Утро встретило ее прозаичностью советских будней. Дача вовсе не была местом лирических мечтаний, как грезилось в первый вечер. Рядом с домом находился непременный атрибут владения за городом – пять соток города. Функциональность в дачном поселке всегда была выше романтики. Грядки клубники стройными рядами выстроились на плацу. Помидорная ботва остро кусала ноздри своим энергичным задором при прикосновении рук. Стелющийся шершавый стебель огурцов вился по земле, любопытные усики топорщились в прохладе близкой земли, еще не успевшей прогреться. Летний ручной бак был наполнен свежестью воды, которая, оказавших в детских ладонях, зябко окатывала лица и стирала остатки сонной неги.
Дети не отставали от взрослых в сельскохозяйственных заботах. Они пропалывали сорняки долгими часами под жарким солнцем, и капли пота вороватой струйкой стекали в складках их одежды и по напряженной выпуклости лба. Тяжелые ручки леек оттягивали руки, вода расплескивалась на голые ступни и земля, почувствовавшая притяжение влаги, уверенно гнездилась между пальцев. Дети пытались обмануть более сложный ход работ и тайно включали ледяной шланг для полива растений, но это было категорически запрещено. Овощные культуры не любили зябкого прикосновения ледяной воды, они благосклонно принимали только воду, щедро впитавшую в себя тепло солнца в бочках. Дети смеялись, обливали друг друга из резиновой, дрожащей кишки, их загорелые тела шумными бросками заполняли собой дачный участок. Услышав детские проказы, бабушка Антонина Михайловна прибегала из кухни, где находилась почти постоянно у плиты, которая была ее алтарем и смыслом жизни, и кричала, размахивая полотенцем:
– Ах вы, паршивцы! Поймаю – надеру уши. Только попробуйте еще раз не послушаться – посажу в угол на гречку.
Ее сухая фигура, с гордой осанкой и перекошенным от ярости лицом, стремительно приближалась, хватала ближайшего из детей за край растянутой майки, выгоревшие вихры волос, грязные лодыжки и хлестала полотенцем по доступным местам. Дети скользили, увертывались, крутились в недостижимом круговороте тел. Пульсирующий, дрожащий страх внезапно сменялся взрывами смеха. Бешенство бабушки веселило их после ледяного душа, мятежной волной накрывая с головой. Летний воздух заполнялся визгом и переливался через край.
Бабушка редко улыбалась. В ее многодетной семье она всегда была старшей. После смерти отца, расстрелянного в годы войны, ее детство подошло к концу, так и не начавшись. Ей было четырнадцать лет. Мать сидела на лавке, раскачиваясь, воя раненым зверем и не реагируя на последующие события вокруг. Младшие братья и сестры плакали, не понимая, что происходит с человеком, на которого они всегда рассчитывали в равномерной уверенности каждого нового дня. Маленькая Тоня не проронила не слезинки, сердце ее застыло и оборвалось, взгляд стал пугающе уверенным.
Она знала, как поступить. Всегда планировала свою жизнь, не позволяя тревогам ослабить ее дух. Инстинкт самосохранения, такой цепкий и властный, разрушал моральные барьеры. Тоня прекрасно училась до начала войны. Она преуспевала в математике, удивляя учителей непогрешимой скоростью своих решений. Девочка великолепно показала себя в изучении иностранного языка. Он был немецким. Сжав волю в кулак и заглушив панический страх, девочка направилась к зданию клуба, где размещались немцы. Тоня знала, что врагу требуется бухгалтер, знающий русский и немецкий языки. Судьба ее была решена. Она выбрала жизнь, а не гибель во имя Родины. Жалела ли она об этом выборе в будущем? Никто не знал, потому что вся ее последующая жизнь была немногословной относительно прошлого. Бабушка жила настоящим. Так она спасла себя и свою семью.
Муж Антонины Михайловны тоже появился не по велению сердца, а по необходимости выживания. Дедушка Лили, Василий Викторович, родился в обычной русской семье. Все его детство прошло на земле. Почва кормила его, гнула бременем забот, воспитывала и пела колыбельную. Потом пришла война, бесконечные битвы за Кавказ, где солдаты гибли не только от пуль, но и умирали в ночных зимних окопах, окоченев в безмолвии. Вернувшись с войны еще более замкнутым и молчаливым, дедушка Лили всерьез задумался о продолжении военной службы. Он знал только труд на земле и военное дело, жизнь не предоставила ему богатства выбора. Василий Викторович Смирнов выбрал второе. Однажды его вызвали в штаб и поставили перед фактом, что, если он планирует и дальше делать карьеру, то ему следует обзавестись семьей. Приехав в ближайший городок, он осведомился у местных жителей о наличии хороших вариантов для брака. Он искал трудолюбивую, миловидную, скромную девушку. Василий сходил в местный клуб на танцы, долго сидел на скамье, сосредоточенно и серьезно высматривая будущую жену. Но все девицы показались ему легкомысленным и непригодными для брака, он их категорично забраковал. И тогда дед Лили решил проверить вариант, подсказанный ему людьми, которым он доверял, испросив совета по выбору невесты. Он спокойно зашел во двор, где жила Антонина Ивановна, на плечах которой находилась вся семья. Он знал ее прошлое, но также знал и бремя, которое пришлось вынести. Не осуждение вело Василия Викторовича, а твердая уверенность, что с такой девушкой быт всегда будет налажен. Его покорила тихая сила, спокойствие и серьезность будущей невесты при ближайшем рассмотрении. Парень долго смотрел на нее, а потом подошел и просто сказал:
– Я хочу создать семью. Ты мне приглянулась. Увы, я не умею говорить красивых слов. Не жди от меня цветов, свиданий, признаний в любви. Но я могу тебе дать спокойствие, уверенность и избавить от тяжелой работы. Я помогу тебе содержать оставленную семью. Утром вернусь за ответом. Пока подумай.
И он четким, уверенным шагом пошел в сторону дома, где был расквартирован. Антонина Ивановна сразу же согласилась. Тот же инстинкт самосохранения, закрепленный в годы войны, подсказал ей верное решение. Девушка отметала муки выбора, сомнения, капризы, сантименты. Время после войны не рассыпалось богатством ассортимента, оно ставило перед фактом. Бабушку не смутил сухой тон будущего супруга, да она и не искала романтики. Кто ищет флирта в эпоху отсутствия мужчин? Если возник удачный шанс, его следовало использовать. Особенно после двадцати лет. Брак с военным служил пропуском в высший эшелон привилегированных жен и освобождал от нужды, въевшейся во все поры души.
Молодые люди, не знакомые друг с другом, расписались, и вечером этого же дня поезд увез их в сторону Батуми. Шифоновое платье в мелкий цветочек кротким пастельным пятном висело в поезде, оно трепетало в ожидании неизвестности. Это был свадебный подарок мужа. Антонина Ивановна с грустью смотрела на него и вспоминала поле возле своего оставленного дома. Наутро выяснилось, что платье украли.
Они привыкли друг к другу, приспособились, притерлись. Семью объединял сухой быт и взаимное уважение. Жизнь была непростой, и это убавляло значимость отсутствия чувств. Дед Лили почти всегда был на работе, неизменно отдавая все деньги жене. Бабушка хлопотала по дому, большую часть времени проводила у плиты, и дома мужчину всегда ждала накрахмаленная скатерть, вкусная и разнообразная домашняя еда, аккуратная жена, покорная тишина. Ее муж даже не догадывался о том, где находятся столовые приборы. Проблема пребывания чувств молодой жены его тем более не интересовала.
Они редко разговаривали, еще реже произносили слова, присущие взаимному интересу. Даже постель не объединяла их, а служила источником мучительного стыда у бабушки. Она отворачивалась лицом к стене, а Василий Викторович старался быстро и методично выполнить свой супружеский долг, не слишком обременяя не в меру скромную молодую жену. В такой атмосфере появился на свет отец Лили. Родители всегда призывали сына к сдержанности и хладнокровию. И он с блеском преуспел на этом поприще безразличного отчаяния.
Лиля так и не смогла найти подход к сердцам уже пожилых людей, находясь на даче. Эмоциональная открытость и нерациональная поэзия, присущие ребенку, нарушали целостность их настоявшегося вина жизни. Вино стало бродить и волноваться, пузыри на поверхности раздражали и напоминали о чем-то далеко забытом и утерянном. Лиля была их лучшей версией. Версией, которой выпала свобода вместо боли, выбор взамен фатальности. Подспудная зависть, так и не осознанная, саднила и отторгала инакомыслие. Они просто терпели ребенка, отвлекая его работой, и избегали прямых контактов и ненужных расспросов в меру своих сил. Установленные правила и строгость режима стали нормой.
