– И часто это у нас практикуется – такое вот? – Завхирургией неопределенно повел рукой.

– Часто – нечасто, но бывает, – уверил его патологоанатом. – Нам тоже чем-то жить надо, правильно? А там деньги за трупы дают неплохие.

Завхирургией даже покраснел от злости.

– Скажите, а девушку, которая с неделю назад умерла, тоже на опыты отдали?

– Не знаю, может, и отдали – не в мое дежурство было.

– Понятно-о, – протянул завхирургией. – И что, вы долго хотели вот так безобразничать?

Патологоанатом ничего не ответил.

– Ну, все посмотрели? – обратился он к нам. – Тогда зашиваю.

– Черт знает что! – ругался Лямзин, поднимаясь по лестнице. – Это не клиника, а бордель какой-то! Патологоанатомы воруют трупы – вы это представляете! Уволю всех к чертовой матери!

– А новые снова начнут, – отозвался я. – Тут дело в принципе. Вы пока не слишком бушуйте – это дело еще требует разбирательств. Возьмите, кроме хирургов, еще и патологоанатомов под наблюдение. Усложните доступ к моргу – поставьте туда еще кого-нибудь. А с другой стороны – вам не наплевать?

Лямзин с подозрением посмотрел на меня и ничего не ответил.

Мы с Лямзиным убедили Штейнберга, что дело с умершим мужчиной неясное, подозрительное и требует дополнительного разбирательства. Главный уже успокоился, перегорел и об увольнении Юдина больше не заикался. По предварительной договоренности с завхирургией о самоуправстве патологоанатомов было решено пока не говорить – пока сами во всем не разберемся.

После этого я отправил Юдина на боевой пост, а сам забаррикадировался на пару с Воробьевым и рассказал ему продолжение занимательной истории про похищенных мертвецов. Для прикрытия мы прихватили из картотеки пару ящиков, сообщили Инне, что будем заносить данные по больным в память компьютера, и попросили нас не беспокоить.

– Как ты думаешь, это и есть разгадка всего? – спросил Воробьев, казалось, разочарованный таким банальным концом занимательной и жуткой истории, которая сулила неожиданные развязки и громкие разоблачения.

Я свалил бумажки на диван, мельком подумав о том, сколько пива придется проставить Хоменко, чтобы он сделал все за меня, и ответил Воробьеву:

– Ты знаешь, это может быть разгадкой только части головоломки. Не все куски к ней подходят. Больше всего меня интересует участие в этой истории хирургического отделения. Нужно так же проверить, туда ли ушли тело и органы, куда указывают патологоанатомы. И потом – откуда в нашей больнице такой наплыв одиноких, малоимущих и жизнью потрепанных людей? Я понимаю – новомодная социальная программа Штейнберга, но все же – почему именно они мрут как мухи в этой зловещей хирургии и зачем им тень на плетень наводить, пытаясь избавиться от меня, от тебя и моих подчиненных?

– Ну, ты загнул! – восхитился Воробьев. – У тебя какие-то параноидальные наклонности появляются – тебе не кажется? Кто это от тебя избавиться пытается, ты что?

– Интересно, а иначе меня стали бы каждую неделю увольнять – как ты думаешь? Кому-то я покою не даю – но кому?

Промерзший за ночь мотор никак не хотел заводиться. Инкассатор ругал всех на чем свет стоит: «Блин, такие бабки возим, и что – не могли антифриз залить вовремя и масло поменять на что-нибудь поприличнее?!»

«И надо было водиле заболеть как раз в мороз! И что мне теперь – за него масло менять и с двигателем мучиться?»

Чертыхаясь, он вылез из кабины и начал дуть на пальцы, предвидя, что с двигателем придется бороться только горячей водой. Где ж ее взять в три часа ночи?

Тому, что его подняли сегодня телефонным звонком глубокой ночью и велели снова куда-то ехать, инкассатор не удивился. Такие вызовы случались, к таким неудобствам работы он привык, за неудобство платили прилично. Кому могли понадобиться услуги инкассации в столь неурочный час, его не волновало – у богатых свои причуды.

Неприятно было то, что сегодня все придется делать одному: выводить машину, оформлять путевку, ехать туда и обратно. И все по морозу и по полной темноте – дорога шла через окраинные районы Москвы в Подмосковье, и это тоже не очень приятно.

Поразмышляв, он решил подняться за горячей водой в офис – там еще мирно дремал охранник Кирилл, утомленный всенощным бдением за компьютерными играми. Только ведро нужно прихватить.

– И где у этого бездельника ведро? Только не нужно говорить, что его нет, – не в горстях же носить, – ворчал он, залезая в кузов-сейф, который одновременно служил вместилищем ценностей и предметов нехитрого шоферского быта – инструментов, запасок, всевозможных канистр.

Открыв сейф, в котором было темно и холодно, как в животе у Санта-Клауса, он долго вглядывался во мрак, надеясь обнаружить блестящий бок цинкового ведерка. Это ему не удалось, и он полез в темноту, ругая нерадивого шофера, русскую зиму и нетерпеливых капиталистов.

В темноте больно споткнулся о что-то тяжелое и загремел на пол, увлекая за собой какие-то громоздкие металлические предметы. С трудом поднявшись, стал поднимать то, что уронил. Рука его соскользнула и, видимо, сорвала какие-то запоры, что-то щелкнуло, на ноги ему полилась какая-то жидкость, и запахло чем-то медицинским.

– О черт! – выругался он, протискиваясь к свету.

Декабрь закончился, как ему и положено, Новым годом. Праздники я справлял с компанией Воробьева: как оказалось, к моему удивлению и стыду, своей компании у меня не было. По этому поводу я пережил пару неприятных часов саморефлексии, в результате которых понял, что просто нужно меньше работать и больше бывать на тусовках – благо в Москве их было предостаточно.

Когда я понял, что бой курантов рискую услышать в гордом одиночестве, то стал метаться, пытаясь одновременно убедить себя, что не все так плохо. Намекнул, что не прочь провести вечер при свечах с кем-нибудь из медсестричек, с которыми так пошло шутил иногда. Оказалось, что никому-то я не нужен, старый хрен: наши птички-медсестрички разлетались по модным клубам в компании юношей, которые так хорошо танцуют в отличие от меня.

Получив такой отлуп, я еще долго рассматривал в зеркале свое мужественное лицо и думал, что, вероятно, мне не к лицу моя белая медицинская шапочка. Даже захандрил, что моим другом было немедленно замечено, в результате чего он и пригласил меня в свою компанию на Новый год. Я еще долго крепился и отнекивался, после чего признался себе, что если и дальше буду упорствовать, то придется в эту главную ночь напиться на пару с телевизором.

Уже в вечер Нового года, когда по телевизору традиционно крутили «С легким паром», я все-таки решился. Немного посидев у аппарата, чтобы успокоить сердцебиение, снял трубку и медленно набрал номер, который, вероятно, буду помнить всю жизнь. Только бы она была дома!

К телефону долго не подходили, и я уже было собрался положить трубку на рычаг, как вдруг в ней что-то щелкнуло и незнакомый мужской голос произнес:

– Алло, я вас слушаю.

Я представил себе здоровенного усатого сержанта из школы милиции – во всяком случае, таким представлялся хозяин этого голоса, – и первым порывом было крикнуть ему что-нибудь грубое и положить трубку. Но, будучи человеком благовоспитанным, просто сказал:

– А Марину можно?

– Можно. Только осторожно, – строго ответил голос и прокричал, видимо, в глубь комнаты, откуда раздавались оживленные голоса и музыка: – Мариночка! Тебя.

В следующие две минуты я глубоко прочувствовал, как я несчастен.

– Да? – раздался в трубке веселый голос женщины, которую я любил – теперь в этом не было никаких сомнений.

– Привет, Марина, – с легкой хрипотцой от волнения начал я. – Я звоню тебе, чтобы поздравить с Новым годом и пожелать тебе счастья во всем – в первую очередь – в личной жизни.

В трубке повисла недолгая пауза, после чего слегка саркастичный голос Марины ответил:

– А, привет. Это очень мило с твоей стороны. Тебе – того же.