– Я почувствовала свою силу и поняла, что смогу помочь Мэри. У меня накопилось достаточно средств, чтобы снять квартиру для себя и Мэри и содержать нас обеих. Но она не могла просто уйти от мужа, он бы стал преследовать её и рано или поздно выследил бы, где она скрывается. Нам пришлось инсценировать её самоубийство, как будто она утопилась в реке. Тела, естественно, так и не нашли, но все соседи поверили. Они прекрасно знали, что брак моей сестры не из счастливых. Я бы с радостью инсценировала убийство, чтобы засадить её мужа в тюрьму, но побоялась, что он наймёт самых лучших следователей и адвокатов, и они подловят меня на какой-нибудь мелочи. Я и теперь опасаюсь, что он что-то подозревает. Хитрый дьявол!

Она допила чай, больше не размышляя о том, была ли в нём заключена какая-то магия или нет. Теперь это было уже не важно, она всё сказала.

– Только пожалуйста, Симон-Роман, никому об этом не говорите, – спохватилась Эверина. – Я сама не знаю, зачем призналась вам, не обманите моё доверие.

– Эверина, я никому не выдам вашей тайны, – торжественно пообещал Воронцов. – Возьмите ещё макарон, вот этот зелёненький особенно вкусный.

Она взяла ещё один макарон. У него и правда был необыкновенный вкус, как будто его изготовили из амброзии, украденной очередным Прометеем из неприкосновенных запасов богов Олимпа. Эверина расслабилась и стала лениво осматривать гостиную, хотя её никогда не интересовали драгоценные безделушки, дорогая мебель и пасторальные картины. Однако сейчас ей показалось, что во всей этой красоте есть какой-то смысл, что это не пустая трата денег. Её внимание привлёк мольберт с эскизом картины. Ангельской красоты девочка показывала папе свой рисунок, а рядом стоял такой же хорошенький мальчик с кудряшками. Он был как две капли воды похож на сестру и отличался от неё только костюмом. На девочке было воздушное белое платье и шляпка с лентами, а мальчик был одет по всей форме – фрак, панталоны и шейный платок. В папе Эверина без труда опознала Воронцова. «Если бы у меня был такой папа, – подумала она, – я была бы совсем другим человеком». Первый раз в жизни её пришла в голову мысль, что может быть это не так уж и плохо, когда не ты одна решаешь все проблемы, а есть кто-то ещё, на кого можно положиться, как на самого себя.

Воронцов проследил направление её взгляда.

– Это мои дети, Мишенька и Катенька, – пояснил он. Я пытаюсь найти им хорошего учителя, чтобы обучить их точным наукам, а не только латыни и греческому. Сам я не получил хорошего образования, а в наши дни это очень важно.

Он проникновенно посмотрел прямо в глаза Эверине, явно собираясь сделать ей предложение, от которого невозможно отказаться.

– Эверина, не согласитесь ли вы обучать моих детей? – спросил он. – Они не особо послушные, но умные и любознательные; я думаю, вас они будут уважать и любить. У нас в доме есть свободный флигель, вы с сестрой могли бы там поселиться. Она будет здесь в полной безопасности, никто не сможет устроить обыск в доме российского посла.

«Наверно, сирены пели так же сладко, – подумала Эверина, – но я больше не поддамся никаким чарам».

– Я бы с радостью приняла ваше предложение, – ответила она, – но сегодня вечером я уезжаю во Францию и планирую вернуться только через три месяца. Я уже заказала себе место в дилижансе до Дувра.

– Эверина, умоляю вас, воздержитесь от поездки, – взволнованно сказал Воронцов, – я не из чистого эгоизма вас прошу, поверьте мне. В Париже началась настоящая революция. Находиться там сейчас очень опасно, а революционный пожар очень скоро охватит всю Францию. Иностранцам придётся особенно тяжело, их начнут подозревать во враждебных замыслах против революции. Пожалуйста, останьтесь в Англии.

«Ещё бы он не боялся революции, – злорадно подумала Эверина, – с его любовью к роскоши он первым окажется в списке врагов революции».

– Я прекрасно знаю, что во Франции началась революция, – спокойно и рассудительно возразила она. – Только это пока не настоящая революция. Я потому и еду в Париж, что хочу помочь французским гражданам завоевать истинную свободу и свергнуть многовековую тиранию.

Последнее предложение опять прозвучало как заученная фраза из книги, но на сей раз Воронцов отнёсся к её словам серьёзно. Если она и цитировала чужие слова, то лишь потому что они хорошо отражали её внутренние убеждения. Иначе она вряд ли стала бы так рисковать, отправляясь в самое пекло восстания как раз тогда, когда перед ней открылась перспектива спокойной и обеспеченной жизни в Лондоне.

– Служение – это истинная свобода. Разве можно стать свободным и одновременно предать того, кому ты клялся в верности? – спросил Семён Романович.

– Вы оказывается лизоблюд, – разочарованно ответила Эверина.

– Простите, Эверина, – переспросил Воронцов, – я не вполне понял, что вы имели в виду.

– Вы делаете ровно то, чего хочет ваша царица, и считаете это свободой. Свободная лояльность, так вы это называете? – саркастически заметила Эверина. – Или это особенная русская свобода, да, Симон-Роман?

– Нет, Эверина, я делаю не то, чего хочет царица, а то, что ей нужно, – возразил Воронцов. – Это правда, что она не очень одобряет мои действия, зато результаты её обычно устраивают. Если же Её Величество недовольна будет и конечным результатом, то она может отправить меня в отставку. Это её право. Я возражать не буду.

«Какой у него независимый характер, – подумала Эверина с удивлением. – Как это сочетается с его странными представлениями о свободе? Как он сказал, свобода – это рабство? Похоже, что он совершенно не способен мыслить рационально, и не видит противоречий в собственных убеждениях».

– Симон-Роман, как можно служить человеку, который даже не разбирается в том, что вы делаете? – спросила она. – Это бессмысленно. Некомпетентные люди не должны никем и ничем управлять.

– Невозможно разбираться сразу во всём, Эверина, – возразил Воронцов. – Хороший начальник должен уметь разбираться в людях. Тогда он соберёт вместе мастеров своего дела и просто не будет мешать им работать.

«Правда, ему придётся ещё заботиться о том, чтобы мастера не мешали работать друг другу, – добавил про себя Семён Романович. – Иногда это совершенно невыполнимая миссия».

– Так французские король с королевой и в этом некомпетентны, – поддела его Эверина. – Они отправили в отставку своего лучшего министра. К тому же их репутация безнадёжно испорчена. Король – подкаблучник, а королева, вы представляете, Симон-Роман, спит со своим собственным сыном!

Воронцов ужаснулся, что молодая девушка выражается так грубо, но потом решил, что всему виной её плохой французский.

– Эверина, вы наверно хотели сказать что-то совсем другое, – поправил её он, – То, что вы буквально сказали, звучит не совсем прилично.

«Да уж приличней, чем твоё имя по-английски», – фыркнула Эверина про себя.

– Я знаю, что мой французский плох, Симон-Роман, – сказала она вслух, – но уж не настолько плох. То, что королева делает со своим сыном, называется французским словом инцест.

– Как вы можете повторять эти ужасные сплетни, Эверина? – укорил её Воронцов. – Ведь это просто слухи, не подкреплённые никакими достоверными свидетельствами.

– Это неважно, – заметила Эверина. – Важно, что общество верит этим слухам. Поэтому распространение информации об инцесте поможет низложить королеву, а заодно и короля.

«Выходит, общественное мнение – это палка о двух концах, – удручённо подумал Семён Романович. – Хотя это справедливо и для любого другого оружия. Если силу общественного мнения можно использовать в светлых целях, то можно и в тёмных».

– Эверина, это недостойно. Нехорошо так использовать общественное мнение, – попытался образумить её Семён Романович.

– Что такое хорошо, и что такое плохо? – риторически спросила Эверина. – Хорошо то, что разжигает пламя революции, плохо то, что его гасит.

– Эверина, неужели нельзя реформировать общество мирным путём, без революции? – воскликнул Воронцов.