Церковный суд до последнего времени держался все тех же самых начал, на каких он был устроен еще в удельное время и которые в окончательной форме сформулированы были на Стоглавом соборе — на началах полной удельной самостоятельности церковного ведомства в государстве и независимости его от общего государственного суда не только по духовным, но и по мирским делам, за исключением лишь тяжких уголовных. Таким же удельным особняком среди государства стояли и вотчинные владения церкви, снабженные в государственных сборах и службах разными привилегиями, а между тем составлявшие по величине добрую треть всей государственной территории. К этим неудобствам присоединялось еще то, что каждая корпорация церковных людей, каждое церковное учреждение по старой удельной привычке стремились устраиваться по суду и управлению и жить особо, по требованиям одних своих частных интересов. В судебном ведомстве церкви господствовало поэтому чрезвычайное разнообразие, производимое разными жалованными и несудимыми грамотами. Даже в патриаршей епархии после грамоты 1625 года оставалось еще много разнообразия вследствие несудимых грамот, которые раздавались монастырям уже самим патриархом. Одними монастырями патриарх заведовал сам, другими через бояр, наместников и десятильников, третьи пользовались самосудом. Еще более разнообразия в этом отношении было по епархиям. Общим правилом было только то, чтобы все подчинялись суду своего архиерея по духовным делам. По гражданским же делам одни монастыри и церкви в епархиях тянули к патриарху или к приказу большого дворца, и притом по всем делам или только по некоторым; другие судились своими настоятелями, а настоятели в приказе большого дворца или у патриарха; третьи тянули к суду чужих епархиальных архиереев; четвертые были приписаны к другим привилегированным монастырям, иногда тоже находившимся в чужих епархиях; пятые подчинялись местным гражданским властям. Сами архиереи в одних монастырях и церквах производили суд лично, в других через своих чиновников, третьим давали право самосуда, кроме того, назначали для суда разные сроки. Такое же разнообразие было в суде над церковными вотчинами. Даже у одного и того же монастыря одни вотчины имели более, другие менее привилегий, одни судились в одном, другие в другом месте, в третьих суд производил настоятель и т. д. Отправление правосудия чрезвычайно затруднялось таким разнообразием привилегий, особенно для посторонних лиц в их тяжбах с церковными людьми. Со всех сторон шли жалобы на трудность судиться с церковными учреждениями и лицами, а эти учреждения и лица с своей стороны постоянно жаловались на нарушения их привилегий. Не менее частым и настойчивым предметом жалоб земства и затруднений для правительства были церковные вотчины, которые, несмотря на все распоряжения, направленные против их возрастания, все еще продолжали увеличиваться. Тяглые люди жаловались, что монастыри завладевали тяглыми землями, угодьями и промыслами, а тягла с них не платили, и весь платеж поэтому падал на них — тяглых людей. Служилые люди жаловались, что монастыри сманивают к себе их крестьян и от того их поместья пустеют и служить им государевой службы становится не с чего. Все эти жалобы послужили потом материалами для новых распоряжений о церковном суде и о церковных вотчинах в царствование преемника Михайлова, царя Алексея Михайловича.

Уложение царя Алексея.

Новый царь Алексей Михайлович, человек еще молодой, мягкий, уступчивый, способный сильно привязываться к окружавшим и чрезвычайно религиозный, мог бы встать в такие же отношения к патриарху Иосифу, в каких был отец его к Филарету. Но сам Иосиф далеко не был похож на Филарета. По своей слабости он не только не способен был руководить царем, окруженным сильной родней и боярами, но не мог поддержать даже своей собственной церковной власти; в церковном управлении видим при нем господство патриарших дьяков и московских протопопов. А между тем с новым царствованием открылась усиленная государственная деятельность, составлялось новое Уложение, которое неизбежно должно было коснуться прав иерархии. Патриарх безучастно сидел в царской думе при его составлении, как будто не понимая всей его важности для Церкви; все дело велось князем Одоевским и другими светскими лицами и, при безгласии патриарха, чувствительно коснулось самых важных привилегий духовного чина. Во-первых, Уложение безусловно воспретило всякое новое увеличение церковных вотчин. Некоторая часть даже наличных церковных земель была отписана в казну: по жалобам тяглых людей на то, что беломестцы, особенно духовные, и их люди, селясь около городов слободами, отбивают у них торги и промыслы, а сами никаких податей не платят, велено было все эти слободы взять бесплатно за государя. Во-вторых, стремясь установить «равный суд и расправу» для всяких чинов людей, составители Уложения необходимо должны были столкнуться с церковными привилегиями и с удельной обособленностью церковного ведомства; Уложение задалось задачей ослабить эту обособленность, притянув по гражданским делам и церковное ведомство под общий суд государственный.

Монастырский приказ.

Органом такого государственного суда над церковным ведомством сделан был монастырский приказ, выделенный как особое учреждение из приказа большого дворца. В нем указано было давать суд по всяким гражданским искам на всех иерархов, монастырские власти, попов, церковный причт и на всех вообще церковных людей и крестьян, и по таким же искам их самих на других и даже между собою, друг на друга. Таким образом, пред судом приказа уравнены были и власти, подчинявшиеся доселе в гражданских делах лишь непосредственному суду самого государя или приказа большого дворца, как органа собственной власти государя, считавшие боярский суд унижением для себя, и их люди, судившиеся прежде у них самих. Кроме монастырского приказа, над духовенством и церковными людьми в большей мере, чем прежде, судебно-гражданскую власть стали развивать теперь и другие органы государства приказы в исках церковных людей на посторонних, подведомых этим приказам, и в ответах против встречных исков, и воеводы с городскими властями в исках маловажных, не доходивших до приказов. Так, вместо церковного гражданского суда над церковными людьми явился суд общий, государственный. Кроме судных дел, к ведомству приказа отнесены еще принадлежавшие прежде приказу большого дворца распоряжения о государственных сборах с церковных вотчин, о составлении описей церковных имуществ и разные полицейские распоряжения по церковному ведомству.

Духовенство было очень недовольно новым учреждением, тем более, что по неопределенности новых законов и неясности в разграничении церковного и гражданского ведомств, между последними тотчас начались недоразумения, вторжения одного в область другого и даже прямые злоупотребления. Приказ вступался иногда и в чисто церковные дела, например присвоил себе право назначать в монастырские вотчины священников и причетников, келарей и казначеев, позволял себе даже перерешать распоряжения епархиальных властей. Со стороны духовенства начались попытки уклонения от силы новых узаконений. Архиереи стали выпрашивать у царя грамоты, освобождавшие духовенство их епархий от всякого суда, кроме архиерейского. Патриаршая область получила подтверждение своих прежних привилегий еще при самом составлении Уложения, чем, вероятно, более всего и успокоен был патриарх Иосиф. Самым усердным и влиятельным противником монастырского приказа был любимец царя Никон, сначала митрополит новгородский, потом патриарх.

Никон до патриаршества.

В 1605 г. у крестьянина Нижегородской области села Вельдеманова, Мины, родился сын Никита. Он скоро лишился матери и все детство провел под нестерпимым гнетом мачехи. Ему рано удалось выучиться грамоте. Чтение книг увлекло его к аскетической жизни и, будучи всего 12 лет, он убежал из дома в Макарьевский Желтоводский монастырь. Родня опять вызвала его в мир и заставила жениться. На 20-м году возраста он выбран был в священники прихожанами одного соседнего села, но по своим достоинствам недолго мог оставаться в таком захолустье. Через 2 года о нем узнали московские купцы, бывшие на Макарьевской ярмарке, и позвали его с собой в Москву. Через 10 лет, потеряв всех своих детей, Никита заставил свою жену постричься в одном московском монастыре, а сам удалился на Белое море в Анзерский скит, где тоже постригся в монахи с именем Никона. Из Анзерского скита, по неудовольствиям с братией, он ушел в Кожеезерский монастырь, где в 1643 году был выбран в игумены. В 1646 году он был в Москве по монастырским делам и был замечен царем, которого поразила его величественная наружность и сильная речь. По своей религиозности и впечатлительности Алексей Михайлович скоро совсем подчинился Никону, сделал его своим другом, отцом, всем, чем не мог быть для него патриарх Иосиф. По желанию царя, он был определен архимандритом Новоспасского монастыря, каждую неделю стал являться к царю для духовной беседы и сделался пред ним неустанным ходатаем за несчастных, обиженных на суде, вдов и сирот. В 1649 году царь назначил его митрополитом в Новгород. Здесь ему удалось оказать правительству важные услуги во время новгородского бунта 1650 года. В разгар этого бунта он укрыл у себя от ярости народа воеводу Хилкова и торжественно предал бунтовщиков анафеме, но этим обратил народную ярость на себя самого. Чернь избила его до полусмерти. С большим трудом после этого он отслужил литургию и отправился с крестным ходом в ту часть города, где наиболее бунтовали. Пораженные его твердостью и устрашаясь подходившего к Новгороду царского войска, мятежники просили у Никона прощения и ходатайства перед царем. Не помня собственной обиды, митрополит охотно принял на себя это ходатайство и успел внушить царю благоразумную умеренность в наказании виновных, которая затем всего более и способствовала успокоению народного волнения. С тех пор любовь царя к Никону возросла еще более.