Последовала назидательная пауза. Я заполнила ее беспомощным разведением и складыванием рук и длинными вздохами, Метелкина – печальными взмахами ресниц с последующим потуплением взора. (Об основных правилах приличия для женщин, согласно рекомендациям моей мамы, она была подробнейше проинструктирована по дороге).

– Теперь к вопросу о художественном уровне, – наконец молвил Сам. Как видно, он поднаторел в литературоведческой лексике! – Будем говорить откровенно: большинство ваших вещей – проходные... Есть претензии и к оформлению, к иллюстрациям... А то, что помещено в разделе «Молодые голоса», – это, уж извините, никак не поэзия!

И тут он небрежно швырнул на стол нашу красавицу папку!

Словно брезгливо отшвырнул разом и всех нас.

Напрасно он это сделал! Я выпрямилась. Я вдруг почувствовала себя опытной, как Жорж, прозорливой, как Томик, и красноречивой, как Шехерезада.

Моя улыбка бесследно исчезла. Я приподняла бровь и тоже выдержала небольшую паузу. Этакая дуэль на паузах.

– Простите... хотелось бы узнать, что конкретно имеется в виду? Мне казалось, вы лично сразу ознакомились с содержанием первого номера... и... одобрили его?

Однако он категорически не помнил этого. Кто же прочитал рукопись за это время? Кто сказал свое веское слово? Кто-то из знакомых в литературных кругах? Супруга? Диана?

– Конкретно? – Он пренебрежительно скривил губы. – Ну, скажем так: мнение авторитетных людей. Ваш журнал, скажем так, не выдерживает профессиональной критики!

Ах так... Не прощать наглости! Собраться с мыслями и ответить!

Я прошлась по кабинету и остановилась перед его столом. На моих губах снова играла улыбка – на сей раз с оттенком сожаления. Я шепнула доверительно, даже чуть наклонившись к нему:

– Видите ли... О профессиональных критиках иногда говорят: они учат писателей писать так, как писали бы сами... если бы умели!

Теперь откачнуться и посмотреть в глаза. Неплохо! Выражение любопытства с насмешкой налицо. Продолжать! Закрепить позицию!

– Не говоря о том, что литература – область, в которой профессионалом считает себя практически каждый. И поклонник детективов, и любительница женского романа... Вы согласны? – Теперь я могла вновь позволить себе паузу. И не забыть улыбку! А вот и благосклонный кивок в ответ – отлично! Сверх программы! – Точно так же, как в педагогике. Как грозный отец с ремнем – и нежный папа, который возит ребенка в музыкальную школу. И ведь оба считают себя крупнейшими специалистами в воспитании детей!

Неожиданно он хмыкнул.

– Это да... это уж точно... Учительница? – по-свойски подмигнул он мне. – Да вы присядьте!

Наконец-то вспомнил!

– Школьный библиотекарь, – представилась я. – Изучаю на практике читательские вкусы нового поколения. А моя коллега – будущий филолог!

Умница Антонина слегка наклонила голову и опустилась на стул почти грациозно.

– Ну и как у детей насчет читательских вкусов? – вежливо поинтересовался Сам, отвлекаясь от регламента.

– Выражены слабо! Определяются с большим трудом. Мальчики предпочитают журналы автолюбителей, девочки – гороскопы и гадания. Восемьдесят три процента читают только школьную программу, из них подавляющее большинство – в кратком изложении. Оставшиеся семнадцать процентов берут книги в руки в плохую погоду, когда нервничают и перед сном. Читают в среднем две с половиной страницы в день.

Эти статистические выкладки, видимо, впечатлили Самого. Он прошелся по кабинету туда-сюда.

– Ишь ты, паршивцы! Компьютерное поколение!

И – вернулся к папке...

– Так вы, значит, не согласны с критической оценкой? Хотите сказать, ваши там молодые... это можно назвать стихами?

Не ударить в грязь лицом!

– Новые пути всегда тернисты, – высокопарно провозгласила я, – но, как правило, именно они-то и ведут к открытиям!

Лицо его выразило легкую степень отупения. И некоторое время сохраняло это выражение. Возможно, он силился представить себе грядущие открытия молодых авторов. Однако, похоже, так и не смог.

– И потом, ведь у вас в этом журнале никакой направленности! – спохватившись, перешел он к следующему пункту. Но интонация была утрачена. Он уже почти жаловался! – И фантастика, и юмор, и стихи, и сцены... каша какая-то! Все-таки... журнал должен иметь собственный облик!

За этой блестящей фразой мне вдруг ясно увиделась Диана.

– Сте-ре-о-тип! – четко и раздельно произнесла я, мысленно подойдя к ее столу и грохнув по нему кулаком. – Банальный стереотип времен застоя! По-моему, ясно, что журнал нового времени должен давать полное и всеобъемлющее представление о современном литературном процессе!

С минуту он переваривал мой ответ. А в воздухе замирали отзвуки моего боевого клича. Или, быть может, отзвуки грядущей победы?!

– А неизвестные имена? – вспомнил он. – Ведь практически ни одна фамилия ничего не говорит даже... м-м... продвинутому читателю!

– Возможно, первое время, – невозмутимо согласилась я. – Но ведь когда-то читателю были неизвестны и Пушкин, и Лермонтов!

Тут он посмотрел на меня с некоторой даже опаской. Имена классиков, похоже, пробудили в нем какой-то комплекс... Уж не отстающего ли ученика?

На сей раз пауза длилась долго. Я тактично смотрела не на него, а чуть в сторону. Я имела законное право на отдых. Молчание работало на меня. Количество веских аргументов неумолимо переходило в качество победителя дискуссии. Теперь можно было даже снова улыбнуться – великодушно и ободряюще.

И вдруг он полюбопытствовал голосом пай-мальчика:

– А как насчет эротики? Я имею в виду, с педагогической точки зрения?

Он говорил о злополучной новелле! Я почувствовала, что заливаюсь краской и... немею. Мне нечего было возразить!

И Сам прекрасно понял это. Теперь-то была его очередь снисходительно улыбаться. Этот троечник – да, я не сомневалась, что он был троечником! я где-то читала, что именно школьники-троечники успешнее другие реализуются в дальнейшей жизни! – смотрел на меня нагло, развязно и... проницательно. Он уже оценил и ПРОСЧИТАЛ меня – да и какая могла быть во мне тайна? Подумаешь, школьная библиотекарша! Он разбирался в женщинах почти профессионально! Он видел меня насквозь: мою зарплату и немодные тупоносые туфли, неудачные романы и то, что никто никогда не ждал меня у подъезда с алой розой в руках.

Кажется, моя улыбка превращалась в оскал. Я попыталась вернуться к нормальному выражению лица – тщетно! В довершение ко всему правый угол рта от напряжения стал дергаться.

– Молодые мы еще. Исправимся! – вдруг брякнула Метелкина и, словно заразившись от меня, широко ухмыльнулась с призвуком «Гы-ы!».

И едва я успела ужаснуться и сообразить, что это последняя капля, – нет, это роковая ложка дегтя в бочке меда! сигарета, угодившая в бочку с бензином! – что с журналом навек покончено и что в следующий момент грянет наш приговор; едва моя улыбка окончательно превратилась в болезненную гримасу... как Сам неожиданно проделал следующий фокус: притянул Метелкину к себе и звучно чмокнул ее в щеку. Затем он – по-видимому, с тем же намерением – шагнул ко мне, но передумал и, помедлив, осторожно взял и старательно чмокнул мою руку. После всего этого он развалился в кресле и простер к нам руку благословляющим жестом.

– Молодцы, девчонки! Бейтесь! – великодушно позволил он. – Что-то в вас, вижу, есть... Да... Но имейте в виду: чтоб через месяц – все на порядок выше! Перелопатить от и до! Точки там, запятые... Чтоб зачитывали до дыр! Чтоб все критики типа – наповал, и сразу – рейтинг! Популярность! Короче, бессмертие!

...Дальнейшее сохранилось в памяти смутно, отдельными фрагментами. Кажется, мы обещали ему бессмертие. Кажется, обнимались на прощание. И кажется, в этот день за метелкинскую занавеску отправилась четвертая бутылка...

– Ну а потом что? – скептически допытывалась Людасик. – Выйдет первый номер, а дальше? Где ты возьмешь авторов?