Мне хотелось, чтобы и она испытала такую же боль, как я. Несправедливо, что плохо только мне, несправедливо, что она не нуждается во мне, чтобы продолжать жить и быть счастливой.

Я понял в эти дни, что значит быть вне себя, именно так я себя и чувствовал. Я уже не знал, кто я, и не знал, что сделать, чтобы вернуться в себя.

После Вероны Оскар не забрал у меня рекламную кампанию фирмы Адзолини.

— Теперь разберись с этой чушью, которую придумал. Ты сотворил ее, ты и распутывай. Жду от тебя идею настолько великолепную, что она заставит Адзолини забыть о том, как ты рассмеялся ему в лицо. И кончай с этими «каччаторини» в космосе.

Еще пару месяцев назад в подобном случае я работал бы день и ночь, чтобы показать Оскару, на что способен, а теперь не мог сконцентрировать внимание даже на смете.

Меня ничто не интересовало, кроме Сильвии, и все мысли были заняты только одним — как вернуть ее.

Я был убежден, что стоит только поговорить с ней, и я смогу убедить ее изменить наши отношения, что женщина, с которой я занимался любовью, болтал обо всем на свете, проводил чудесные часы, никуда не делась, возможно, просто спряталась за собственными страхами.

Я отправил ей сообщение:

«Мне необходимо поговорить с тобой».

Ожидая ответа, не выпускал телефон из рук в течение двух часов. В конце концов позвонил ей. Она не ответила. Я не заслуживал такого с собой обращения.

В конце концов, мне следовало просто плюнуть на это, но ее молчание как никогда разозлило меня, и я стал беспрерывно звонить ей.

После десяти вызовов она все-таки ответила. Я не ожидал услышать ее голос и промолчал. Даже злость, казалось, улетучилась, она холодно произнесла:

— Не осложняй дело.

— Мне нужно видеть тебя, нужно поговорить с тобой.

— То, что мы должны были сказать друг другу, сказали. Остается только принять эту ситуацию и двигаться дальше. Мне это тоже нелегко.

Я немного обрадовался, услышав, что ей тоже тяжело.

— Но мы должны поговорить.

— Нет смысла настаивать, только осложним все.

Ее слова перечеркнули надежду, какую я возлагал на этот звонок. Продолжать разговор по телефону было бессмысленно.

Мы попрощались, и она отключилась. Я замер и еще долго сидел на диване, не в силах двинуться с места.

Приходилось примириться с неизбежным.

Все следующие дни меня мучили воспоминания о том, как мы встречались, какие пережили чудесные, полные любви минуты.

Потом я представлял, как она занимается любовью со своим мужем. Кровь бросалась мне в голову, лицо пылало, и я мучительно подавлял гнев.

Однажды, находясь на работе, я все бросил, поднялся из-за письменного стола и отправился к ней в студию. Позвонил по домофону.

Никакого ответа. Снова позвонил. Наверное, ее там не было.

Я утратил контроль над собой, сел в машину и поехал к ее дому. И стал ожидать.

Я понимал, что лишь создаю проблемы и ухудшаю ситуацию, но мне уже было на все наплевать. Меня закрутил вихрь безрассудных эмоций, над которыми я оказался не властен. Если мне суждено пасть, так пусть все падут вместе со мной.

Я увидел, как она появилась из-за угла, как шла по тротуару, ведя за руку сына. За ней следовала молодая девушка.

Я выскочил из машины и пошел ей навстречу Увидев меня, Сильвия остановилась.

— Что ты тут делаешь? — спросила она, стараясь скрыть испуг.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Сейчас не могу. — Потом попыталась снять напряжение и смущение: — Это Габриэле, мамин друг, это мой сын Лоренцо и Вероника — бебиситтер.

Я посмотрел на ее сына, я видел его впервые, он оказался очень похож на нее. Я глупо улыбнулся ему и помахал рукой.

— Вероника, возьми Лоренцо, и идите домой, сейчас догоню вас, — и она передала сына няне. Ребенок заплакал, завизжал и стал цепляться за мамину юбку, не желая отпускать ее.

— Сейчас вернусь, дорогой, подожди меня дома. Вероника даст тебе печенье.

Когда они уходили, Сильвия помахала им рукой, но сын, похоже, остался очень недоволен и не ответил ей.

Она повернулась ко мне и велела идти за ней.

Как только мы повернули за угол, она посмотрела на меня:

— Какого черта ты явился сюда?

Я никогда не слышал от нее ни одного грубого слова. Я почувствовал себя ничтожеством, и сам не мог поверить в то, что только что сделал.

— Ты что, с ума сошел? — лицо ее пылало гневом. — Что ты задумал? А если бы вместо няни тут оказался мой муж? А теперь будь добр, немедленно уходи и больше не возвращайся сюда. Ясно?

Я не находил слов, чтобы ответить, мне нечем было оправдать свой поступок.

Она была в такой ярости, что, думаю, могла бы и ударить меня.

— Ты права, я не должен был приходить. Не знаю, что со мною случилось. — Это единственная осмысленная фраза, которая пришла мне в голову. Я был жалок.

Она несколько секунд молча смотрела мне в глаза.

— Идем! — И быстро пошла вперед, я последовал за ней.

Мы вошли в бар, находившийся примерно в двух кварталах от ее дома, что-то заказали, но пить, разумеется, не стали, и она проговорила:

— Прежде всего пообещай мне, что никогда больше не сделаешь ничего подобного.

— Обещаю.

Она посмотрела на меня, видимо, ожидая, что я скажу что-то еще, но я не мог произнести ни слова. Глаза у меня блестели, и чем больше проходило времени, тем отчетливее я понимал, что сделал нечто чудовищное и непростительное.

Она поняла мое состояние и слегка смягчилась.

— Мне жаль, Габриэле, я не этого хотела. У меня прекрасные воспоминания о нас с тобой, и я не хочу, чтобы ты все испортил.

Мы помолчали, ее лицо становилось менее напряженным.

— Понимаю, что тебе нелегко согласиться, но я хочу оставаться там, где я есть, с моим сыном и моим мужем.

Тут у меня перехватило дыхание. Я не мог поверить, что таким образом она отказывается от всего, что было между нами. Я не знал, куда деть глаза, трогал пальцем капельки влаги на своей кружке с пивом. Наконец поднял взгляд на Сильвию.

— Ты в самом деле этого хочешь? — спокойно спросил я.

Мне хотелось понять, что она чувствует, помимо того, что больше не хочет меня.

Не поворачивая головы, устремив взгляд куда-то в одну точку за окном, в каком-то оцепенении, она ответила:

— Ты всегда спрашиваешь меня, чего я хочу.

Я смотрел на нее, не понимая. Потом она перевела глаза на меня:

— Помнишь тот день, когда я сказала тебе, что не могу прийти, моя бебиситтер в последний момент оказалась занята каким-то другим делом? Помнишь, что ты ответил?

Я отрицательно мотнул головой.

— Ты спросил, неужели я не могу найти другого бебиситтера, словно речь шла о человеке, которому нужно отдать на хранение чемодан. Я улыбнулась про себя и в тот момент поняла, насколько моя жизнь отличается от твоей. Она помолчала, а потом заговорила медленно, подчеркивая интонацией каждое слово.

Она призналась, как трудно ей было выкраивать время, чтобы прийти ко мне, как приходилось выкручиваться, устраивать свои дела, чтобы встречаться со мной. Призналась, как тяжело было испытывать чувство вины, когда просила Веронику забрать ребенка из детсада.

Она не предпочитала мужа мне и не отрицала своего чувства ко мне и волшебство наших отношений.

Она посмотрела на меня, и мне показалось, будто глаза ее заблестели. Она боролась не ради себя, ее партия разыгрывалась в другом месте, а не тут, со мной.

— Проснувшись утром, спрашиваю себя не о том, что мне нужно для счастья, а о том, что нам всем вместе нужно для счастья. Мне, моему сыну и моему мужу. Я не могу быть счастливой, если не делю счастье с кем-то, если оно только мое. Я поняла это лишь в последние дни.

— Мы тоже были счастливы вместе, — тихо, почти шепотом произнес я.

— Да, были, но потом я возвращалась домой. И ты прав, в жизни нет пауз, жизнь неделима. — Потом с легким вздохом добавила: — Я действительно любила тебя, без пауз.

Некоторое время мы молчали — мы устали. Я получил то, что хотел, узнал, что она испытывала глубокое чувство и что я не придумал все это.