Метро — это целый мир, оно в трудах всегда — даже когда не работает.

Улица, уютно устроившаяся меж огромных доходных домов, вела под горку, и это было замечательно — внизу улицы, под полуоблетевшими деревьями, приятственно расположились кинотеатр и кофейня в нём.

«Ага! — торжествующе подумал я. — Я тут не случайно!»

Под ногами смачно похрустывали порыжевшие пятипалые каштановые листья. По покатой мостовой, напоминающей спину дракона из сказки — фигурно выложенная брусчатка мокро блестела стаявшей крупой, — рыча, поднимался пахнущий хлебом фургон. Я поднял глаза — на портике дома, над вывеской магазина «Подарунки», окутанный дурманом дешёвой парфюмерии и слегка припорошенный первым ноябрьским снежком, сидел надутый грифон — завидя меня, он переступил с лапы на лапу и криво ухмыльнулся — или показалось.

— Я знаю твое имя, — тихонько сказал я; грифон напустил на себя незыблемость. Из подворотни порыв ветра вынес пригоршню листьев и эхо: «Имя… имя… имя…»

Мне стало холодно.

Огромное фасадное окно кинотеатра занимала любовно вырисованная афиша. «Заклятие Долины Змей», — вопили шершавые на вид красно-чёрные буквы.

«Хорошо бы „Змей“ была подпись, интересно, какие у них заклятия», — подумал я и пошёл за билетом.

Стоило мне зайти в помещение, как на город обрушилась мгла — сначала редкие белые мухи лениво поплыли мимо окон, затем зачастили меленькие крупинки, а потом появилось ощущение, что над полуоблетевшими кленами, каштанами и ещё помнящей ленивую октябрьскую прохладу черепицей вспороли подушку. Машины и люди пропали из виду вовсе. Кассирша выскочила из своего стеклянного закутка и, шелестя самовязом с помпончиками, просеменила к двери.

— Какой ужас! — раскачиваясь словно болванчик, пробасила она. — Ещё вчера ходили в плаще… Кошмар!!!

Затем она вздохнула и спросила:

— Что вам, мальчики?

Я оглянулся. Не считая подозрительного растения в огромной кадке, в помещении были я и она, никаких «мальчиков» не было и в помине.

— Мне бы билет на девять двадцать пять, — переминаясь с ноги на ногу, сказал я.

Кассирша осмотрела меня с подозрением:

— А почему ты, собственно, не на уроке? — спросила она, заходя в кассу.

— У меня подсменок… — быстренько приврал я.

Кассирша посмотрела на меня ещё раз и сурово сказала в микрофончик:

— Семисят.

Я аккуратно выложил в чёрный ковшик рублёвую купюру.

— Тридцать сдачи! — сообщила мне потрясающую новость кассирша. Чёрный ковшик вернул две серебряные монетки и синий, перемазанный штампами, листик билета.

«11 ряд 1 место», — прочитал я и вышел из касс. Мело́.

Кто-то дёрнул за ремень сумки, я обернулся, позади меня никого не было — пустая улица, ослеплённая первым снегопадом. Я вошёл в холл кинотеатра — там было пусто, тихо и тепло, пахло кофе — на втором этаже была точка, где варили кофе и подавали — о, ни с чем несравнимый шик — молочный коктейль, не в плебейских майонезных баночках, а в высоких стаканах с каёмкой-радужкой, и смеяться тут не над чем.

До сеанса было ещё добрых полчаса, жужжание блендера звало меня наверх — к красивому стаканчику с трубочкой, шапкой молочной пены и шоколадной посыпкой.

Я поспешил вверх по крапчатой лесенке из искусственного мрамора, модной в архитектурно легкомысленных шестидесятых, и мне показалось, что за спиной кто-то шаркнул ногой и хихикнул. Я обернулся. Хотя твердо знаю — оборачиваться скверно вообще, а в эти дни — опасно; позади шагает смерть. В этот раз смерти за спиной не оказалось. За спиной вообще никого не было — абсолютно пустой лестничный пролёт.

Я поднялся в фойе. Впереди исходил ароматами кофе, шоколада и молочного коктейля высокий шинквас киношной кафешки. За стойкой тощая девица тыкала пальцами в пузатую кофемолку-кофеварку, похожую на небольшой танк. Кофейные зёрна утягивались вниз, в воронку, отчаянно хрустели и становились основой для всяких там «двойных половинок». Я влез на высокий тёмно-красный стул.

Кофемолка перестала рычать, тоненько прожужжала и затихла.

— Помолола, собака, — удовлетворенно сказала девушка. — Так, мальчики, слушаю вас…

«Сегодня все психи, — подумал я, — это от снега».

— Мне коктейль и половинку, — заявил я и одарил прилавок рублёвой купюрой. Девушка потёрла переносицу и ненатурально повела головой — хрустнули суставы.

— Странно, — спросила она. — Ты один? Только что вас было трое…

— Это тени, — сказал я, сам не зная, как прав. — Тени от снега. А вас зовут Оля?

— В общем, да, — сказала девушка, цепко ухватив рубль. — Но многие называют меня Лена, почему — не знаю.

И она дернула рычаг машины. В невидимую мне чашку с шипением полился кофе.

— А ты догадался или как? — спросила она, уставясь вниз.

— Это всё потому, что у вас два ангела, — авторитетно заметил я. — Ангел Елена сильнее.

— На тебе твой кофе, — мрачно сказала девица, — и не дури мне мо́зги.

А потом она включила миксер, чтобы взбить коктейль. Молочный. Мне.

Перебивая ароматы кофе, по фойе разнёсся сильный кислый запах. У меня подкатило к горлу.

— Не поняла! — с вызовом сказала Оля, она же Лена. — Что за фигня какая-то вообще.

Она выключила миксер и осторожно приподняла крышку. Я чудом удержался на стуле.

— Скисло, — мрачно констатировала барменша и посмотрела на меня похожими на кофейные зёрна — тёмными и блестящими глазами. — Собака.

Я судорожно цедил горечь из чашечки.

— Не, ну вообще, — сказала девушка и, обернувшись, сунулась в холодильник. Из него она извлекла несколько бутылок с молоком и рядочком выставила их на стойку — серебряные фольга-крышки подозрительно вздулись. Продавщица хмыкнула и красным ногтиком колупнула одну из них. «Ой!» — только и успела сказать она мгновение спустя.

Бутылка подскочила на месте, упала набок и выстрелила вдоль прилавка зловонной мутной жижей.

— Мася моя! — потрясённо сказала буфетчица. — Сколько живу, такого не видела.

За моей спиной кто-то вновь хихикнул подозрительно знакомым голосом.

Отделяющие зрительный зал от фойе бордовые бархатные портьеры зашевелились. Я, устав от неожиданностей, протянул руку и только хотел прошептать Слово, как из-за завесы бочком вышла усушенная годами дама в очках и безобразии в рыжую полоску и взвизгнула:

— Оля! Что так воняет!?

— Вас, Зоя Степановна, не было, так и не воняло, — зловеще буркнула девушка и вынула из-под стойки ведро…

— Чего вы тут расселись, ребята? — визганула женщина и помахала у носа крошечным платочком. — Видите, ЧП!

— ЧП я вижу, — сказал я, разглядывая даму, — очень даже хорошо. А сдачу нет.

— На! На тебе твой полтинник, — злобно сказала барменша Оля. — Мне он и не нужен совсем.

— Вас что, часто тошнит? — ответил я ей. Серая тень знания коснулась моих глаз. — И… и ещё вы часто, э-э-э, бегаете?

Самовяз в полоску подобралась поближе и вытянула в мою сторону жилистую шею, украшенную бархоткой.

Барменша вынырнула из-под прилавка, появление её сопровождал грохот бутылок в ведре.

— Как ты знаешь? — неуверенно спросила она и потрогала яркую клипсу пальцами.

— Знаю и всё, — ответил я. — с вас ещё тридцать копеек, я коктейля не пил.

— И что делать? — тревожно спросила Оля, выложив на прилавок две серебряные монетки.

— Рожать… — убеждённо шепнул я, — аборт грех. Убийство.

— Что ты понимаешь… — сказала в отчаяньи девушка и впилась в меня взглядом. — Может, ты так шутишь, мальчик, да? Тебя Толик послал? Или Борис?

— Никто меня не посылал, — обиженно ответил я и наконец вернул ей чашечку, — но, наверное, Борис.

— Вот блин! — сказала девушка. — Шо делать?! У него матушка — еврейка.

— Назовите дочку, как её, — предложил я и слез с высокого стула.

— Ещё и девка, ужас какой, — покачнулась Оля-Лена, — знала я, я знала, я жопой чувствовала!

Вытертая дама покачивалась в портьерах около словно паук, тщательно выставив в нашу сторону большое, оттопыренное ухо.