– Ну так ведь и «Премьера полета»... – не выдержала было я, но он властным жестом остановил меня, не позволив себя перебить.

– Не о тебе речь... Таких читателей, как ты, уже в принципе не существует. Так, один-два на десять миллионов. А литература должна быть массовой! Доступной массам! Выражаясь фигурально, на уровне безусловных рефлексов! Я понимаю, тебе трудно согласиться со мной, – великодушно допустил Валерий, – ведь школьная обстановка, не обижайся, деформирует сознание... И, как всякое бытие, определяет... Но ведь сейчас абсолютно другое время! Люди хотят дышать полной грудью, понимаешь? И слава Богу, что они имеют такую возможность! И что социалистический реализм наконец-то испустил дух! Это счастье, что больше не надо изображать действительность в ее революционном развитии, в духе партийности и народности! Теперь литературный герой наконец-то может распрямиться во весь рост. Он может позволить себе быть сильным. Ставить перед собой цели и достигать их. Причем лично своих целей! В конце концов, мораль – не категория искусства слова... Ты согласна или нет?! – вспомнил он обо мне и приостановился, вперив в меня горящий взгляд.

Я кивнула, хотя несколько уклончиво, в сторону.

– Вот почему, – заключил он уже поспокойнее, – нужны и новые формы, и новые романные жанры – синтез, или синкретизм, или как это там у вас, у критиков...

– Но я-то не критик! – напомнила я по возможности деликатно и улыбнулась, как бы извиняясь за вторжение в его речь. – Я – просто читатель... читательница...

Он оценил мою деликатность: чмокнул меня в висок и притянул к себе, обняв за талию.

Но идти так было не совсем удобно, и вскоре мы остановились. Посмотрели друг на друга – глаза в глаза.

– Ладно уж! Кто старое помянет... – пробурчал он. И его губы привычно и властно потянулись к моим.

Он уже все решил за нас. Причем в нашу пользу!

А я?

В данный момент мне, как назло, пришла в голову еще одна противная мысль.

Мысль о фотомоделях.

На прообраз молодой красотки я, хоть и с новой прической, явно не тянула. Тогда, выходит, на старую жену?

С другой стороны, почему Мастер должен обязательно изображать свою Маргариту в каждом произведении? И в какой роли мне хотелось бы явиться в романе? Да и хотелось ли вообще?

Обо всем этом я размышляла молча. А мы тем временем уже шли дальше под руку, как в старые добрые времена! Похоже, ЖИЗНЬ снова налаживалась!

Вот что значит слушаться маму!

– В наше кафе! – распорядился Валерий. И пояснил успокоенно и деловито: – Самое время начинать праздновать!

Он вновь желал блеснуть, очаровать, покорить меня. Он объявил торжественно:

– Кстати, принимаются заявки на подарок к женскому дню!

Мы как раз проходили мимо книжного прилавка. Я приостановилась.

На видном месте красовалась табличка: «Подарок женщине». Вокруг таблички веером располагались блестящие книги. Красотки на обложках скакали верхом, стреляли из окон роскошных машин, плавали с аквалангами и замирали в объятиях пиратов, джентльменов и монстров.

– Так вот же он! Это и есть твой жанр! На уровне безусловных рефлексов! – вдруг осенила меня мучительная догадка.

– В смысле?.. – спросил Валерий и слегка отшатнулся. На лице его мгновенно проступила настороженность, и черты отяжелели.

Почему, почему же я не остановилась в эту роковую минуту?! Почему язык мой не прирос к гортани и губы в блестящей помаде «Люмине» не свело судорогой?!

Бессильные риторические вопросы...

– Твой жанр – это женский роман наоборот! – неудержимо выпалила я.

И тут он грязно выругался.

Но не матом, нет.

Он медленно наклонился к моему уху и так же медленно, очень внятно – совсем как Томик! – проговорил:

– Ты – не Маргарита. И вообще – не героиня. Ты даже не женщина. ТЫ... КНИЖНЫЙ!.. ЧЕРВЬ!!!

– И точка. Ни слова больше. Тема закрыта! – объявила Римус.

– Плесни-ка ей мартини, – распорядилась Людасик.

Мы сидели не в закутке библиотеки, не у Римки дома и даже не в кафе, а в ресторане «Южная ночь».

Ибо как раз накануне Римкин Аветик получил премию и преподнес ей в честь Восьмого марта. А она решила потратить все «на прожигание жизни».

Мы прожигали ее со вкусом. А именно – со вкусом шашлыка по-карски, картофеля по-министерски и бог знает чего еще по-каковски. Можно было просто ткнуть вилкой в любое место стола и попасть во что-нибудь чудесное и неслыханное.

Мы ели, пили, слушали музыку зажигательную и музыку мечтательную, и читали стихи, и делились воспоминаниями детства и рецептами омоложения. Кроме того, мы говорили о мужчинах – строго, но справедливо.

– Пусть плачут те, кому мы не достались. Пусть сгинут те, кто нас не захотел! – проникновенно возглашала Римус, и мы с Людасиком, икая от смеха, сдвигали бокалы.

– Девочки! Я наконец-то поняла, как надо жить! – вдруг вскрикивала Людасик, и мы с Римусом лезли в сумки за ручками и делали вид, что записываем на салфетках. – Мне одна женщина в поликлинике рассказывала! Надо знаете как? Вот проснулась утром – и спрашиваешь себя: «Чего моя левая нога хочет?» Или нет... «Чего моя дорогая левая ноженька хочет?» Вот как!

– Ну, твоя левая ноженька и так ясно, что хочет, – предполагала я. – Бегом на кухню – и Виталику морковный сок тереть!

– А чего же, интересно, ЕЕ ноженька захотела, что женщина в поликлинике оказалась? – выясняла дотошная Римус.

– Девчонки! Смотрите! – взывала я, показывая на зеркало, и мы замирали в недоумении.

Три красотки из голливудского фильма с любопытством косились в нашу сторону. Судя по одежде и прическам, они имели несомненное сходство с нами. Но цвет лица! Но блеск глаз! Но грациозная непринужденность поз и жестов! Поистине это были нездешние штучки, хозяйки собственных судеб – веселые, раскованные, уверенные в себе!

– Мы похожи на... подождите... Ну, есть же такая книга! – вслух припоминала я.

– «Три сестры»? «Три товарища»? «Три грации»?

– А «Три толстяка» не хотели? – подсказала коварная Римус.

И в этот самый момент случилось ужасное.

Неслышно приблизившийся мальчик-официант профессионально подсунул под тарелки кожаную книжечку с золотым тиснением.

Римка величественно кивнула ему, величественно взяла книжицу и не спеша открыла. Посмотрела, немного отодвинула и еще раз посмотрела.

И вдруг стала на глазах бледнеть.

Сначала померк румянец на щеках. Потом все лицо стало ровно-желтоватым. А через минуту оно точно соответствовало выражению – «белое как мел». Или – «белое как стенка».

Людка опомнилась первой.

– Ничего-ничего, Римус! Это бывает. Водички! – И она плеснула ей в стакан пепси-колы, выразительно показав мне глазами на сумку.

– Все ясно! – сообразила и я. – У них в меню цены за сто граммов, а не за порцию! Мы с папой один раз в Кисловодске так же попали. Съели по целому цыпленку-табака!

– Дай сумку, – тихо выговорила Римка. – Аветику позвоню...

– Никакому не Аветику! – прикрикнула Людасик. – Сейчас сложимся и заплатим. Подумаешь, проблема!

На свет были извлечены и выпотрошены три наших кошелька и Людкин целлофановый кулечек с классными деньгами на питание.

Не хватило восьми рублей.

– Останемся вам должны. Занесем завтра, – сухо проинфомировала Людка официанта. – Вы во сколько открываетесь?

Ответом нам был красноречивый взгляд с понимающей ухмылкой. Мальчик великодушно махнул рукой:

– Ладно уж... Все-таки женский день... – и, не договорив, устремился к другому столику.

На улице царили холод и мрак, словно весна и не думала наступать. Мы замерзли мгновенно, будто вышли в метель.

– Как добираться будем? Пешком? – спросила Римка никаким голосом. – На троллейбусе не за что ехать.

Мы с надеждой пошарили в карманах.

Людасик вдруг остановилась, оглядела нас и прошипела:

– Ну-ка, подтянулись, дамы! Сегодня Восьмое марта или нет?! Мы с вами – три грации или нет?!