Но и другого я, как выяснилось, не ожидала. «Только не этот! – закричало что-то внутри меня при виде ЭТОГО ТИПА в расстегнутой куртке, лениво полуразлегшегося на столе. – Не ЭТО!»

Не лысина на полголовы. Не растянутый свитер с пятном на животе! И не, самое ужасное, запах несвежего салата!

Почувствовав этот запах, я тотчас отшатнулась обратно к двери. (Откуда был он мне так противно-знаком? Кажется, из тех легендарных лет, когда мы жили в коммуналке на окраине какого-то поселка – не то Подлесного, не то Залесного, даже мама не любит вспоминать его. Да, точно, оттуда – громкие нетрезвые голоса за стенкой и этот противный салатный запах по всему коридору. И еще удушливый табачный дым.)

И здесь тоже в этот раз все, как сговорившись, дымили паровозами. Даже седой патриарх и молчаливый литератор с необыкновенными шнурками. Даже Антонина Метелкина, при моем приходе, правда, отшвырнувшая сигарету и с воплем «Маринка!» повисшая у меня на шее, точно родная сестра после долгой разлуки.

Я молча терпела, украдкой озираясь по сторонам. Но никто не обращал на нас особенного внимания. Никто, как, впрочем, и в прошлый раз, не подумал предложить мне раздеться, присесть к облупленному столу. Видимо, приход и уход чужих людей, равно как и объятия, были здесь обыденным явлением.

К тому же они ругались! Не ссорились, а просто-таки через каждую пару фраз вставляли ненормативные словечки с самым естественным видом. А женщины (их на этот раз оказалось три) мило улыбались, будто веселым шуткам. Одна дама в шляпе фасона «от Шапокляк», правда, не улыбалась, но молчала и выглядывала из-под своих полей со снисходительно-прощающим выражением.

Но самое главное – на этот раз они вообще не говорили о литературе!

Ни слова!

Зато они весьма горячо и подробно обсуждали какую-то предстоящую веселую вечеринку.

– Твое сухое – оно знаешь, что?! Я б сказал... – загадочно высказывался тот, что в предыдущий мой приход собирался пить компот.

– Ох, ну скажи! Ну-ка, скажи! – уязвленно восклицал другой – мне показалось по голосу, автор, который в прошлый раз предлагал критикам чизбургер.

– Сказа-ал бы, сказа-а-ал! – тянул первый, многозначительно кивая.

– А твои пирожки! – перешел в нападение противник. – Я так и не понял с чем! Один лук! – и добавил непечатное существительное.

И никто даже бровью не повел.

– Не один лук, а много лука, – вдруг подал голос доселе молчавший, со шнурками.

Его оппонент набрал было воздуха для достойного ответа, но успел только возопить: «Жора!» – и тут вмешалась Шапокляк. Очень ясным низким голосом она вымолвила:

– Мальчики. Успокойтесь. Я беру на себя блины. С мясом.

Все уважительно притихли и повернулись к ней.

– А я салат! С крабовыми палочками! – радостно вскрикнула Антонина Метелкина.

В ответ послышались возгласы одобрения.

– Но хотелось бы уточнить. Что у нас. С официальной частью? – продолжала Шапокляк, несколько возвысив голос.

Видимо, для удобства восприятия она делила каждое предложение на несколько частей. Так обычно диктуют в классах коррекции.

– Да все чики-пуки, Томик! – отозвался юноша в длинном пальто, сидевший на столе. – С телевидением я договорился, приедут.

– Допустим. Приедут. А сценарий. Опять будет? Как на прошлый Новый год? – неспешно допытывалась Томик.

На другом конце стола громко выругались и захохотали. Я оглянулась. Это был Валерий Галушко! Лысина его качалась от смеха. Я посмотрела на него и поняла, что теперь уже точно не заговорю с ним – ни сегодня, ни когда-либо. С чего мне вообще вздумалось, что это именно тот Галушко? Подумаешь, редкая фамилия!

– А что на Новый год? – обиженно возразил между тем юноша Чики-Пуки. – Просто рано расслабились. И вы же, девчонки, сами весь кураж испортили! А потом уже и режиссерша заартачилась.

– Здрасьте! Мы кураж испортили! – закричала Метелкина. – А кто конкурс матовых двустиший объявил? Тоже мы?!

– Потому что поэт, моя дорогая, – назидательно вмешался любитель компота, – обязан в полной мере владеть всем языковым инструментарием!

– Я не поэт... – вступил было в дискуссию и сторонник чизбургеров, но его прервали хором:

– Но я скажу стихами!

И все захохотали как ненормальные.

– Как хотите. А я без сценария. Позориться не намерена! – Томик вдруг воинственно сверкнула глазами из-под шапокляковских полей.

– Да если б ты не доставала всех со своей косметикой! Помаду забыла и всех за... – тут Чики-Пуки опять употребил непечатное выражение.

– Славик. Это. Плохое слово. Запомни. Очень тебя прошу, – наконец-то очень тихо и внятно промолвила Томик.

И на какое-то время все озадаченно притихли. Даже дышать стало легче.

– Ребята! Мне вас искренне жаль! У вас масса проблем, – объявил, вставая, Жора – обладатель диковинных шнурков. – Но завтра обязуюсь явиться. С посильным вкладом. Во сколько приступаем?

– Где-то после четырех, – назначил Славик. И неуверенно добавил: – Если никто не против...

– Я против, я! – тревожно воскликнула Метелкина. – У меня... это, семинар!

Но ее, похоже, никто не услышал.

Все уже деловито собирались, надевали куртки и пальто, застегивали пуговицы. Бывший молчаливый, а ныне разговорчивый Жора-со-шнурками подал Томику-Шапокляк накидку, отороченную лисой. Сам же он, оказалось, пришел в одном своем великолепном костюме-тройке.

– Подождите! А псевдонимы? Хотели же придумать! – спохватился кто-то уже на лестнице, и все озадаченно приостановились.

– Ну давайте экспромтом, по пути! – распорядился юноша в пальто.

И все завопили вразнобой:

– Чур, я – Отшельник! Раз вы против Святого, то хоть Отшельник!

– А не хочешь – Рак-Отшельник?

– Тогда мы – Лебедь и Щука!

– А мне давайте что-нибудь народное.

– Хочешь – Шовкопряд?

– Что-что?

– Шов-ко-пряд!

– Не понял! Шав-ка... а дальше что?

– Идиот!

– Только, знаете, без плагиата! Идиот – уже было у Федор Михалыча.

– Да не надо, не надо этого экстрима! Еще Лобсанг Рампа утверждал, что самый продуктивный путь – серединный!

– Будьте проще, сядьте на пол!

Они жонглировали словами беспечно и нахально. Они искажали их как хотели, растягивали и сокращали, с хохотом сталкивали их в самые невообразимые сочетания и швырялись ими, как мячиками. Они глумились над словом! Насиловали его! А люди преспокойно шли себе мимо, и даже в голову не приходило вмешаться!

В голове у меня звенело. Уйти от этого сборища графоманов, исчезнуть сию же минуту! Но, как назло, они еще с полчаса топтались на крыльце, сотрясая воздух дурацкими шуточками, гоготом и опять-таки ругательствами, и я неизвестно почему топталась вместе с ними.

Но наконец повалили всей толпой в сторону трамвая. И надо же – не успела я по-английски отстать и свернуть за угол, как почти сразу услышала за спиной топот. Это была Метелкина в своем рогатом уборе!

Я охотно ускорила бы шаг, но силы покинули меня. (Вот он, нездоровый образ жизни! И вот оно, нерациональное питание!) И не осталось ничего другого, как только плестись к остановке, трястись в троллейбусе и обходить лужи по пути к дому, время от времени с безучастной покорностью кивая в сторону ее лупоглазого веснушчатого личика. Сама же моя спутница – и вот оно, преимущество молодости! – продолжала без устали молотить языком, производя, как мне казалось, совершенно бессмысленные словосочетания, неостановимо вылетавшие из крохотного розового ротика, вроде: «ребята – супер!», «обалденная поэма», «порезать вдоль на четыре части, а потом кубиками», «пространственно-временной хронотоп».

Этот самый хронотоп меня доконал. Да и стояли мы уже у самого подъезда.

– Ну ладно... счастливо! – Превозмогая звон в голове, я героически попыталась растянуть губы в улыбке.

– До завтра! До юбилея! – бодро откликнулась Антонина, но вместо того чтобы наконец освободить меня, деловито осведомилась: – А ты на каком этаже живешь?