их сладость с легкой кислинкой.
