У Ольги запиликал таймер. Пора было отдать социальный долг: по пять обязательных уровней в сортировщике «Почты России», судоку «Налог и я» и на виртуальной ферме «Агрокомплекса». Потом «поверни кран» для «Водоканала» и «Молниеносный тык» для «Мосэнерго». Что поделать, ежедневная повинность. А ещё хоть десяток уровней в головоломках Пенсионного фонда, если в старости не хочешь по миру пойти.

– Значит так. Я училась всегда хорошо. Я не требую от тебя идеальной статистики, но хотя бы средняя должна быть. Натренируешься сейчас – потом будешь легко справляться с институтскими приложениями и проходить цифровую повинность за десять минут. Остальной вечер будет твой. Когда я разберусь с социальными играми, я хочу, чтобы в дневнике по всем заданиям на завтра стояли зелёные галочки. Иначе отберу раскраски.

Ольга снова надела наушники и уставилась в экран.

Лешка проворчал:

– Отберёшь раскраски – буду из хлеба фигурки лепить.

Но вздохнул и открыл приложение «Учись играя: деловая переписка». Надо просто стиснуть зубы и побыстрее расправиться с этой нудятиной. Как же надоели одинаковые образовательные игры! Так и вся жизнь пройдет, и ничего от тебя не останется, кроме ачивок в приложении и лайков в общем чате…

А Ольга проходила уровни, но уже пару раз едва не засыпалась. Потому что корила себя за строгость к младшему. Ничего, это ему же на пользу. А из сегодняшних тысячи пятидесяти трёх койнов за закрытые задачи можно выделить немного на пластилин или картину по номерам. Всем вместе полепить и пораскрашивать.

Когда ты взрослый, так легко забыть, как в детстве ненавистны были эти домашки, эти судоку через силу. Тяжело ему целый день перед экраном, целый день в напряжении от задач на время. Лёша на самом-то деле молодец: ещё и подрабатывает, курьерских дронов по вечерам направляет в «Я-доставлю», лабиринтов по тридцати проходит за смену.

А если сын хочет материальных результатов, надо распечатать ему ачивки и статистику и повесить на стену.

Победив Сортер-Босса в «Почте России», Ольга добавила к сегодняшнему заказу картину по номерам. Вспомнила, как ей и самой нравилось раскрашивать. В предвкушении приятного вечера в кругу семьи она размяла большие пальцы и тыкнула игролэнд Пенсионного фонда. Лорд Инфляцион кровожадно расхохотался и раскрыл перед ней свои коварные головоломки. Но Ольга была уравновешенна и полностью готова. «За обеспеченную старость!» – подумала она и нажала «СТАРТ».

Папа был очень талантливый ученый. Я любил забираться в кладовку и рассматривать толстый альбом с вырезками из газет и журналов. Папа везде был с одинаковым серьёзным лицом, с широкими тёмными усами. Читать статьи было интересно, но совершенно непонятно. Я продирался сквозь слова вроде «генная инженерия», «дизоксирибонуклеиновая», как будто изучал книгу заклинаний. Мне же важнее всего было узнать об отце. Где он побывал, на каких конференциях зачитывал доклады, кому пожимал руки. Я рассматривал фотографии на хрупкой, желтеющей бумаге. Лица были будто составлены из маленьких сот, и всё равно даже на коллективных снимках я без труда узнавал его.

В семейном архиве осталось мало его фотографий. Вот мне лет пять, мы с папой на рыбалке. Вот вся семья: мама и папа такие счастливые и новорождённый я – щёки и нос в кульке. Много снимков, где он вполоборота, но четкие только эти два. Мама вздыхала: не любил фотографироваться. Не соглашался на фотосессии. Но ты, Сашка, очень на него похож. Прямо копия.

– Почему его нет с нами? – спросил я однажды.

– У него была болезнь.

– Но он же был такой умный! Он всё знал про эти гены, спирали и… и… наследственность, – припомнил я слова из статьи.

– Да, так и было. Он искал способ эту болезнь победить, – грустно обняла меня мама. – Просто не успел.

Когда мне исполнилось четырнадцать, я получил первое письмо из прошлого. От него. От папы. Он рассказывал, как сильно нас любил.

В пятнадцать я узнал, как и когда впервые проявилась его болезнь, и начал в страхе искать у себя симптомы. Пока ни головных болей, ни дрожи в руках, ни припадков не было. Но я стал очень внимателен к своему телу.

В шестнадцать мне пришло третье письмо. Папа рассказывал, как они с мамой хотели детей, как долго у них не получалось, и что пришлось обращаться в специальную клинику. Внутри всё сжалось. «Клиника», «генный инженер», «прямо его копия». И первые симптомы.

Семнадцать. Я стал внимателен не только к своему телу, но и к СМИ. Собирал газеты из всех городов, где отец побывал на конференциях и форумах. Находил коллективные фотографии за этот или за прошлый год с конкурсов типа «Юный учёный», на которых безошибочно распознавал своё лицо. Его лицо. Только безусое.

И вот восемнадцать. Первый обморок, первый припадок. И новое письмо. «Мне нужен был масштабный эксперимент. И я запустил его. Втайне, в одиночку. Ты не один, таких как ты, много. У вас мощные задатки и большая мотивация: выжить. Я клонировал себя и, опираясь на свои самые дерзкие гипотезы, изменил несколько последовательностей в каждом эмбрионе. Некоторые погибли почти сразу. А у других появился шанс. Хочешь жить – поступай в Университет Тимирязева на генную инженерию. Через полгода тебе придут все мои наработки, наблюдения и выводы. У меня не хватило времени найти ответ. Но у тебя – и у других моих копий – точно хватит».

Дрожащее письмо выпадает из моих пальцев. Копия. Я – копия. Как я и боялся. Обратный отсчёт пошёл. Но я… я могу стать талантливым учёным. И скорее всего, в этот же университет придёт ещё несколько таких, как я. Вместе мы найдём ответ. Нам хватит времени.

«В семье обязательно должен быть врач, механик и программист», – твердили Саньку родственники по матушке. «Мужик должен служить стране», – напирали родственники по батюшке. Своего мнения при таких мощных советчиках иметь не полагалось, вот так и получилось, что Санёк, оболтус двадцати семи лет, служил фельдшером в приокских джунглях.

Зелёные трёхглазые лемуры по утрам клянчили у него сухой паёк, карликовые медведи-хамелеоны утаскивали носки и сапоги (очень им нравился запах), комары-вертолёты пытались пробить бронированное стекло казармы и застревали в нём носами. После заката за ними приходил самый смелый ёж-древолаз с пышным хвостом, похожим на огромный помпон, а его сородичи завистливо выли и светили глазами-маячками.

Саньку нравились родные джунгли. Он понимал, насколько необычна его жизнь: бо́льшая часть человечества по толстостенным многоуровневым мегабункерам сидит, а он каждое утро просыпается под стрекот гремучих ящериц и призывные крики белок-ревунов. Работа непыльная: ребята на восточной приокской установке своё дело знали, так что особых травм не было. С прошлогодней атаки никто Х-бомб не сбрасывал, да от них фельдшер и не поможет. В общем, Санёк больше наблюдал за богатой флорой и фауной и зарисовывал представителей, которые не собирались его съесть или хотя бы надкусить.

Всё бы ничего, только повадился кто-то таскать медикаменты. Если бы спирт, то хотя бы понятно. А то йод, зелёнку, вату, бинт, пластырь, активированный уголь – самые востребованные припасы. Шкафчик был не ахти, а кодовый замок на нём настолько старый, что комбинацию поменять было уже невозможно. Фельдшер стал прятать средства первой помощи, но загадочный воришка их легко находил. Санёк поставил старенькую камеру, которую добыл у кладовщика, но при местном фоне и глушилках камера снимала с такими помехами, что ничего не разберёшь. Тогда Санёк присыпал пол мукой, чтобы найти похитителя, но тот был не дурак и следы свои замёл широкой метлой. Оставалась только засада.

Не сказать, чтобы Санёк отличался особой хитростью, но кое-какая смекалка имелась. Он стал по вечерам задерживаться на рабочем месте, спал прямо за холодным стеклянным столом, над которым был привинчен шкаф со средствами первой помощи. Так Санёк дежурил, а сам надеялся вынудить нарушителя на решительный шаг: прокрасться мимо спящего.