— Теперь, когда ты поняла, что собой представляет действительность, как относишься ко мне?

Она посмотрела прямо перед собой и опустила глаза.

— Не знаю. — Посмотрела на свои руки, лежавшие на коленях. — Не хочу задавать себе этот вопрос.

Я молчал.

— Боюсь того, что могу обнаружить.

Я поторопил ее:

— Как это понимать?

Она посмотрела на меня, желая убедиться, что я хорошо понял каждое слово.

— Боюсь обнаружить что-то такое, чего не хотела бы знать. Я не одна, у меня есть муж, есть ребенок, и каждое мое решение сказывается и на них. Я не могу думать только о себе.

Мне казалось, что теперь поздно говорить об этом, мы встречались уже несколько месяцев, и то, что она решила увидеться со мной, означало, что она думала о себе. Тогда зачем снова заговорила об этом?

Она опередила меня:

— Я знаю, что быть с тобой и значит думать о себе. Я была безрассудна, и меня это устраивало. Но то, что ты просишь у меня сейчас, не сделаю. Не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу и не хочу.

— А как же ты можешь не хотеть знать, какие чувства испытываешь ко мне?

Она не ответила, продолжая рассматривать свои руки.

Я рассердился:

— Ты не можешь убежать вот так, не можешь все бросить. Не верю.

Она не отвечала, потом тихо, не глядя на меня, произнесла:

— Ты нереальный. Мы с тобой вместе нереальные. Женщины, которую, как уверяешь, ты любишь, не существует. В реальной жизни я не такая, как в те часы, что мы проводили вместе. Ты не знаешь меня. Женщина, которая приходила к тебе домой, была не я.

Я приготовил речь, но сказанное ею звучало настолько нелепо, что я не мог ничего вспомнить, все развеялось.

— Себя настоящую я оставляла снаружи, на лестничной площадке, — продолжала она.

— Жаль, что не впустила, я мог бы полюбить и ее.

— Ты не понял, я оставила ее снаружи не ради тебя, но ради себя самой. Это я не хотела видеть ее в те часы.

Я еще больше растерялся и думал попросить ее объясниться яснее, когда она сказала:

— Я пыталась дать тебе понять это, помнишь, я сказала, что мы с тобой — только пауза, передышка в нашей жизни?

Конечно, я помнил это, и пошел в наступление:

— Эта все чушь, будто мы — пауза в нашей жизни, пустые слова, идиотская метафора, и ты не можешь действительно так думать! Однажды ты сказала, что со мной ты другой человек, поэтому тебе казалось, будто не изменяешь мужу, а на самом деле всегда остаешься сама собой. Невозможно выйти из жизни, нельзя сделать паузу или устроить себе отпуск. Жизнь только одна, она вот такая, и никакая иная!

— Не повышай голоса, ни к чему. Мы можем разговаривать как взрослые люди, без криков.

Я глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, она посмотрела на меня и решительно произнесла:

— Все эти месяцы ты не упускал случая напомнить мне, что не хочешь иметь никаких отношений, что отношения не для тебя, потому что они ведут к повседневной тирании. Понимаешь, какие ты употребил слова? Повседневная тирания. И что теперь происходит? Тебе понадобилась эта самая повседневная тирания?

Я не находил слов, чтобы ответить, как ни искал их, а она тем временем продолжала:

— Помнишь, как я пригласила тебя поехать в Мадрид? Ты бы видел свое лицо, можно было подумать, будто я попросила тебя жениться на мне. Я не сомневалась, что у тебя найдется предлог отказать мне. Я ушла от тебя, называя себя круглой дурой и не понимая, что это мне взбрело в голову.

Она была права, я оказался в затруднении. Она сделала последний выпад:

— Я никогда не собиралась разрушать свой брак. Если в какой-то момент ты решил, будто можешь быть альтернативой моему мужу, то меня в этом обвинить никак нельзя.

Ее слова сразили меня наповал.

— Я не думал, что могу быть альтернативой чему-то. Просто так случилось, — сказал я. От нашего взаимного доверия не осталось ни малейшего следа. Я почувствовал себя отработанным материалом. — Ты просто хотела отомстить мужу?

Это было подло, и я прочитал это в ее глазах. Я разочаровал ее.

Мы надолго замолчали.

Какая-то машина пыталась припарковаться рядом, у водителя не получалось. Я вышел и помог ему поставить машину на место и заодно передохнул.

Я хотел знать, что будет дальше, но меня переполнял ужас. Я опасался узнать, что впереди у нас ничего больше нет, что все кончено.

Мне пришлось собрать остатки своего мужества, чтобы спросить:

— Что происходит между нами?

Она не ответила, прикрыла глаза рукой. Ожидая приговора, я рассматривал ее: волосы, губы, нос, шею, грудь. Рассматривал, как в последний раз изучают пейзаж, зная, что больше не увидят его.

Никогда больше не сплету свои пальцы с ее, не поцелую ее тело, губы, шею. Мысль о том, что не смогу больше дышать ею, касаться ее, вызывала страдание. Это неописуемо больно, когда понимаешь, что не обладаешь больше тем, что составляло твое счастье.

Я уже знал, что она сделает. Она использует все свои доводы, чтобы уничтожить то, что было. Она разложит меня на кусочки, чтобы убедиться, что все оказалось сплошной ошибкой, что я — ошибка. И пойдет до самого конца, пока я наконец не стану казаться лишь далеким воспоминанием, возможно, даже никогда и не существовавшим.

Она продолжала молчать, и во мне росло отчаяние. Известно ведь, что нет ничего более жалкого, чем отчаявшийся мужчина, умоляющий не бросать его.

Я нисколько не готов был к тому, чтобы меня забыли, и не мог примириться с тем, что мы стали чужими людьми. Я не хотел отказываться от нашей совместной жизни, какой она представлялась мне.

Мы продолжали молчать, как вдруг меня бросило в жар, я едва не разрыдался, но все же сумел взять себя в руки. Бесконечное страдание заполнило меня всего целиком, я почувствовал себя совсем беспомощным и еле дышал.

Сильвия окинула меня взглядом, и мне показалось, будто я услышал какой-то резкий звук, описать который не смог бы. Что-то во мне сломалось.

— Я не должен больше видеться с тобой? — спросил я.

Она опустила глаза и сухо произнесла:

— Ты не должен больше искать меня.

Взяла сумку и ушла.

Я был уничтожен.

ДВАДЦАТЬ

Во время завтрака мне показалось, будто в кухне тише обычного, даже холодильник вроде бы перестал работать.

До встречи с Сильвией мне хорошо удавалось поддерживать отношения с женщинами на должной дистанции, и я научился определять расстояние, чтобы сводить риски на нет.

Все строилось на одном простом, элементарном правиле: ее жизнь не должна слишком переплетаться с моей, и наоборот. Я ни перед кем не отчитываюсь, ни от кого не завишу, и никто не зависит от меня.

В течение многих лет я верил в существование второй половинки — родственной души, человека, который по одной только этой причине легко вписывается в твою жизнь. Всякий раз, когда у меня не складывалось с женщиной, я говорил себе: «Просто это не та самая, забудь».

Подобная теория служила отличным оправданием, чтобы сохранять дистанцию и не позволять слишком уж вовлечь себя в чужую жизнь.

В следующие после нашего расставания дни я боролся с ощущением, будто мне совершенно нечем себя занять.

При том что прежде мы виделись с Сильвией не так уж часто, все остальное время было заполнено мыслями о нас с ней, а теперь, когда нас с ней не стало, меня одолевали мысли, которых я старался избегать.

Время шло, но рана не только не затягивалась, а становилась болезненнее. Мне было так плохо, что чужое веселье сильно досаждало.

По ночам я не мог уснуть, вертелся в постели. Пропал аппетит, но я все равно что-то ел, хотя бы потому, что обыденные действия создавали впечатление, будто все нормально.

Я сидел в тишине с вилкой в руках, что-то жевал, не чувствуя вкуса, на что-то смотрел, ничего не видя.

Иногда меня переполняла ненависть, ведь она не заслуживала всего того, что я хотел дать ей, не заслуживала и моего страдания. В такие минуты я сожалел, что не нашел слов, которые ранили бы ее.