Вот что значит честный, добросовестный человек. Добросовестно сыплет соль на рану. Ответить ей было, разумеется, нечего, кроме: «Людасик, я тебя умоляю!» – и скорчить жалкую гримасу.

Вспоминать о вчерашнем было страшно. Сцена с Самим время от времени всплывала в памяти в виде нелепого и унизительного фарса. Я старательно гнала воспоминания прочь.

– Ты чего это, Людка, такая нудная стала? – вдруг вскипела Римус. – Тебе восемьдесят лет уже исполнилось, нет?! Моя бабушка и то веселее!

– Верю, – безрадостно откликнулась Людасик. – Думаете, я не хочу развеселиться? Просто не получается... Вроде бы болел Валерка, а осложнение у меня. На орган доверия к жизни! Такое ощущение, как будто идешь по аллее парка – всюду цветы, аттракционы, качели, танцы, – и на каждом метре таблички: «Входа нет», «Не прикасаться», «Руками не трогать» или просто – «Не для тебя». Так ясно, черным по белому, новенькими буквами! И нет против этих надписей ни таблеток, ни микстур... Между прочим, недавно прочла: от чего, думаете, Лермонтов умер в двадцать шесть? Агедония! Он всю жизнь стремился к смерти.

– Фу, ужас! – передернула плечами Римка. И распорядилась: – Вот что: сейчас же едем ко мне! Аветик обещал сегодня шотландский ликер!

– Я не пью ликер... – заартачилась было Людасик.

– Шотландский?! А ты его пробовала?.. Вот попробуешь, тогда решишь!

– С этого и начинается женский алкоголизм.

– Подожди-ка, – вмешалась я. – Есть у меня для нее еще одно средство...

И направилась за дальний стеллаж.

– Да не надо мне твоей психологической литературы! – вскинулась вслед Людка. – У меня ее дома полшкафа!

Но я уже нашла то, что искала: новенький широкий блокнот на пружинках и ручку.

– Открывай и пиши! – скомандовала я.

– Что пиши?

– Пиши: «Таблички в парке». Это подчеркни. Ниже: «Рассказ». А теперь вот тебе ключ, а мы пошли пить ликер. И пока не закончишь, не смей выходить! Обещаешь? Если не обещаешь – запрем снаружи!

Людка смотрела дикими глазами.

Римус ахнула:

– Ну ты даешь, Марыська!.. А может, ей лучше попробовать дома... в спокойной обстановке?

– Дома ей не дадут. Пусть пишет здесь. И учти! – пригрозила я Людмиле. – Это лечебный эксперимент! Еще древние греки говорили: «Хочешь забыть – запиши!» Литератор ты или нет?! Глядишь, еще прославишься... С публикацией, так и быть, можем помочь. Составим протекцию.

Вдруг она хлопнула ладонью по столу и расхохоталась.

– Ладно! Есть у меня один сюжет для бестселлера... Но имейте в виду – эротический! – И показала нам язык.

За дверью мы переглянулись и дружно вытаращили глаза. Римка прижала палец к губам, схватила меня за руку и потащила к лестнице. И только на улице прыснула и завопила:

– Класс!! Это у вас называется – редакторская хватка, да?!

И по ее взгляду я вдруг поняла, что передо мной открылась новая дорога – кажется, это называется карьера? А также – что я, по ее понятиям, уже успела пройти по ней некоторое расстояние. Метров примерно сто пятьдесят.

– Я вот что думаю: может, на самом деле каждый человек имеет отношение к литературе, а? – озадаченно спросила я. – Но просто не догадывается об этом? Как ты думаешь?

Римка почтительно приостановилась.

– За это и выпьем! – объявила она.

– Лучше вместе с Людкой. За ее первый рассказ! – выдвинула я встречное предложение.

– Тогда я тебя провожу. Не каждый день гуляешь с редакторами!

Должно быть, ей казалось, что со мной она движется по какой-то новой дороге. Держа меня под руку, она важно оглядывалась по сторонам. Я тоже повертела головой туда-сюда, но никаких изменений в мире не заметила, – может, потому, что уже наступали сумерки, окутывая сиреневатой тенью дома и тротуары. Только облака на небе в этот час были праздничного нежно-алого оттенка. Точнее, множества оттенков – от темно-оранжевого до вишневого.

– Кастанеда писал, что в сумерки открывается щель между мирами, – вспомнила я.

Римке это почему-то не понравилось. Она недовольно покосилась на меня. И, забыв о своей дороге, принялась за мое усовершенствование.

– Вот что, подруга: пора тебе изменить прическу! Все нормальные люди уже давно сделали мелирование. А то, учти, твой Сам посмотрит-посмотрит...

Это был, пожалуй, перебор. Мои успокоившиеся было нервы болезненно вздрогнули и завибрировали.

– Слушай! Если ты такая умная, то почему сама до сих пор не блондинка?

– Покрашусь, не волнуйся! Да я еще, вот посмотрите, второго ребенка рожу!

– Серьезно, что ли? – изумилась я.

– А ты думала! Что я – хуже других? Еще и Людку уломаю... да и тебя, подруга, тоже! Не посмотрю, что редактор!

Я приостановилась и скорбно постучала пальцем по лбу.

– Уломаю, уломаю! – не унималась Римус, дергая меня за локоть. – Современная медицина знаешь что может?! Вот я в «Аргументах и фактах» читала...

– Римка! Ты неисправима!

– Да я абсолютно серьезно тебе говорю! По статистике, гормональный расцвет у женщин...

Тут я снова остановилась. Но не из-за Римки.

У моего подъезда маячила мужская фигура.

Валерий!..

Но нет, это мне только показалось в сумерках. Это была совершенно чужая фигура.

И, однако, она почему-то двинулась в нашу сторону, угрожающе размахивая одной рукой. И вдруг резко выхватила из-за спины что-то огромное и шуршащее!

Я вздрогнула и отпрянула. Римка глупо хихикнула.

– Это... вот... вам, – пробормотала фигура.

Передо мной стоял Чизбургер.

С букетом роз.

Я быстро закрыла глаза и снова открыла. Но напрасно я не верила им! Розы не исчезли.

Они были цвета заката, усиленного примерно раз в пятьдесят. И от каждой исходило огненное сияние.

Римка подтолкнула меня под руку. Я боязливо протянула ее и приняла пылающий букет. У меня было такое чувство, словно я участвую в каком-то забытом ритуале. Я должна была сказать какие-то слова, но не могла вспомнить, какие именно.

Я вспоминала добросовестно. Он ждал не шевелясь, боясь спугнуть мою мысль. Под мышкой у него замерла знакомая зеленая папка. Римус бесшумно растворилась в темноте, чтобы не помешать мне в этот ответственный момент.

– Ты... Вы же сказали, что прекращаете сотрудничество с журналом... мне передали ваше последнее слово, – проглотив слюну, наконец вымолвила я. И даже сделала попытку улыбнуться, кивнув на папку. – А это что же... послесловие?

Как ни странно, но, кажется, это оказались те самые слова, что полагались по ритуалу. По крайней мере, услышав их, он перевел дух и ответил радостно и с облегчением:

– А может, наоборот! Может быть, это пролог?

И мы посмотрели друг на друга, как разведчики, узнавшие друг друга во вражеской стране по условленному паролю.