– Девушка, позвольте мне угостить Вас лимонадом?
Ничего выдающегося не было в робкой попытке этого предложения. Но воздух вокруг вдруг стал звучать совершенно иначе. Он превратился в мягкое, легковесное облако. Облако, положившее начало их любви. С тех пор они не расставались. Пока Вторая мировая война не ворвалась в их общий воздух. Война была неизбежным преступлением против молодости, красоты и любви. Но она была неотвратима. Как приход зимы, как внезапная болезнь, как духовный суд.
Любовь бабушки и дедушки Лили к своей стране была умной и всепрощающей. Они видели изъяны ее облика и перекосы управления, ощутили все недостатки в полной мере ценой своей детства, гибели молодости и потери близких людей. Они не испытывали слепого восторга, но они прозрели в справедливой защите своего края. Люди осознавали важность борьбы с фашизмом, его опасность для всего мира и они отдали все свои силы, чтобы уничтожить ядовитое зерно. Никто не знал, что спустя время фашизм снова придет к ним на освобожденную землю в довольно цивилизованном облике. Но этот момент еще был очень далек, и люди отдавали свои жизни во имя высшей цели – патриотизма, который в наше время пытаются старательно смешать с понятием национализма. Смешать, чтобы запутать непосвященных и оскорбить великое прошлое. Запутать, чтобы дать забыть великий подвиг наших предков. Каждый третий белорус погиб в этой войне, защищая свое отечество. Земля пропиталась кровью и была скрыта под руинами уничтоженных городов. Транзитная территория, такая комфортная для жизни в мирное время, в военный час превратилась в сгусток обреченной безысходности.
Предки Лили старались не вспоминать то страшное время. Лагерь для военнопленных, где дед не умер на ледяном полу зимой только благодаря тому, что подвесил себя на ремнях, снятых с умерших людей рядом. Бесконечные операции раненых, которые довели бабушку до нервного, бесчувственного истощения. Времени для сна не существовало, люди могли умереть именно в тот час, когда заснул врач. Бабушка выжила только благодаря тому, что внезапно забылась в полуразрушенном доме крепким сном. Бомба попала не в это здание, а в военный госпиталь рядом. Рука судьбы привела ее в безопасное место, но уничтожила всех друзей.
Бабушка предпочитала рассказывать только о взятии Берлина и о том, как она впервые услышала об окончании войны. Эйфория, навсегда поселившаяся в юном сердце после этой новости, громкой радостью стучала в висках, превращала глаза в крылья, а сердце в благодарственный гимн. Она увидела ржавый, покосившийся велосипед, вскочила не него, и, не чувствуя под собой упругости старых педалей, воспарила в голубое небо над Берлином. Ликующий крик освобожденной птицы лился из ее груди, когда она несла людям весть об окончании их страданий и вновь обретенном смысле бытия. Победа не оправдывает войну и не искупает ее, но кто помнит об этом в момент заново обретенного счастья?
VII
Освобождение Лили из детского сада тоже пришло неожиданно. Восприятие детства превращает минуты в часы, а годы в тысячелетия. Время не имеет значения, когда человек влюблен или разочарован в серости дней, сменяющих друг друга с монотонным однообразием. Время Лили было заполнено насыщенным познаванием мира и откровениями новых впечатлений. Она страдала временем, отпущенным ей в детском саду. Но игры со сверстниками и основы кротости, закладываемые в детстве, помогли ей. На дне терпения осела выдержка. Выдержка породила выносливость. Терпение и время стали самой главной силой Лили. Силой ее духовного смирения.
Неуемная энергия детства обрела округлую форму спокойствия. Девочка стала более внимательной к событиям повседневной жизни, она увидела многие вещи в ином свете. Покой и сосредоточенность привели к воспитанию сострадания к ближнему. Личное пространство сопротивления сменилось новой энергией, тянущей ее в сторону от искушений. Покой мудрости, обретенный в ожидании, служил лучшим советником на жизненном пути. Лиля слышала дождь, а не страдала от промокшей одежды. Она ощущала тепло солнца, забывая про назойливость ветра. Звезды дробились в глубине ее мировоззрения и превращались в идеи, и девочка забывала о том, что их ослепительный блеск льется в ночное окно и мешает спать. Сопротивление исчезло, и внезапно открылась дорога, направляющая ее к живительному потоку мироздания.
Течение времени постепенно вынесло ее к первому школьному году. Лиля стояла в колючем шерстяном платье и белом переднике не по размеру, удрученно держа в руке поникшие астры, не пережившие долгую поездку с дачи. Унылое сентябрьское утро находилось в полном ладу с обреченностью букета. Огромный бант на голове съехал в сторону, нарушая гармонию приподнятого настроения ее матери. Та с раннего утра махнула рукой в ее сторону и сказала, что добиться элегантности от этой девочки в принципе невозможно, она рождена распустехой. Сама Евгения Александровна была в идеальном костюме из твида, без единой складки и вооружилась острыми каблучками, строго вонзавшимися в пыльную землю возле школы. Химическая завивка в стиле того времени победоносным шлемом окружала гордую голову. Женщина была подобна безупречному воину перед боем. Алексей Леонидович понуро плелся за непререкаемым авторитетом своей супруги. Ее черная уверенная тень разрезала асфальт, молнией взрывая выбоины тротуара. Смирнов тайно вздыхал, проклиная нарушенный привычный ритм выходного дня. Дети оглушали его своей стремительностью и суетой. Он проклинал все на свете, втайне рассчитывая на то, что линейка в первом классе будет недолгой, и он вскоре сможет опять вернуться в привычное мягкое кресло. Роль отца всегда напрягала его. Он злился на жену за то, что она заставила его заниматься такой неприятной родительской обязанностью. Но высказать свою скрытую ярость не смел и дробно семенил с фотоаппаратом, не забывая делать дежурные снимки своего чада.
Лиля не ждала чудес после событий детского сада. Где-то глубоко внутри пробивалась глухая досада на несправедливость ориентиров, предложенных взрослыми. Стеснение сжимало грудь, неясность будущего томила своим вынужденным ожиданием. Назвав Лилю невротиком, Евгения Александровна, вероятно, оказалась недалека от истины. Лиля была не способна выносить неопределенность. Это состояние душило и мучило ее, оно царапало неизвестностью, когтисто садня глубоко внутри. Лиля не знала, куда идет. Но она не испытывала иллюзий, так как опыт недоверия к учреждениям образования уже отравил прошлый отрезок ее жизни. Но неожиданно путь к неизвестной тюрьме привел к совсем противоположному результату. Наступала эпоха прозрений. Прозрений, рожденных знаниями.
После неудобства линейки, где дети путались в непривычной обстановке в тесноте тел, суетности движений и неуклюжих попытках соответствовать установленным правилам, помещение класса вселяло чувство уверенности и немного усыпляло отсутствием визуального шума. Сдержанность и аскетизм, присущий кабинету для обучения, призывали к собранности и усмиряли буйство эмоций, писков и вскриков. Гвалт перешел в шепот, заполнивший все вокруг. Дети нервно смелись, шикали друг на друга, вздрагивали в предчувствии неизвестности.
Вошла учительница, уже немолодая женщина средних лет. Дети пытливым взглядом вонзили в нее свое острое любопытство и, не найдя интереса в новом объекте, снова рассыпались в шорохах и усмешках.
Марья Ивановна никогда не вызывала интереса своей внешностью. Лицо ее было уставшим, оно немного осунулось и потускнело; глаза были безмятежными и полными тепла, они лучились соучастием, и это всегда придавало смелости даже самым робким ее ученикам. Трикотажная дешевая кофта обтягивала ее немного сутулые плечи, юбка выглядела мятой и грустной, волосы были собраны в нелепый хвост. Мать Лили презрительно скривилась при виде первого педагога своей дочери, но сама девочка не обратила ни малейшего внимания на недостатки внешности Марии Ивановны. Вовсе не это поразило ребенка. Первые слова учительницы вдруг открыли для нее новый смысл ее маленькой жизни, взорвали мозг озарением и обозначили четкую цель в будущем.
