Можно, конечно, предположить, что граждан обманули, воспользовавшись их наивностью, но тогда нужно говорить не о наивности, а о растерянности, поскольку история 19 века вплоть до 1871 года – это метания французского народа от республики к монархии и обратно. В итоге, французам понадобилось почти сто лет, чтобы определиться окончательно в своей приверженности демократии.
Выходит, что идея о власти народа хоть и проникла в некоторые головы за одну ночь, но понадобилось гильотинировать тысячи и сложить на полях сражений ещё сотни тысяч, чтобы в оставшихся на плечах не восторжествовал дух Liberté, Égalité, Fraternité. Почему так долго и так много крови, если свобода и достоинство являются естественными и присущими каждому человеку от рождения?
Из 21 века кажется невозможным, чтобы люди не стремились к свободе и собственному достоинству. Впрочем, нам также не понять, как можно обходиться без интернета, википедии и социальных сетей. Однако этим технологическим «чудесам» от роду несколько десятков лет.
Мерить всё со своей колокольни – довольно поверхностный подход. Это всё равно, как если бы мы вместе с Фукуямой, оказавшись вдруг воспитанниками в школе сумо, с недоумением смотрели бы на всех прочих, кто тратит свою жизнь впустую, не мечтая наесть самый большой в мире живот и сладострастно выпихивать им противников за пределы татами.
Если свобода и достоинство являются естественными и неотделимыми от человеческой природы, то это значит, по всей видимости, что они возникли вместе с самим видом Homo sapiens. Тогда, если мы согласимся с тем, что человек относится к миру живой природы, то должны сопоставить стремления к свободе и признанию с основополагающими представлениями теории Дарвина о движущих силах эволюции. Связь здесь должна быть прямая: если стремления к свободе и признанию помогали нашим предкам выживать, то должны тут же согласиться с Фукуямой.
Человек разумный (лат. Homo sapiens) произошел от человекообразной обезьяны, а самыми близкими родственниками из ныне живущих видов являются два вида шимпанзе (обыкновенный и бонобо). Как выживали наши предки можно лишь предполагать, зато, наблюдая ближайших родственников, можно попробовать сделать некоторые обобщения.
Во-первых, и бонобо, и шимпанзе – животные коллективные, то есть они живут стаями. Члену стаи, решившему получить свободу и независимость, вряд ли кто-то из сородичей станет препятствовать. Однако, если бы ему удалось выжить отдельно от стаи, то современные учёные беспрерывно находили бы в лесах бонобо-одиночек и шимпанзе-индивидуалистов.
Между тем и Homo sapiens и все его родственники – существа довольно слабые, особенно в юном возрасте, и оттого чрезвычайно зависимы от родителей и сородичей. Единственный шанс дожить до полового созревания и оставить потомство – это держаться коллектива. Так было всегда со всеми нашими хвостатыми родственниками, что наводит на мысль, что и с людьми вряд ли было иначе, по крайней мере до самого последнего времени.
Что касается стремления к признанию, то бонобо в борьбе за власть не замечены. Во главе сообщества у них стоит самка. Агрессивные столкновения между представителями одного пола редки, а статус самца зависит от статуса его матери. За самок бонобо борьбу не ведут, а вместо этого живут большими дружными «шведскими» семьями.
Скорее всего, сходство нашего вида с бонобо не совсем полное, иначе мы, скорее всего, так же, как и они, продолжали жить большими дружными семьями в «уютных» пещерам. А люди всё-таки построили пирамиды, запустили ракеты в космос и до исступления убивают друг друга в конфликтах и революциях. По мнению Фукуямы источник всех этих «достижений» таится в нашей особой тяге к свободе и самоутверждению.
Если бы стремление к свободе и самоутверждению являлись главными устремлениями нашего вида, то вряд ли бы Homo sapiens удалось так долго продержаться в статусе социальных существ. А если так, то центростремительные силы в нас как-то уравновешиваются не менее мощными центробежными силами.
По всей видимости, такой же неотъемлемой частью человеческой природы является желание проявлять заботу, быть нужным, полезным, как и тяга к тому, чтобы заботились о нас. Если переходить на язык теории Дарвина, то забота о своем потомстве является естественной чертой любого вида. Без сомнения и нашего тоже.
Зависимость детей от родителей, каждого от всех и сплоченность в стае, общине или племени помогала выживать нашим предкам на протяжении сотен тысяч лет. Всё это время стремление к свободе если и было частью природы наших предков, то не мешало нашим предкам жить в сплоченности одним племенем.
Если взять за основу логику Чарльза Дарвина о том, что наследуются только полезные для выживания признаки, то, если предположить, что стремление к независимости изначально было естественной частью нашей природы, тогда наши предки могли были бы выживать индивидуально. Но поскольку антропологи этого не могут подтвердить, следовательно никакого гена свободы в нашем ДНК нет.
Однако не будем делать скоропалительных выводов. Наука динамически развивается и если сегодня таких данных нет, то это не значит, что завтра не обнаружатся неопровержимые доказательства того, что отдельная наиболее эволюционировавшая ветвь наших предков жила по законам индивидуализма, встречаясь лишь изредка для того, чтобы померяться личным достоинством или провести конкурс на самый красивый хвост.
В этом плане любопытно наблюдение Эриха Фромма, которым он делится в некогда нашумевшей книге «Бегство от свободы»: «мы обнаруживаем, что с эпохи Возрождения и до наших дней люди преисполнены пылким стремлением к славе. Это стремление, которое кажется столь естественным, было совсем нехарактерно для человека средневекового общества»5.
Но ведь стремление к славе это одно из проявлений человеческого стремления к признанию. Наряду с жаждой власти жажда славы – это естественное стремление любого нормального и ненормального современного человека. Жажда славы и успеха сопутствуют в жизни почти каждого свободного человека, но, оказывается, возникла она только в эпоху Возрождения.
Как же люди жили раньше без неё? Разве это вообще возможно?
Могу предположить, что жажда славы бессмысленна для человека, все интересы которого сосредоточены в ограниченной группе, такой как семья, община или деревня. Как только человек осознает себя частью чего-то большего: народа, страны или мира возникает незнакомое и тревожное ощущение собственной неизвестности (ничтожности) и одиночества оттого, что никто ничего не знают о нем. Не знает о том, какой он замечательно уникальный человек, о том, как он мечтает осчастливить всех ратной победой, одарить частичкой своей любви в виде стиха, песни, картины, грандиозной постройки или мудрой книги, которая откроет всем глаза на мир и сделает, наконец, их жизнь счастливой.
Стремление к славе и осознание своего одиночества, по всей видимости, неразрывно связано со стремлением к свободе и её обретением. Пока ребенку комфортно в семье, и он не видит никого за пределами этого круга, то не ищет иного одобрения и славы, кроме как у мамы, папы и других близких родственников, так же как не пытается бороться за свободу от родительского ига.
Расширение круга интересов, возможностей и желаний за пределы близкого круга в эпоху бурного развития торговли, морских путешествий, раздвигающихся границ мира, возможно, и послужило толчком к пробуждению вольного духа свободы идущего в комплекте к ощущению одиночества.
Чтобы никого не обижать, будем считать, что нельзя однозначно судить о том, являются свобода и достоинство врожденными, как считает Фукуяма, или продуктом мифа, возникшим «чуть ли не за ночь», как считает Юваль Ной Харари.
Скорее всего истина где-то посредине, и в каждом человеке уживается и конформизм, и индивидуализм, и стремление к подчинению правилам, и стремление к свободе. Не исключено, что в зависимости от внешних условий то или иное свойство может преобладать в человеке, а когда он видит вокруг себя подтверждение тому, что именно это и есть хорошо, то с ещё большой силой подчиняется всеобщему настроению.
