Кухарка горько рассмеялась.

– Чего стоят обещания белых? Особенно тех, кого зовут «мастер».

Она поднялась и вышла из стойла.

– А те, кто близок, ранят сильнее всего, – не оборачиваясь, бросила напоследок тетушка Хоуп.

Кухарка ушла, плотно закрыв за собой дверь конюшни, но меня вдруг обдало холодом. По телу бежали мурашки, и как ни куталась я в теплую вязаную шаль, не могла согреться.

– Иди сюда. – Эссекс помог мне забраться на деревянный настил над сеновалом. В душе возникло странное чувство, будто я проглотила яд и медленно умираю. И единственным противоядием, способным вернуть меня к жизни, были поцелуи возлюбленного. Отчаянное желание, горячая и грубая страсть притупили разум: лежа в объятиях Эссекса, я раздумывала, не бежать ли вместе с ним.

– Я люблю тебя, Эссекс Генри, – выдохнула я.

Он проглотил мои слова, припав ртом к моим губам. Прикосновение его рук обжигало. Мы сами не заметили, как остались без одежды и рухнули на соломенную постель. Желание захлестывало нас обоих и нарастало с каждым ударом сердца. Мне хотелось слиться с любимым, ощутить его жар, который согрел бы меня и наполнил жизнью. Мы погрузились друг в друга, и мир вместе с его угрозами перестал существовать. Я содрогнулась всем телом, когда по разгоряченному телу Эссекса пробежала дрожь, и, еще крепче обхватив его ногами за талию, растворила в себе тревогу и страх возлюбленного.

Наша жажда была утолена, но страсть истощила нас, мы не могли найти в себе силы, чтобы встать и одеться. Лежа на плече Эссекса и лаская пальцами его грудь, я думала, что занятие любовью, должно быть, сродни ощущению свободы: ты не подвластен ни пространству, ни времени, нет никаких запретов, никаких ограничений.

– Пойдем со мной, Фиби, – прошептал Эссекс. – Я сумею защитить нас обоих. Ты слышала, что сказала тетушка Хоуп: нельзя доверять их обещаниям. Ты – все, что у меня есть в целом свете.

Я взяла лицо Эссекса в свои ладони и крепко поцеловала в губы. Я целовала его вновь и вновь до тех пор, пока наше желание не пробудилось с новой силой, и тогда я смогла дать ему больше, чем мои самые жаркие поцелуи.

Я так долго жила обещанием мастера Джейкоба дать мне свободу, что отказаться от этой веры было непросто. Мама так часто говорила о том дне, когда я стану свободной, – так же часто, как о рецептах своих бальзамов и мазей, – что само это повествование вплелось в ткань моей жизни. Что касается разговоров Эссекса о совместном побеге, они внушали страх. Прежде следовало поговорить с мамой: я нуждалась в ее мудрости. Она поможет во всем разобраться и понять, что делать дальше.

Неделя бежала за неделей, и наконец пришло письмо от мастера Джейкоба. Миссис Дельфина оставила его в библиотеке на письменном столе. Дождавшись, пока она уйдет на прогулку, я прочитала послание. Хозяин писал, что вернется домой к шестому июля, и велел передать тетушке Хоуп, чтобы зарезали свинью и приготовили праздничный обед – отметить удачную поездку и возвращение домой. Подготовка к приезду хозяина началась в тот же день. Мы получили приказ вымыть и вычистить дом от погреба до самой крыши, включая окна во всех комнатах, а также убрать двор, подстричь кусты и газоны. Миссис Дельфина заставляла нас работать от рассвета до заката, суматоха продолжалась целую неделю. Мы вздохнули с облегчением, когда в субботу хозяйка позволила домашней прислуге отдохнуть до полудня – редкая милость с ее стороны.

Тетушка Хоуп послала меня в коптильню за салом. Я поморщилась от досады: теперь волосы пропахнут дымом, а ведь я недавно приняла ванну и постирала одежду. Спустившись в коптильню, я только-только успела сунуть в рот кусочек мяса, когда ударили в колокол: один удар, затем второй.

Прихватив сало, я подобрала юбки и поспешила обратно на кухню. Дорожка от коптильни вилась через сад и заканчивалась позади большого дома. Обогнув его, я вышла во двор и увидела Лавви. Похоже, это именно она звонила в колокол. Экономка поманила меня к себе и шепнула:

– Фиби, бегом к миссус, поможешь ей переодеться. Карету мастера Джейкоба видели на дороге. Скоро они будут здесь. – Лавви сияла.

Я оставила сало на полке в судомойне, прикрыв его чистой салфеткой, и взлетела по узкой черной лестнице на второй этаж. Постояв несколько секунд в холле, чтобы перевести дух и унять сердцебиение, я открыла дверь и вошла в спальню хозяйки. В тот же миг миссис Дельфина запустила в меня вилкой. Бросок оказался точным: зубцы больно оцарапали мне руку. Я прикусила губу, чтобы не вскрикнуть.

– Где тебя вечно носит?! Никогда не дозовешься! Подай зеленое шелковое платье, да пошевеливайся!

– Боюсь, оно не налезет, – возразила я, указывая на ее выпирающий живот. По расчетам Лавви, ребенок должен был родиться месяца через полтора. Это означало, что у Эссекса оставалось совсем немного времени.

– Твоего дурацкого мнения никто не спрашивал! – взвизгнула миссис Дельфина и попыталась залепить мне пощечину. Но я успела отступить в сторону и быстро нагнулась, сделав вид, будто ищу под кроватью ее туфли. От постоянных щипков и ударов руки у меня были сплошь покрыты синяками. Я вдруг подумала: а не столкнуть ли ее с лестницы, избавив таким образом саму миссис Дельфину от ребенка, а Эссекса – от проблем, которыми грозит появление на свет этого младенца.

Дверь приоткрылась, и в спальню заглянула Лавви.

– Миссус… – начала она.

– Помоги мне одеться, – перебила ее хозяйка. – От этой девчонки никакого проку, тупая как пробка. – Она презрительно поджала губы.

– Миссус, я хотела сказать… – Экономка запнулась.

– Что там еще?

– Карета… произошла авария. Парротту пришлось оставить мастера Джейкоба в доме доктора неподалеку от фермы ваших родителей.

Хозяйка вскочила со стула и в панике заметалась по комнате, ломая руки, как человек, который не знает, куда бежать и что делать. Лавви твердо взяла ее под локоть, усадила обратно и принялась обмахивать веером. Я налила стакан воды из стоявшего на комоде кувшина и подала его хозяйке, но миссис Дельфина отрицательно замотала головой.

«Мастер Джейкоб пострадал, – думала я. – А что с моей мамой? Лавви ничего не сказала о ней».

– Пойди попроси тетушку Хоуп приготовить для миссус чашку крепкого чая, – оборачиваясь ко мне, сказала Лавви. Она сделала страшные глаза и произнесла одними губами: «Рут».

Промчавшись по коридору на цыпочках – я выучила этот бесшумный способ передвижения, помогавший избежать лишних воплей хозяйки, которая утверждала, будто мой топот сводит ее с ума, – я слетела вниз по главной лестнице, выскочила на крыльцо через парадный вход и бросилась к стоявшей посреди двора карете. Еще издали я видела, как Парротт вынимает из нее маму, берет на руки и несет по лужайке в швейную мастерскую.

– Она ранена, – бросил кучер через плечо, когда я нагнала их. Он поднял маму на второй этаж и бережно положил на кровать.

– Что случилось? – спросила я.

Вид у Парротта был усталый. Казалось, за время поездки он постарел на несколько лет: в бороде появились седые нити, глаза погасли. Кучер тяжело опустился в мамино кресло.

– Мы ехали через Джеймстаун, – начал он, – вдруг на дороге откуда ни возьмись появились дикие мустанги. Наши лошади испугались и понесли. Мы вылетели в кювет. Заднее колесо оторвалось, мастера Джейкоба и Рут выбросило наружу. Все произошло так быстро. Мне чудом удалось удержаться на козлах.

Я склонилась над мамой, ее лицо было искажено от боли.

– Скажи, что нужно делать?

– Коричневый пузырек, – прошептала она.

В коричневом пузырьке хранилось самое сильное мамино снадобье. Я засомневалась, стоит ли давать ей это питье, но тут в нос мне ударил резкий запах гниющей плоти. Приподняв мамину юбку, я увидела на правой ноге мамы зияющую рану, которая тянулась от бедра до колена. Я зажала рот ладонью, борясь с приступом тошноты.

– Давно она в таком состоянии?

– Два дня, – сказал Парротт. – Я гнал изо всех сил, как только удалось починить колесо.