– Меня зовут Ирма Сидоева. Самое страшное в моей жизни уже было, я потеряла веру в любовь. Я знаю, что тот, кто любит, может и предать, и обмануть, и ударить.

– Хорошо, Ирма, спасибо, это весьма ценное воспоминание. Давайте дальше, кто?

– Меня зовут Арсений Топов.

Он странно одет, что это за одежда? Арсений уже и забыл, что такая одежда, как фланелевая пижама, бывает. Забыл. А память, как оказалось, поместила это в картотеку ценных воспоминаний. В руках книга, он пытается читать, чтобы нырнуть в дебри книжных событий и сбежать, сбежать от реальности, но к реальности его возвращает скрип пружин металлической провисшей сетки кровати и запах. Как же здесь отвратительно пахнет, здесь пахнет смертью. А говорят, что смерть соблазнительна, притягательна, и если заглянуть ей в глаза, то можно заблудиться в глубоководном омуте смертельной тяги. Тяги к запредельной, головокружительной свободе, к полету разума, смешанного блендером фантазий и видений. Видений абстрактных и неустойчивых, как само человеческое бытие. Прозаичность существования человека компенсирует лишь она – ее величество королева смерть. Ее приход, ее выбор, ее путь неведом простому человеку, не обсуждаем и возможно ли этому сопротивляться? Но. запах, запах в онкологическом центре был просто чудовищным. Смесь запаха дряхлеющей и заживо гниющей плоти, замешанный на испуге и обреченности, жертвенной лжи и притворной борьбы медицинских технологий. Эти белохалатные человечки с серьезными лицами несли свою службу, подобно жрецам культа древних богов, выполняя ежедневные ритуалы безо всякой надежды на победу, над той, кого они не ведали, преодолеть силу которой с помощью мудреных технологий и аппаратных воздействий было невозможно. Но бои велись ежедневно, бессмысленные и беспощадные схватки с той, которая чаще всего все-таки побеждала. Арсений посмотрел беглым взглядом на бумаги, лежащие на прикроватной больничной тумбочке. Диагноз, назначение, химиотерапия. Он смотрел на них и думал, что это написано не про него, а про какого-то другого Арсения. Это не про него. А что про него? Арсений посмотрел в окно, за окном была другая реальность, мир, который был прямо перпендикулярен той реальности, где находился сейчас Арсений. Там за окном властвовала жизнь, она дышала голубизной неба и белоснежными облаками, она манила слепящим весенним полуденным солнцем, она кричала о том, что она есть, цветущими яблочно-вишневыми букетами. Она кружила голову ароматом весеннего цветения. Это был другой запах: искристый, будоражащий, зажигающий кровь, заставляющий кипеть и бурлить, возрождаться и расцветать каждую клеточку организма. Жизнь в беспорядочном чириканье птиц, жизнь в набухших бутонах сирени, жизнь в пробивающихся через асфальт запоздалых робко радостных одуванчиков. Земля оживала, гудела и ликовала. Арсению было тогда 18 лет, и жизнь захватила и завлекла его гораздо сильнее. Он вдруг понял, как же сильно ему хочется жить. Жизнь манила его: вставай, иди, я жду тебя, я твоя, я твоя жизнь, я не готова расставаться с тобой. Только встань, встань и иди! Арсений встал, смял в комок бумаги, небрежно и жестко бросил их в угол палаты и вышел из больницы. Просто взял и вышел, так, как был – в тапочках и фланелевой грязно бежевой бесформенной пижаме. Земное тепло мягкой блуждающей поволокой потянулось по ногам, заполняя кровеносные сосуды. Арсений ликовал, он жил, он дышал сиренью и вишней. Он шел по земле, купаясь в весенних струйках солнечных лучей. В тапочках и пижаме он сел в троллейбус и уехал, уехал туда, где жизнь, вернулся в жизнь и к жизни. Никакого лечения, просто взять и забыть про диагноз навсегда. «Ведь это не про меня», – думал Арсений. Полгода спустя, когда ему пришлось столкнуться с медиками на профессиональном осмотре, они были невероятно удивлены, не обнаружив даже следов болезни. Арсений просто жил.

– Я Арсений Топов, я знаком со смертью и знаю цену жизни. Я смог выбрать жизнь.

– Прекрасно, давайте продолжим, если вы готовы, кто следующий?

– Меня зовут Антон Голубицкий.

Банальщина, какая банальщина! Детское воспоминание – он летит кувырком по ступенькам школьной лестницы, каждая ступенька каменным стуком отдает в позвонки, он падает. На секунду он понимает, что нужно сгруппироваться так, чтобы уцелела голова; он тут же вжимает голову в плечи, словно хочет, чтобы она вошла глубоко внутрь тела, но удачная интуитивная группировка спасает его голову. По лестнице вслед за ним сыпятся учебники и книги из раскрывшегося от броска портфеля. Лестница, словно осколками, покрывается листками, распахнутыми книгами, блокнотами, тетрадями. А там над ним наверху раздается смех. Смех, смех его унижения, который преследовал его потом в детских ночных кошмарах. Внизу у лестничного подножия он стоял на коленях, сжимая кулаки от злобы, бессилия и негодования. И вдруг в голове пронеслись слова, смысла которых он не понимал: Алеф, Бет, Гимель, Далех, Хе, Вау, Зайн, Тет, Йод, Каф, Ламед, Мем, Нун, Самех, Айни, Пэ, Падди, Коф, Реш, Шин, Тау. Он вдруг почувствовал, что в этих словах есть сила, что он властен над этими словами, что он справится не кулаком, не руками и ногами, он победит словом. Вера в слова у отличника Антона, который начал читать уже в 5 лет, и его первой книгой была «Шагреневая кожа» О. Бальзака. Вера в слово у него была врожденной и безусловной. Если он видел текст, он начинал читать, читать с упоением, читать, читать. Он дышал мистикой дедушкиной библиотеки, он вырос среди охапок книг и без книг начинал испытывать настоящий адский голод. Он не имел друзей, замыкаясь в книжном бескрайнем мире, там он жил, творил, дышал. Что не давало покоя его школьным соплеменникам. Тем хотелось конфликтных удовольствий, они удовлетворяли свое любопытство иначе, пытаясь через страх и унижение подчинять себе всех, всех, но. но не Антона, над головой которого, под действием невесть откуда взявшихся на непонятном языке слов, раскручивалась невидимая обычному глазу убийственная беспощадная воронка. Антон поднял подбородок, глаза выбрасывали искры злобы и ненависти, он молчал, а в голове вновь и вновь прокручивались слова, которые словно пробуждали невесть откуда взявшиеся тайные силы. Смех внезапно утих, стоявшие наверху победители и властелины дрались между собой. Антон пропустил, вслушиваясь в слова, что же могло послужить поводом для драки, он не знал, с чего она вдруг началась. Что послужило толчком? Да, он знал, он не просто знал, он был абсолютно уверен, причина была в той мощи, которую он вызвал тайными словами из его головы. Он не знал, откуда к нему пришло знание, но он словно вспоминал что-то глубокое и давно забытое. Он не знал, он вспоминал, ему на секунду показалось, что когда-то давно он был богом. Богом, перед которым трепетали забывшиеся в своем нахальстве люди. Медленно, очень медленно он поднялся с колен, от былого унижения не осталась следа. Он смотрел на слипшиеся агрессивные комки дерущихся, тех, кто только что триумфально торжествовал, дав ему предательского пинка, тех, кто наслаждался его униженным падением. Они заставили его упасть, но он нашел слово, слово, вызывающее силу. Антон распрямился, разжал кулаки, поднял глаза. Странно, что для такого падения он был не просто цел, но и боли нигде не было. Он был спокоен, спокоен и уверен в своем мимолетном величии. Он не торжествовал, не злорадствовал, он был просто спокоен, овладевая мудростью и справедливостью происходящего момента. Те, кто стояли рядом, словно что-то почувствовав, собрали все, что выспалось из портфеля. Антон протянул руку, взял портфель, внезапно обретя чувство глубинного внутреннего достоинства, он развернулся и вышел из школы. Сделав шаг за дверь, он замер, ветер раздувал волосы и мысли о великой тайне, открывшейся ему в минуту страдания и волнения.

– Меня зовут Антон Голубицкий, я владею тайной слова.

– Прекрасно, Антон, это ценное воспоминание. Ну, давайте продолжим!