Ледяной ветер гонял по перрону мусор и мёрзлую колючую крупу, яростно обжигая понурые человеческие лица. Ветер беспрепятственно проникал сквозь разоренный вокзал и сновал между составами, словно воришка. Вагоны стонали. Они пытались травить его чёрным угольным дымом, но лишь закоптили всё вокруг. Было холодно, грязно, и голодно. Снега не было, но эта зима стала чёрной по определению.

К вагонам было не подступиться, хотя некоторые и пытались. На самом краю перрона лежал труп, «свежий», вчера его не было. Степан покосился на тело и поднял воротник пальто. Не помогло. Холод пробирал до костей, кутайся – не кутайся. Самого инцидента он не видел, но догадаться было не сложно. Либо пытался незаметно проскользнуть мимо часовых, либо побежал, наудачу. Возле трупа, шириной в несколько метров, образовалась зона отчуждения, будто тот мог заразить живых смертью. Глупо, конечно, хотя завтра всем на него будет наплевать. Хорошо, что зима, вонять не будет.

К часовым не стоило даже приближаться. Говорили, что железнодорожники потеряли несколько поездных бригад на пригородных станциях, и теперь люто мстили за своих, стреляя без разбору в любого, кто пытался подойти к поездам ближе, чем положено.

У Степана скрутило живот. Сменяв вчера свитер на полбуханки чёрствого хлеба, он закончил со своим гардеробом. Старый армейский ватник и штаны он отдал ещё третьего дня за несколько банок тушёнки и рыбные галеты. Продешевил. Знай, он, что вся торговля сосредоточилась у вокзала, протянул бы ещё день-два. А так хоть грабь кого, благо, пистолет сменять не догадался.

Все пути напротив вокзала были заняты составами. Все, кроме первого. Здесь железнодорожники провели водораздел. Вокзал они отдали на разграбление, пожалев людей и патроны, а дальше – ни-ни. Дальше оцепление и пуля тому, кто перешагнёт через жёлтую полосу, бегущую по краю перрона. Уважаемые пассажиры, будьте внимательны…

Откуда у них оружие? – в сотый раз подумал Степан, искоса поглядывая на укутанного часового, крепко держащего старый, но надёжный АК-47 с гладким деревянным прикладом. Затвор был спущен в положение «одиночными». Стояли часовые через каждые десять метров, да и желающих жить вечно, кроме того бедолаги, сегодня больше не было.

Менялись часовые через каждые три часа, и, должно быть, их хорошо кормили, раз уж они выдерживали этот холод. От них тянуло водкой и табаком, и Степана мутило от этих запахов.

Хуже голода была только неопределённость. В городе упорно ходили слухи о якобы созданном где-то в Ростове штабе, принявшем на себя командование войсками, но в это было почти невозможно поверить. Хаос, царивший вокруг, говорил сам за себя, и всё же Степан каждый день ожидал услышать команду «построиться!», до боли шевеля плечами в тесной, неуютной гражданской одежде.

У железнодорожников было своё электричество, и многие вагоны были освещены. Их залитые янтарём окна казались чудом, и притягивал взгляд. Город же медленно умирал, без света и тепла. Магазины не работали. Транспорт не ходил. Вместе с властью исчезла полиция, призванная её защищать. Казалось, город был осаждён, вот только непонятно – кем.

– Простите, вы ничего не продаёте?

Степан оглянулся. Незнакомый мужчина подкрался так тихо, что Степан его не заметил. Мужичок был мал ростом, болезненно худ, отчего старая, сильно поношенная болоньевая куртка, висела на нём мешком, как на пугале. Незнакомец болезненно щурился, словно даже рассеянный сквозь завесу облаков свет доставлял ему дискомфорт.

– Я спрашиваю, вы ничего не продаёте? – повторил тот. – Из еды.

– Я ничего не продаю, – ответил Степан и сделал несколько шагов в сторону, намереваясь отделаться от мужичка как можно быстрее. Заводить лишние знакомства он не планировал. Теперь человек человеку волк, не иначе.

– Поймите меня правильно, – не отставал тот, едва не хватая Степана за рукав. – Я бы не стал вас беспокоить, если бы не крайняя необходимость. Просто, раз уж вы военный…

Степан вздрогнул. Поймав на себе его уничижительный взгляд, мужичок в испуге отступил на шаг, и зашептал, озираясь:

– Простите великодушно, я никому, слышите, никому! Просто у вас выправка, её под пальто не спрячешь. И раз уж я угадал, возможно, у вас есть какие-нибудь связи …

– Связи? – процедил Степан, также невольно посмотрев по сторонам, не слушает ли кто. – Вы думаете, будь у меня связи, я бы не уехал отсюда?

– Куда? – простонал незнакомец, криво усмехаясь, словно от боли. – Вы тоже верите, что можно уехать? Некуда ехать, поймите, наконец. Не-ку-да!

Степан посмотрел на небо. С тех пор, как всё началось, он ни разу не видел солнца или звёзд, словно весь небосвод, от края до края, затянули серым армейским брезентом, в целях маскировки. Ему даже стало казаться, что так было всегда. Холодно, темно, страшно.

– Я уже всё выменял, а деньги теперь никому не нужны, – продолжал бормотать незнакомец, не замечая, что собеседник его не слушает. – У вас есть что-нибудь на обмен?

– На обмен? – Степан снова посмотрел на него, сверху вниз. Тот похлопал себя по плечу.

– Форма, например. Погоны с неё только чик-чик, и всё. Вы не подумайте, я всё это уважаю, присягу, там, честь. Но сами понимаете, сейчас главное – выжить, а уже потом разобраться, нужна ли ваша присяга ещё кому-то, или нет.

Степан едва подавил в себе желание его ударить. Выместить на случайном человеке всё то, что накопилось в нём за последние дни. Кроме злобы и отчаяния, его больше всего съедало ощущение собственной ненужности. Прав был незнакомец, тысячу раз прав. Присяга, которую он с гордостью давал много лет назад, превратилась сейчас в пустые слова, и он отчётливо это понимал. Родина больше не нуждалась в таких, как он, и объяснила это вполне доходчиво. Ну что же, теперь каждый сам за себя, и этот болтливый мужичок ему точно не друг.

Тот потупился. Сообразив, что наговорил лишнего, он отступил на пару шагов, но уходить не спешил. Они так и стояли, друг напротив друга, когда с неба начал сыпать пепел.

Тяжёлые серые хлопья беззвучно оседали на поездах, чёрных дулах автоматов, потемневших, обращённых кверху лицах. Степан уже видел такое, поэтому направился к вокзалу – переждать.

– Да бросьте, вы! – крикнул ему вслед незнакомец. – Вы прекрасно знаете, что нет никакой разницы, под крышей вы, или нет. Перестаньте бояться!

Втянув шею, Степан быстро пересёк перрон и вошёл в вокзал. Огромное помещение зала ожидания было разграблено. Ничего ценного здесь давно не осталось, кроме нескольких чудом сохранившихся витражей и погасшего табло расписания. Гулкое пространство едва освещали несколько чахлых костерков, возле которых грелись бомжи, единственные, кому нынешние перемены были на руку. Они словно расправили крылья, горделиво взирая на испуганных горожан. Пришло наше время, – читал Степан по их грязным лицам.

На привокзальной площади было ещё холоднее. Как и везде, здесь всё было сломано, разграблено, или сожжено. Разбитая будка охраны была испачкана кровью. Это там, в Детройте, сытые фотографы восхищаются величием упадка, а здесь…

Протолкнувшись мимо галдящих торговцев, Степан быстро зашагал в сторону дома. Вечерело, и оставаться на улице было опасно. В городе начались массовые покушения на военных, но кто и зачем это делал, было неясно, но уж если обычный гражданский человек опознал в нём офицера, то…

Кто-то дёрнул его за рукав. Крепче сжав в кармане рукоять пистолета, Степан спустил предохранитель и резко обернулся. Всё тот же щуплый незнакомец нагнал его, а Степан снова не углядел. Непорядок. Он бросил взгляд по сторонам: никого. Выстрели он сейчас, никто внимания не обратит.

– Послушайте, – просипел мужчина, откашлявшись в варежку. Дышал он трудно, неровно. – Мы можем помочь друг другу. Я знаю, где взять еды. А вы, как мне кажется, голодны.

Степан призадумался. Незнакомец не представлял угрозы. Удивительно, как его ещё не раздели прямо на улице. Безвольный интеллигент.