Он медленно поднялся по мраморным ступеням и постучал в массивную дубовую дверь, которая открылась с глухим скрипом. Внутри царил полумрак, и холодный воздух, казалось, вытягивал тепло из каждой вещи, как и из самого Ланского, стоило ему войти внутрь. Полицейский дежурный, оставленный в доме, коротко кивнул ему и позволил пройти, сопровождая Ланского до двери кабинета.

Тяжелая, с вычурной резьбой дверь кабинета скрипнула, впуская Ланского в комнату, где профессор провел последние часы своей жизни. Свет едва проникал сквозь плотные темные шторы, и Ланскому пришлось зажечь керосиновую лампу, которую он обнаружил на столе. Он внимательно осмотрелся: кабинет оставался почти в том же состоянии, как и в день его последнего визита, но теперь комната казалась ему иной – не просто мрачной, но словно настороженной, скрывающей что-то важное.

Ланской медленно обошел вокруг письменного стола. На его поверхности, в окружении множества книг, лежала одинокая перьевая ручка, так и оставленная профессором в момент его последнего вдоха. Но еще одна деталь бросилась в глаза – пепел, который остался на краю стола. Будто кто-то, поспешно уходя, погасил спичку или клочок бумаги, пытаясь стереть улики. Ланской наклонился, рассматривая остатки, но кусочки были слишком малы, чтобы можно было восстановить текст.

Подозрение зародилось в его мыслях, и он интуитивно понял: здесь кто-то был после смерти профессора, и этот человек пытался что-то скрыть. Тщательно осмотрев пепел, Ланской взял листок из кармана, завернул его и осторожно убрал себе, понимая, что каждая деталь может сыграть роль в разгадке.

Когда он приблизился к письменному столу, он ощутил, что что-то неуловимое тянет его к ящику в его нижней части. Пальцы пробежали по резьбе на краю, и он обнаружил едва заметное углубление. Это был старинный замок, тщательно встроенный так, чтобы его было легко пропустить. Ланской, вспомнив о наборе отмычек, которые всегда носил с собой, принялся осторожно подбирать нужный ключ к механизму, пока, наконец, не услышал слабый щелчок.

Внутри обнаружился потайной ящик. Вскрыв его, Ланской увидел несколько листов бумаги, аккуратно сложенных в небольшую стопку. Взяв первый лист, он сразу же обратил внимание на странные символы, покрывающие поверхность бумаги. Это был непонятный код, будто бы смесь старинных буквиц и языческих символов, вероятно, личные заметки профессора. Пытаясь не повредить документы, Ланской стал медленно их просматривать.

Первое, что бросилось в глаза, было письмо, адресованное профессору. Письмо не содержало явных имен или подписей, но говорило о грядущей встрече и «опасной находке», которая «способна изменить судьбы». Короткое и емкое послание, слова которого казались обрывочными, как будто отправитель опасался даже на бумаге сообщить полные детали. Ланской знал, что профессор получал немало писем от разных историков и исследователей, но этот тон явно выходил за рамки обычной переписки. Чувствовалось, что за ним стоит кто-то, кто сам находился под пристальным взглядом.

Дальше следовало несколько старых записей, написанных рукой самого профессора. Ланской узнал его четкий, мелкий почерк, в котором не было ни одной ошибки или исправления. Бехтерев писал о тайном обществе, называемом «Черные Хранители». Отсылка к обществу мелькала на многих страницах, и Ланской понял, что его теория о связи общества с реликвией, похоже, действительно имела под собой почву. В своих записях профессор указывал на возможные встречи с представителями общества и даже приводил их высказывания, но имена нигде не значились, словно бы сама бумага отказывалась принимать эти слова.

Поглощенный прочтением, Ланской не сразу заметил, как что-то едва уловимо шевельнулось за его спиной. Обернувшись, он не увидел ничего, но чувство присутствия не покидало его. Звуки в доме словно становились громче: легкое потрескивание половиц, скрип дверных петель и, казалось, даже дыхание самого дома. Он осторожно убрал документы и поднялся, чтобы осмотреть комнату.

На полках стояли книги – тяжелые тома, многие из которых профессор, по всей видимости, заказывал из Европы. Ланской провел пальцем по корешкам, отмечая старинные фолианты, когда его взгляд остановился на книге, не принадлежащей профессору. Переплет был новым, слишком чистым и хорошо сохранившимся, в отличие от старинных томов вокруг. Книга явно лежала тут недавно.

Ланской осторожно вытянул книгу и раскрыл первую страницу. Внутри оказались закладки с едва заметными пометками, словно кто-то использовал ее как временное хранилище для своих заметок. На одном из листов стояла дата и место встречи, вероятно, отсылка к будущей встрече, о которой профессор упоминал в своих записях. Дело становилось все запутаннее, и Ланской понимал, что за этим стоит кто-то, обладающий доступом в дом, кто легко мог бы заметать следы.

Вернув книгу на место, он подошел к старому дубовому шкафу, где профессор хранил свои записи и редкие предметы. Вскрыв шкаф, Ланской обнаружил еще одну находку – небольшой бронзовый предмет, напоминавший фрагмент медальона, с таинственными узорами, аналогичными тем, что он видел на медальоне, переданном ему Бехтеревым. Предмет был завернут в темную ткань и тщательно спрятан, будто профессор понимал его значимость и пытался уберечь от чужих глаз.

Ланской изучал каждую деталь находки, когда услышал, как в коридоре послышались легкие шаги. В тот момент он понял, что не один. Шум был слишком отчетливым, чтобы быть случайным. Он быстро убрал находку в карман и замер, прислушиваясь. Коридор заполнила тишина, и лишь спустя мгновение он услышал, как скрипнула дверь в конце коридора.

Спустя несколько мгновений шаги затихли, и Ланской вновь оказался в тишине. Но он знал, что кто бы ни был здесь, этот человек точно успел осмотреть кабинет профессора до него, оставив нечто вроде скрытых знаков, намеков, уводящих его от истины.

Ланской пробыл в доме профессора еще некоторое время, осматривая каждую мелочь и фиксируя в памяти все детали. Но разум его был сосредоточен не на документах и артефактах, а на следах невидимого врага. Уходя, он оглянулся на кабинет и поклялся выяснить правду.

Дождливый осенний день окутал Санкт-Петербург прохладой и тяжелыми каплями, тихо барабанившими по крышам домов и мокрым мостовым. В воздухе стоял едва уловимый запах мокрой листвы и сырого камня, придавая городу мрачный оттенок, как будто сам Петербург скорбел по профессору Бехтереву. Ланской стоял перед дверями большого особняка, где обитала вдова покойного, Софья Бехтерева. В этом особняке теперь царила тишина, пропитанная, казалось, зловещими тайнами, что накопились за годы совместной жизни Софьи и ее мужа.

Слуга, распахнув тяжелую дверь, проводил Ланского в гостиную. Сама комната была темной, с высокими окнами, завешанными темными шторами, отбрасывающими едва различимые тени. Посреди комнаты стояла Софья Бехтерева – стройная женщина лет сорока с тонкими чертами лица и холодными серыми глазами, в которых светилась не столько скорбь, сколько глубоко спрятанное беспокойство. Она была одета в темное платье, подходящее траурной обстановке, но ее осанка и взгляд выдавали внутреннюю силу и решимость.

– Господин Ланской, – начала она, как только он вошел, – благодарю вас за то, что пришли. Я надеялась, что вы сможете помочь мне в некоторых… деликатных вопросах.

Ее голос был низким, чуть дрожащим, но каждый ее жест был точно выверен, как будто она заранее репетировала этот разговор. Ланской внимательно посмотрел на вдову, пытаясь прочесть на ее лице признаки не только горя, но и скрытых намерений. Она пригласила его сесть в кресло напротив и нервно взяла в руки кружевной платок, избегая встречаться с ним взглядом.

– Госпожа Бехтерева, мои соболезнования, – тихо произнес Ланской. – Я был знаком с вашим мужем и… понимаю, что его смерть стала для вас тяжким ударом.

Софья чуть опустила голову, выказывая траурную скорбь, но затем подняла глаза и, обдумывая каждое слово, сказала: