Но разглядев армянок, Умей с удивлением понял, что поляк, которому он подарил «Копакабану», имеет вкус. Пан любит уже не только колбаску кушать, но и не брезгует гиньоль-мадам. А что он скажет про конвульсирущую плоть?..

Пан Каминский щелкнул пальцами – и Умей уселся поудобнее. Стол был действительно хорош – но вряд ли из торта вырвется мифологический фаллос и уделает все пространство конским заливным кремом-спермой.

– Купавна, – объявил ведущий.

Халдеи наполняли тарелки обоих мужчин понемногу и не торопясь, по-аристократически – чуть этого, самую малость того, – приговаривая: «Рыбонька красненькая, мурманская, слабосоленая, севрюженок горячего копчения еропкинский, хренок с медком вашим, капельку соуса гарум»…

А Купавна уже делилась своей восхитительной жемчужиной страны Междуножье, приседая и разводя колени на сто восемьдесят градусов. В открытости что-то притягивало перламутром и влагой, но больше отталкивало полной откровенностью. Что раздето, то продано за недорого.

Умей и Янек выпили польской водки. Казалось, что оба смотрят друг на друга с искренней симпатией. А там – кто его разберет.

Миша Маркс пытался решить свои проблемы, думая, что после такого банкета лебедь споет ему свою песню и он наконец-то достроит дом.

Поели, выпили, поглядели на шестовой полумарафон, потом Янек что-то проговорил в микрофон, спрятанный в лацкан пиджака.

– Хочешь пострелять? – спросил он несостоявшегося короля мира.

– Есть из чего и в кого? –оживился Умей.

В ту же минуту к ужинающим подкатили специальную подставку на колесиках с серьезным разнообразием убивающих снарядов: пистолеты и автоматы, винтовка с оптикой, арбалет, установка огнемета, ружье для подводной охоты, гарпун для китового промысла, и ножи боевые висели, и даже ручные гранаты имелись.

– Ты серьезный пацан! – признал Умей.

Весь фокус заключался в том, что стола гостей из-за контрового света видно не было, а охотники наслаждались куражом телочек, тоже грезивших о сегодняшнем премиальном дне и старающихся кто как мог, извиваясь змеями вокруг шестов – кто гадючками, кто полозами и ужиками.

Киргизский авторитет метнул нож, но оружие улетело куда-то совсем в сторону и вонзилось в мягкую ткань обивки стены.

– Почти! – засмеялся Каминский. – Пробуй еще.

Мише Марксу не нужно было много времени понять, что есть секунды, чтобы убраться отсюда живым. Но дверь в VIP была заперта, а Каминский, не оборачиваясь, крикнул:

– Все, Миша, пиздецио! Тебе как еврею особое уважение окажем.

Миша стучался в запертые двери под грохот музыки и автоматных очередей, а потому его не слышали, или делали вид, что не слышат. Большинство же сотрудников устремились вон из клуба.

Стреляли много и с выдумкой. Чтобы девчонки сплясали, пускали пули в большие пальцы ног: только после этого не слишком мазурка клеилась – приходилось неудачливых плясуний успокаивать перерезанием нежных тонких шеек. «Серых шеек» – так как, кровь фонтанировала из артерий метров на пять вверх и в стороны, и кожа девчонок мгновенно приобретала серый оттенок смерти.

Умей охотился за сестрами-армянками. У них между ног росли такие дикие черные кудрявые рощи, что одной из них Умей даже коротко подарил себя, забравшись в черную пещеру Арарата.

– Тебя как?

– Милена… – мяукнула басом армянка.

– Тебя не убью, – шептал киргиз, доезжая до конечной станции. – Зови сестру!

– Юля-джан! Тебя тут спрашивают! – заорала носатая карлица, перекрикивая выстрелы и грохочущую музыку.

Армянка Юля по-пластунски доползла до сестры – и в ее кривой рот было помещено главное достояние медового короля.

Юлю, сестру Милены, Умей все же убил: прикусила не так.

– Тварь! – сморщился от боли Умей и вбил кулак ей в челюсть. Изо рта у нее брызнула струйка воды – так, во всяком случае, казалось в свете софитов. Но это не были брызги Версальского фонтана, а конечно разлетались зубы, а из них пломбы. Он не торопясь просовывал кулак глубже в глотку – лопнули губы, порвался рот, превратившись в улыбку Глазго, затем ее тело издало долгий и протяжный звук из нижнего привода, густо приправив амброзией, так сказать очень на любителя, атмосферу праздника. Она еще недолго пыталась сорваться с крючка, словно в петле Космодемьянская, но все же, пару раз дернувшись, задохнулась, как и партизанка Зоя.

– Ты, блин, Калигула! – радовался Каминский, глядя, как Милена гладит мертвую сестру по волосам и тихо зовет ее:

– Юля-джан, душа моя! Как это ты не отвечаешь… А что скажет дядя Авак? Встань, я твой сестра все же, родной… Мой сладкий какаду… Орлица горная…

Сестра не вставала и дышать не хотела. Ее душа уже куда-то плыла, в неизвестное место, а может, сама душа и знает, куда ведет ее заплыв, но остальным сие было неведомо и тайно.

Наши мальчики не потеряли аппетит и убивали девчонок бойко, перемежая убийства проституток, с мучениями халдеев. Их и жгли, в них стреляли, вспарывали животы, а Мишу Маркса заставили залезть на спину оленя и кричать, что он педераст. У него плохо получалось – скорее он плакал той разновидностью плача, которой взывали к Богу евреи из газовых камер.

Мишу Маркса убили китовым гарпуном. Яник метнул снаряд – и точно попал килограммовым наконечником в голову однофамильца бородатого еврея, придумавшего ад. В юности аристократ занимался легкой атлетикой и специализировался в метании копья. Голова Миши треснула, как будто арбуз разломили надвое… Он уже был мертв, когда его тело по приказу оттащили на сцену оставшиеся в живых телки и халдеи. Потом его приказали раздеть, а полюбовавшись на обрезанный болт, предложили взять в подарок Мишкины сапоги – мягкие, начищенные до блеска, почти новые.

– Другого не предлагаю, – объяснил Каминский. – Сами понимаете – отстирывать сложно.

А потом им все это надоело. Запыхавшиеся, но довольные, они сели за стол и с помощью вилочек и ножичков, утирая рты накрахмаленными салфеточками, интеллигентно поужинали немного. Выпили по бокалу «Помероля»…

На сцене остались живыми совсем немногие. Купавна из стриптизерок и пара молодых официантов.

Умей часто зевал, так как наелся и напился, да и развлечения утомили … Впрочем, ему пришла мысль, от которой он немного взбодрился и предложил жемчужную Купавну утопить. Не примитивно, типа в пиве или водке, а в белужьей икре, стоимостью сравнимой с поместьем Янека: в двадцати килограммах отборного черного деликатеса.

– Я буду держать ее голову у дна, а ты… – он страшно поглядел на Янека, – А ты, когда конвульсии по телу пойдут, вставишь ей сзади. Надо точно поймать момент! Поймаешь – и предсмертное сокращения мышц заставят тебя вопить от восторга.

Сказано – сделано. Купавна не сопротивлялась. Ее мозг сковало холодом космоса, она покорно дала утопить свою голову в емкости с икрой и через минуту уже билась всем телом, пока Умей держал ее в рыбьих яйцах. Янек почти поймал момент, но на мгновение позже, не почувствовав тонкости входа в вагину. Нужно было вводить между спазмов – а он уткнулся в мышечную стену. Через секунду все получилось, и он заскулил от восторга.

Внезапно Умей подумал о том, что и парень этот, пан польский, уже раздражает его, типа друга нашел, а потому, когда Янек, закатив аристократические очи, начал эякулировать, воткнул ему под затылок, обычную воровскую заточку, которую всегда носил при себе, спрятав в рукаве рубашки. Янек выдохнул в последний раз, когда его мертвый организм изливал беспутное семя.

Умей не заметил, как в VIP’е появился Протасов. Капитан покашлял.

– А, Протасов… Не будет мирового господства! Зря приехал… Чего кашляешь? Надымили мы тут слегка?.. Подкоптили… Уж прости!

Умеева жизнь закончилась, как и должна была закончиться: Протасов скрутил его носом к жопе, передал от Ольги, жены, привет, напомнив, что в далекие времена киргиз убил мужа Ольги, да и ему чуть половину головы не снес.

– Шариками из подшипника. Помнишь это?.. Потому и умираешь так некрасиво. Все киргизские бродяги будут видеть твою смерть на мобильных телефонах.