В комнате, обклеенной чёрно-белой плиткой, заполненной такими же людьми, висели камеры, следящие за процессом, за внутренностями человека, от которых некоторым людям плохо, а некоторым нет, за мной и Сашей, которая совершила убийство, но к которой нет претензий. Если бы я тогда остановил её, или же не пустил в палату, предварительно заперев в своём офисе, или же попросту не взял бы в тот день её на к себе на работу.

– То что-то тогда бы изменилось? – спрашивает Саша и делает паузу, которую может заполнить мой ответ. Ответа не было. И с малой улыбкой на лице он спрашивает: – Может, проблема в тебе?

Я в ванной комнате. Саша сейчас в коридоре гостиницы, она заперла меня в номере с незнакомкой, которая скоро покончит с собой. Она говорит:

– Если хочешь покончить с собой, то препаратов в моей аптечке хватит, хотя их даже немного больше.

– Можешь показать, где она?

– Правый шкафчик от зеркала.

Я открываю его и вижу кучу флаконов и пачек с анорексическими веществами, ими заполнен весь шкаф, создавая некую стену. Каждый флакон и пачка – кирпичик.

Девушка стройного телосложения, волосами светло-коричневого цвета, с серым правым и голубым левым глазами, хлопковыми шортами бледно-оливкового цвета и серой толстовкой говорит:

– Слушай, раз ты у аптечки, то можешь мне дать амфепрамон.

Я нахожу пачку в середине стены, достаю, из-за чего вся стена рушится и падает на меня, от чего я роняю амфепрамон, только несколько флаконов, стоящих на деревянном ящике, удержались, но ни один из них не нужный мне препарат. Придётся искать на полу средь кучи других веществ. Поднимая разные белые пачки и понимая, что они не то, что мне нужно, я, чтобы хоть как-то упростить себе задачу, отсортировывал их в углу комнаты. Пока я поднимаю и переставляю флаконы, можно услышать, как таблетки внутри бьются о стенки и друг о друга. Мои руки до сих пор трясутся.

Когда я пришёл домой, я был в сильной панике. Мои руки с трудом удерживали предметы весом пол килограмма, при этом имели сильную дрожь и заторможенность, будто у меня болезнь Паркинсона. Мой разум был сосредоточен на убийстве.

– Ты слишком много думаешь об этом. – говорила Саша.

– Ты не понимаешь, скоро люди заявятся в полицию, покажут записи с камер, тебя посадят, а я, в лучшем случае, отделаюсь лишением работы, ведь я же тебя приводил на работу.

– Ты слишком много думаешь, – продолжала Саша, – и при этом глубоко ошибаешься. Я его не убивала.

– Но я же видел… – произнёс я с несколько жалобным голосом и чуть сдерживая слёзы.

– Ты видел свою реальность, когда я нет. Глаза божьи видят истину. Ты не бог, иначе бы разгуливал по райским садам и смотрел с высока, как тешатся люди.

– Тогда кто ты?

В ответ лишь молчание.

Я сам знал ответ, иначе бы не слышал воплей в тишине.

Вопрос:

Что есть бог?

Ответ:

Ты.

– Может, тебе стоит отдохнуть, – говорила Саша, при этом несколько приближаясь ко мне, – как-то расслабиться. Я даже знаю как…

Она открыла кухонный шкафчик и достала оттуда красное вино.

– Можешь открыть? – спрашивала Саша.

Я взял бутылку, но не удержал и выронил её на пол, и она разбилась.

– Можно было и догадаться… – говорила Саша, протягивая руку к сохранившемуся донышку с вином. – Ну ладно, не вини себя, с кем не бывает.

Саша достала бокал из того же шкафчика, налила в него вино и протягивала его мне.

– Пей, иначе сойдёшь с ума…

Я взял бокал и сделал небольшой глоток. Вязало язык. Отводя бокал от рта, я спросил:

– Зачем ты просишь меня это пить?

– Я же говорила, – Саша пододвинулась ко мне, не касаясь ни единой поверхности, просто паря, – пей, иначе сойдёшь с ума. – Она держала мою руку с бокалом в моём наполовину открытом рте, от чего мне приходилось глотать вино, чтобы не поперхнуться.

Когда я выпил бокал, когда я поставил его на стол, она села обратно на своё место и минуту наблюдала, как я смотрел на бокал, после спросила:

– Тебе налить ещё?

– Давай.

Следующий бокал я выпил сам, неспеша, пока Саша смотрела на этикетку вина.

– Корвина. Чувствуешь привкус миндаля или малины?

– Да. Миндаль, отдалённо.

Она наливала мне третий бокал, при этом улыбаясь.

– Ты явно под успокоился.

Взяв бокал, я выпил его наполовину, и после он исчез у меня из рук. Теперь он был у Саши.

– Думаю, тебе хватит, – она держала бокал двумя пальцами так, будто это сигарета, и при этом, чтобы вино выливалось на мой пол. – У тебя ещё есть работёнка. – После она ослабила пальцы и выронила бокал, который также разбился.

Наконец я нахожу упаковку амфепрамона, на ней написано, что вещество предназначено для краткосрочного лечения ожирения. Бросаю его девушке.

– С тобой что-то не так? – задаю я ей вопрос.

– В смысле?

– Ну зачем тебе столько аноректиков?

– Кое-кто из твоей семьи болел ожирением. – Сказала оживившаяся девушка с усмешкой.

– С чего ты взяла?

– Даже не знаю… – Говорит с улыбкой на лице девушка, попутно вытаскивая из пачки амфепрамон и кладя его за щеку. – А хочешь, открою тебе тайну? – спрашивает она, выдерживая паузу для моего ответа, но его не будет. – Меня и всех тех, у кого мои глаза, не существует. Даже той, кого ты зовёшь Сашей.

Я видел, как ускорилось движение моей крови. Я видел, как расщеплялся песок в моём желудке. А теперь меня оставили без этого.

Я очнулся в новом для меня месте. Оно не похоже на мой дом или же улицу, по которой я шёл на работу. Листья в чёрно-белой обёртке, трава с чёрно-белой плёнкой, цветы без запаха. Уже как полтора месяца зима. Я в роще, а передо мной церковь. За деревьями слышны голоса. Они повторяют:

– Чтобы человечеству стало проще, надо, чтобы оно забыло своё прошлое.

Или:

– Отсутствие воспоминаний развязывает руки.

Глупая мысль, порождённая из-за детского мышления. Воспоминания позволяют не повторять ошибки прошлого.

Голоса приближаются, и за секунду передо мной появилась толпа, каждый из которой был без головы. Окружив, они стали хватать меня за каждую раскрытую часть тела, будто запястье или шея. Каждый из схвативших прикладывает малую силу, чтобы протащить меня подобно рабам на мельнице, при этом продолжая сверлить мне уши бреднями про воспоминания. Это похоже на хоровое пение.

Открыв дверь в церковь, дотащив до середины комнаты, толпа растворилась, и я остался один. Один в Колизее на виду тысячи зрителей. Зрителей без голов. Зрителей из керамики. Тишина. Из всего сброда выделяется только одна персона. Она жива, да и стоит отдельно от всех: прямо под крестом. Её лица невозможно разглядеть из-за бинтов, кроме одинокого голубенького левого глаза, из спины растут крылья, рост около трёх метров, а над головой свисает нимб. Она не говорит, но я слышу. Слышу тишину. Слышу:

– Смотря на тебя, можно сказать, что ты четыре из семи. Жалкая середина, у которой есть только одиночество.

Грубые слова для того, кто так близок к Богу. Слышно:

– Ты рос отстранённо от всех – не удивляйся, кем ты станешь.

Она будто мать, ругающая ребёнка за оплошность. Слышно:

– Сделай мне одолжение: убей того, кто тебе так дорог, а после найди свидетеля своей кончины.

Вопрос:

Есть ли выбор?

Ответ:

Нет…

Мы идём к выходу. Прошло всего десять минут после последнего бокала. Меня мутит. Я беру ключи и выхожу в подъезд, Саша выходит за мной. Она говорит:

– Можешь дать мне ключи.

Я спрашиваю:

– Что значит «не существует»?

– Это и значит.

Я ищу в её словах хотя бы малую долю здравого смысла, однако, смотря на то, как она из последних сил открывает пачку амфепрамона, я понимаю, что это бессмысленно, и с кем я вообще имею дело.

Я смотрю на то, как новая пачка амфепрамона падает на кровать, утопая в одеяле. Она достала все таблетки, что там были. Она непринуждённо командует мной, а я беспрекословно выполняю любые её прихоти. И почему это продолжается даже с незнакомой мне девушкой. Она спокойно, будто бы на самом деле ничего не происходит, говорит: