Население Селенгинской Даурии состояло из бурят-монголов и русских переселенцев. Буряты, монгольская народность, проникли в Забайкалье после времен Чингисхана, вытеснив к северу старожилов – бродячих тунгусов (эвенков) и якутов. К середине XIV в. они заняли уже почти всю территорию по обе стороны оз. Байкал. Они занимались сначала охотой и рыболовством, от которых постепенно перешли к скотоводству и отчасти к земледелию. Широкие долины рек этой страны с их хорошими лугами представляли удобства для этих занятий. В небольшом количестве кустарными способами в районе Селенги стали добывать соль из озер и железо. У эвенков буряты выменивали на скот и просо пушнину, особенно соболей, которые шли в Монголию в обмен на серебро, чай и другие китайские товары.
Во второй половине XVII в. появились за Байкалом русские военно-колонизаторские отряды, привлеченные мягкой рухлядью (пушниной) и слухами о серебре. К концу первой четверти XVIII в., по Буринскому трактату (под г. Троицкосавском) с правительством Китая, Забайкалье было присоединено к Российской империи, и началась колонизация с переселением русских крестьян и господством бурятской родовой знати, захватившей лучшие пастбища. Русских переселенцев направляли особенно на земли вдоль границы с Монголией. Значительную часть русских переселенцев составили старообрядцы, водворенные полупринудительно в конце XVIII в. при Екатерине II в долины р. Селенги и ее притоков – Уды, Хилка, Тугнуя и Чикоя. Вдоль самой границы устраивались казачьи поселки под названием караулов, имевшие военную организацию. Буряты оттеснялись на менее удобные земли вверх по долинам притоков; особенно много бурят осталось в долине р. Джиды на западе и в долине р. Худуна, правого притока р. Уды, на северо-востоке.
Во время моих разъездов по Селенгинской Даурии я видел по долине р. Селенги, от устья до границы с Монголией, по нижнему и отчасти среднему течению рек Уды, Хилка, Чикоя сплошное русское население, также в низовьях р. Джиды и по речке Сухаре, притоку р. Тугнуй; по р. Худун с ее притоком р. Киченгой и по р. Хилку выше устья р. Балеги встречались только бурятские улусы.
Среди русского населения выделялись по благоустройству селения староверов («семейских» – см. выше). Они отличались от других крестьян и, особенно, казаков пограничных караулов своим ростом, здоровьем, красотой, трезвостью, работоспособностью и держались обособленно. В казачьих и русских (не семейских) селениях некоторый процент населения составляли так называемые карымы, крещеные буряты, подвергшиеся путем смешанных браков с русскими старожилами ассимиляции.
Бурятское население вело большей частью только полукочевой образ жизни, пользуясь не войлочными, т. е. передвижными, юртами, а деревянными, постоянными (описанными мною в части I), которые я видел в степи между Иркутском и Верхоленском, также заселенной бурятами. Одна такая юрта стояла в зимнем поселке (улусе), а другая где-либо обособленно на летнем пастбище, куда бурят с семьей переселялся на теплое время года. Буряты придерживались ламаизма (тибетской формы буддизма) и имели несколько храмов, называемых дацанами, вокруг которых жили в отдельных домах монахи-ламы. Самый крупный храм находился на южной половине западного берега Гусиного озера, второй, поменьше, – в долине речки Чесана, правого притока р. Худуна. Ежегодно ламы устраивали несколько праздников для привлечения богомольцев и сбора подаяний, необходимых для поддержания храмов и существования лам. Верховный лама, главный в Забайкалье, жил в Гусиноозерском дацане.
В конце XIX в. в Селенгинской Даурии было только три города – Верхнеудинск (ныне Улан-Удэ, столица Бурят-Монголии), Селенгинск и Троицкосавск с купеческой слободой Кяхтой. В этих городах было управление их уездами и жили чиновники, купцы, ремесленники и воинские отряды. Дома здесь преобладали деревянные одноэтажные, улицы были немощеные, ни водопровода, ни канализации не было, численность населения была небольшая.
Чтобы закончить изложение моих путешествий этого периода и их результатов, остается сказать несколько слов о зимних занятиях в эти годы в Иркутске и работах двух последующих лет до третьего возвращения в Сибирь.
В Иркутске в эти годы я принимал участие в деятельности Восточно-Сибирского отдела Географического общества, которая оживилась после того, как его председателем был избран молодой городской голова В. П. Сукачев, а в члены распорядительного комитета вошли новые силы в лице земских статистиков, прибывших для выполнения статистико-экономического обследования Енисейской и Иркутской губерний, организованного генерал-губернатором А. Д. Горемыкиным. В этот комитет вошли также мой сотрудник А. П. Герасимов и новый директор метеорологической обсерватории А. В. Вознесенский, знакомый мне по Петербургу. В отделе работали также Д. А. Клеменц, в качестве правителя дел, редактор местной газеты И. И. Попов и окончивший университет В. Б. Шостакович. Устраивались собрания секций физической географии, этнографии и статистики с докладами о результатах исследований в Забайкалье, изучения быта и фольклора бурят, быта сельского населения, по данным статистики и др. Одну зиму мы с А. П. Герасимовым прочитали посменно серию лекций по физической геологии в зале музея, впервые применив для их иллюстраций раскрашенные нами самими диапозитивы; выручка с этих лекций была назначена на покупку волшебного фонаря для музея.
Во вторую половину этого периода Д. А. Клеменц уехал в Якутск для организации большой экспедиции по изучению быта якутов на средства, пожертвованные Отделу золотопромышленником Сибиряковым. Бо́льшую часть сотрудников этой экспедиции генерал-губернатор, по ходатайству Отдела, разрешил составить из политических ссыльных, живших в Якутске и в наслегах[14] области и хорошо познакомившихся с жизнью и нуждами населения. Это обеспечивало получение объективных сведений независимо от влияния местной власти и, с другой стороны, давало ссыльным интересную работу и заработок. Отъезд Д. А. Клеменца повлек за собой избрание меня правителем дел отдела и редактирование мной его «Известий» в течение двух лет.
Новый директор обсерватории А. В. Вознесенский организовал временную станцию на Байкале на половине зимнего пути из Лиственничного в Мысовую для изучения всех метеорологических элементов, а также толщины ледяного покрова, его трещин, движений и температуры. Об этих особенностях льда не было еще систематических наблюдений. В одну из зим А. В. Вознесенский с женой и я со своей женой совершили поездку на Байкал к этой временной станции, и я имел возможность видеть ледяной покров озера, широкие трещины в нем, торосы вдоль них и у берегов. Зимние ветры сдували выпадавший снег большей частью к берегам с поверхности льда, которая на больших площадях средней части озера была совершенно чистая и гладкая и отражала солнечные лучи, как огромное зеркало. В одной из трещин, уже затянутой молодым льдом, мы видели голову лошади, провалившейся в воду и замерзшей в ней ввиду того, что ямщик не смог сам вытащить ее на гладкий лед. Простор ледяного покрова и горная рама озера с ее вершинами, ущельями, ковром тайги, усыпанная снегом, произвели незабываемое впечатление.
Будучи начальником Забайкальской горной партии, я продолжал занимать должность геолога Иркутского горного управления; хотя вознаграждения за это я не получал, но оставался в кругу горных инженеров Иркутска. Начальник управления во время моей экспедиции в Центральную Азию сменился, и место Л. А. Карпинского занял Н. С. Боголюбский, а в качестве помощника его приехал И. А. Огильви. Приходилось поддерживать отношения с этим кругом, хотя научные интересы связывали меня гораздо больше с другим, образовавшимся вокруг Отдела и метеорологической обсерватории. У директора последней собирались почти каждое воскресенье некоторые деятели Отдела, я с женой и мой сотрудник А. П. Герасимов.
Так как после летних работ 1898 г. Забайкальская партия намеревалась вернуться в С.-Петербург для обработки собранных материалов и составления полного отчета, моя жена не осталась на последнее лето в Иркутске, а уехала к своим родным в Петербург. Рельсовый путь по Сибирской железной дороге был уже готов до с. Черемхова, где можно было сесть в поезд. Моя семья уехала на пароходе, курсировавшем по Ангаре до с. Бархатова, где можно было достать лошадей, чтобы проехать до ближайшей станции, от которой начиналось временное движение поездов.
