– Порой человеческое покидает единовременно миллионы людей. Покидает целые сообщества, цивилизованные страны. Они тоже хотят удостовериться, что живы. Это называется фашизм. Я много знаю о фашизме.

– Я тоже.

– Вы же не озверели до такой степени.

– Просто повезло. Когда всюду хаос, тебя может вынести к чистому берегу. Моя жена, моя Ольга – вот мой чистый берег…

– Хаос не всегда выносит туда, куда хочется.

– Согласен, я это недавно понял.

– Тогда нужно снова войти в хаос… – Эли еще раз щёлкнул пальцами, и охранник принес хьюмидор, из которого Вольперт достал сигару, отрезал секатором ее кончик, облизнул и прикурил от специальной зажигалки «Davidoff». – «Ромео и Джульетта», кубинские! Не возражаете, я здесь подымлю?

– Вы уже это делаете.

– Простая вежливость… Входите в хаос без страха. Вы не озвереете. Вас вынесет туда, куда вам надо!

– И почему мне вам верить?

– Вы знаете, я тоже русский, – произнес старик на чистейшем русском языке, мгновенно перейдя с английского, да еще и с московским выговором. – Конечно, по крови…

Протасов много десятков лет ничему не удивлялся.

– Давно эмигрировали?

– Давно. – Эли достал из кармана пиджака две бумажки. Одна была его метрикой, другая – фотография, сделанная в московском саду «Эрмитаж». Он был сфотографирован со своей семьей. Они стояли спиной к недостроенному театру, у красной кирпичной кладки – он рядом с женой Нюркой. А между ними пацан, их сын. Все улыбаются и держатся за руки… А в метрике почерком работника ЗАГСа начертано чернильным пером: «Иван Иванович Иванов, 1932 года рождения, Михайловская область». – И я был когда-то в СССР, как и вы, офицером. Сколько вам лет?

– Так просто не скажу, – задумался Протасов. – По прямой если, по линейке, лет сорок пять – пятьдесят… А по другой – я старше вас.

– Знаете, что произошло после того, как официанты и проститутки забили свои желудки деликатесами до «больше не могу»?

– Я же говорил: меня трудно удивить.

– Когда человек насыщается, ему требуется интертеймент, развлечение. Стриптизерки и официанты некоторое время оголтело совокуплялись, а когда надоело, то их глаза наконец отыскали Умея. К этому моменту неустрашимый садист растерял уверенность в себе, так как пущенные себе под нос собственные испражнения не прибавляют человеку гордости. Каламбур, но суть ясна… Обслуживающий персонал подвесил его нечистое тело на веревку, а потом на крюк от люстры, подняли над полом, разрезали на бандите одежду, оставив его голым и по-прежнему скрученным, а затем каждый взял по вилке и воткнул ее в мерзавца. Надо сказать, что Умей не орал, не просил о помощи, просто охал, принимая очередной удар. Когда он через час умер, в него было всажено около сотни вилок – они торчали из глазниц, их ушей, из причинного места. На биеннале современного искусства композиция со столовыми приборами могла бы занять достойное место… Линейка Умея закончилась на пятнашке. Пан Каминский, вернее его тело никого не заинтересовало. На следующее утро, проснувшись в своих кроватях, участники массового убийства и насилия ничегошеньки не помнили. Они продолжили жить как ни в чем не бывало. Устроились работать по разным городам и клубам… Это тоже степень внезапного людоедства у обычных людей, которые чудом избежали смерти. Ваш офицер убил себя, а мозги те, у кого эмпатия на нуле, просто стерли ненужные файлы. Да, линейка Умея закончилась, если вы не найдете его на другой линейке… А что главное… главное – умение вовремя соскочить на другую.

– Разве этим можно управлять?

– Думаю, да. Не всем, но небольшому числу людей… Хотя не все, кто владеет этим умением, поделятся с кем-то.

– Вы умеете? – спросил Протасов.

– Нет, – ответил миллиардер, выпуская в небо поток сигарного дыма. – Я верю, что так может быть, физики верят, древние религии и фантасты… Нет, я не умею. Но мне необходимо. А вы пытайтесь… И храните своего коня. Он смертный, как и все живое…

Протасов резко поднялся, козырнул Вольперту, тот ответил тем же, приложив пальцы к кипе.

– Прощайте, земляк!

– И вам не хворать, соотечественник.

И опять он летел сквозь ночь на своем коньке, взяв для него в дорогу сладкую морковь. Он не ворвался в дверь дома, как накануне. Заглянул в окно, увидел ее спящей, разметавшую волосы по подушке, раскинувшую руки по сторонам кровати. Так спит женщина, которая знает, что постель сегодняшней ночью принадлежат только ей.

Он вошел, не снимая одежды, подсел, все еще опасаясь, что не его захочет увидеть она, склонился над ее лицом медленно, чуть заметно тронул мочку уха языком…

– Ты… – прошептала она. И когда губы Ольги открылись и хлынуло ее особенное только для него, ему, он задрожал всем телом, потерял способность думать и ушел целиком к ней, в ее мир, безвозвратно тонущий в божественной амброзии.

А к середине следующего дня он встречал приехавших погостить к нему представителей якудзы. Вместе с делегацией прибыл и старик с татуировкой в виде кусающей за кадык змейкой.

Гости побыли коротко. Попробовали местную кухню и, заулыбавшись, отказались от саке, предпочтя водку с красным перцем. Из глаз текли слезы – а они пили и хохотали друг над другом как дети.

Сидя в бане, мультипликационные персонажи хлестали друг друга вениками по разноцветным телам, орали как самураи, а старик, как бы между прочим, сказал Протасову, что через три месяц в Кора-Болта прибудут несколько сот километров железнодорожного полотна, специалисты-консультанты по железнодорожному делу и много чего другого.

– Я же вам еще не перевел деньги! Мы даже не договорились! – удивился Протасов, утирая с раскрасневшегося лица пот. – И контракта нет… Все очень неожиданно…

– Деньги переведете как получится, – успокоил старый якудза. – Мы вам верим. Мы даже для вас разработали новый локомотив. Он понесётся по киргизским степям со скоростью четыреста километров в час. Всего-то полчаса до Бишкека, – старик погладил змейку на шее. – Мы любим безумные проекты, назначения которых не понимаем. Но мы верим, что кто-то понимает, зачем ему скоростной поезд на двухсоткилометровом участке. Тем более за миллиард долларов.

На следующее утро она сказала ему, что беременна.

Он отвернулся от нее к окну, чтобы она не видела его слез. Потом он два часа носил ее на руках по их маленькому дому, а она предупреждала его, что ребенок, особенно мальчик, отнимет у него ее любовь на долгое время, что он будет страдать от горя, на что он отвечал, что любовь к сыну даст ему продержаться какое-то время, пережидая потерю большей части жениной любви. Она говорила, что будет стараться, но готовить и стирать будет сначала Саше, такое у их сына будет имя, все самые сладкие поцелуи сначала ему, содержимое его памперса или горшка будет для нее дороже, чем его скоростная дорога, она будет зацеловывать Шунечкину розовую попку, и только после ухода за мальчиком, отдав ему все свое тепло и счастье, у нее, быть может, найдется минутка для него, для Протасова, и в ту минуту – долгожданную, минуту, которая дороже всего золота мира, – младенец обязательно закричит призывно, украв его время безвозвратно…

Врач после осмотра сказала им, что это обычная задержка.

Ночью он улетел на медовую плантацию.

Абаз хоть и не любил ангела с причиндалами, но вынужден был его подкармливать, чтобы тот хотя бы меньше матерился.

– В плен, мать твою, он меня взял! Женилка еще не выросла! – вопил пленник.

– Рот закрой! – велел Абаз.

– Ладно, ладно…

Молодой человек выпекал лепешки и треть отдавал безобразнику. Двое других ангелов-младенчиков сопровождали жизнь Абаза. Они навеки были глупы, считались не совсем людьми, а чуть расширенными функциями. Они чувствовали тепло и холод, испытывали почему-то чувство обиды и были всегда радостными. Это то же самое, что радоваться, живя в тюрьме. Ведь ангелам не предназначено жить в земной атмосфере, им некомфортно донельзя. Большинство ангелов глупы и не представляют опасности. Но есть аномалии, которые вдруг осознают себя личностями. Вот эти могут все… Слуги дьявола – так называл их Абаз…