Даже для почти лишенной сознания энтицы, погруженной в пучину предсмертных эмоций, горечи и отчаяния, то, что произошло с Громом, вызвало замешательство. Этого мгновения было достаточно, чтобы пират воспользовался моментом: резким выпадом рапиры он всадил оружие в один из тлеющих угольков вместо глаза. Этот удар стал для энтицы роковым.

Тело энтицы медленно опустилось на землю, исчерпав последние силы. Ветви, которыми она недавно размахивала, словно дикий ураган, теперь безжизненно склонились, нежно обнимая землю, как будто прощаясь с ней навеки. Листья, переливавшиеся золотыми и алыми оттенками, начали падать тихо, как осенний дождь, устилая землю вокруг нее мягким ковром. Каждый листок, плавно кружась в воздухе, медленно исчезал из виду, подобно душе, покидающей свое бренное тело.

Земля медленно начала принимать павшую энтицу, словно матерь, обнимая свое дитя. Корни, что когда-то были источником ее силы, словно ожив, протянулись к ее телесному древу, обвивая его с нежной заботой. Они тянулись все глубже, окутывая каждый изгиб ствола и ветвей, пока не погрузили его в землю полностью. Древесная кора, иссечённая огнем и ударами, исчезала под слоем почвы, будто бы растворяясь в ней. Листья последними коснулись земли, еще мгновение тихо покачиваясь, прежде чем тоже погрузиться, сливаясь с миром, из которого они когда-то выросли.

«Что это было?» — прошептал Гром. Он хотел бы выплеснуть своё изумление громким, полным бранных слов криком, но пережитый шок будто сковал его голос, оставив лишь слабый, приглушённый звук, едва сорвавшийся с губ.

Малдуст поспешил к месту, где исчезла энтица, надеясь успеть изучить её повнимательнее, но к тому моменту, как он, прихрамывая и опираясь на посох, добежал, её тело уже полностью погрузилось в землю.

«Ты ранен, Малдуст?» — спросил Гром, даже не повернув головы в сторону волшебника, продолжая смотреть в землю, где недавно лежал поверженный соперник.

«Я не самый крепкий боец, да и приземлился не самым удачным образом, но ничего серьёзного,» — ответил Малдуст, скрывая явную боль от ушиба в бедре. Когда его отшвырнула энтица, ему не повезло упасть на один из немногих камней у берега.

Громкий, надрывный кашель привлёк внимание Грома и Малдуста. Это был Прекхард, которому с трудом удалось восстановить дыхание, превозмогая боль. Каждый вдох всё ещё сопровождался ощущением сдавливающей боли в груди, а приступ кашля только усиливал его страдания.

«Эта тварь меня почти раздавила…» — прохрипел Прекхард, голос его звучал тяжело и надломленно. Корни, сжимающие его тело, не только поверхностно повредили доспех, оставив на нём заметные вмятины, но и сломали несколько самых хрупких элементов брони, которые теперь выглядели совершенно непригодными для защиты.

«Не стоило тебе мчаться на неё. Ты, конечно, воин стойкий, но против такой силы, удивительно, что ты вообще жив остался», — сказал Малдуст. В его голосе слышалось облегчение, хотя он старался держать себя в руках и не показывать эмоций слишком явно.

«Да верно! Не стоило ему мчаться, и вовсе не следовало подходить к духу», — раздался голос Цедруса, полным недовольства и упрека. В его интонации звучали не только следы тревоги, но и отголоски самодовольства. — «Я ведь вас предупреждал. Следовало доверить беседу с духами мудрейшему из нас.»

«Да, верно, Цедрус, ты прав», — поддержал Гром с усталым, почти томным голосом, ощущая усталость от пережитого боя. — «Но сперва нужно собраться и перевести дух. Надо убедиться хотя бы, что у Прекхарда все кости на месте.»

Пока Цедрус держался в стороне, наблюдая за последним духом, клубящимся дымом у ног одной из энтиц, остальные, кроме Володуса, который бесследно исчез из поля зрения, осматривали раны друг друга. Им нужно было убедиться, что они смогут восстановиться и будут готовыми к предстоящим опасностям.

«Ну что вы там? Нужно торопиться, последний дух остался!» — нетерпеливо крикнул Цедрус.

Малдуст, Гром и Прекхард, поднявшись, подошли к эльфу. Гром оглядел всех и, в своей привычной манере, но с заметной долей решимости, произнёс:

«Думаю, все согласятся, что с последним духом, как и предлагал Цедрус, лучше всего пусть говорит умнейший из нас — Малдуст.» — его голос звучал твёрдо, но без резкости, словно он выражал общее мнение, в котором не было сомнений, почти.

«Что⁈ С чего ты взял, что этот старик самый умный?» — возмутился Цедрус, его голос прозвучал резко и с обидой. Он вспылил, как будто его достоинство смешали с помоями, и продолжил, с раздражением: «Мне больше девятисот лет, я тут самый мудрый! Я должен отвечать перед духом.» — Его интонация была настойчивой, почти высокомерной, с оттенком гнева от того, что его авторитет поставили под сомнение.

Малдуст лишь с внутренней усмешкой отреагировал на слова эльфа о возрасте. Тысячелетнего майара забавляло, как ему казалось незнание эльфа о продолжительности его жизненного пути. — «Зачем ты говоришь так Цедрус? Быть может…» — начал он медленно и размеренно, его голос звучал спокойно и уравновешенно, собираясь предложить что-то разумное, но Цедрус, не дождавшись конца, прервал его:

«Возомнил себя мудрецом, старик?» — пронзительно воскликнул Цедрус, уставившись на Малдуста. В его голосе звучало пренебрежение и вызов, словно он не воспринимал его всерьез. Неизвестно, отозвались ли в сознании эльфа слова Алатара о том, что Малдуст является настоящим майар. Однако, независимо от внутренних размышлений, Цедрус продолжил свое обращение к Малдусту с яростью: — «Ты — молокосос по сравнению со мной, человек. Я живу в этом мире уже почти тысячу лет, а ты доживаешь свой век в дряхлом обличии. Я преисполнился знаниями об этом мире за десять твоих жизней. Уберись в сторону, глупый старик, чтобы не обречь нас всех на еще одну битву!»

Малдуст был настолько ошеломлён от слов Цедруса, что на мгновение потерял дар речи. Хотя волшебник и не осознавал себя майаром, он, безусловно, помнил, что прожил в Средиземье более одной тысячи лет. Дерзость эльфа удивила его, и он не знал, что сказать в ответ.

«Я, конечно, не в курсе, сколько живут эльфы и сколько лет насчитывает возраст Малдуста. Однако, наблюдая за вами в течение всего времени нашего путешествия, я склонен думать, что старик кажется умнее, чем ты, Цедрус,» — размышлял Гром, его голос звучал уверенно и решительно, хотя в нём чувствовалась лёгкая ирония.

«Я полностью согласен с Громом», — подтвердил Прекхард. — «Ты, Цедрус, в данный момент напоминаешь мне одну из моих жен в состоянии истерики, а не самое мудрое существо, пережившее тысячу лет».

Цедрус, не желая больше тратить время на споры, устремился к оставшемуся духу, который при его приближении не спешил принимать никакой иной облик. Гром закричал эльфу вдогонку, что не собирается участвовать в его безумии, и, если снова произойдет пробуждение очередного древа, он не окажет помощи. После этого пират отошел вдоль берега, стараясь держаться подальше. Прекхард разделял его мнение, а Малдуст, колеблясь, осознавал, что не хочет оставлять Цедруса, но также испытывал злость к нему. В итоге он решил остаться в стороне вместе с Громом и Прекхардом, наблюдая за дальнейшими событиями с безопасного расстояния, готовый в случае угрозы поддержать эльфа своими магическими силами.

Цедрус подошел вплотную к духу, который по-прежнему клубился дымком у ног энтицы. Эльф, охваченный нетерпением, воскликнул:

«Ну же! Я здесь перед тобой, произнеси свою загадку!»

В ответ раздался шепот, звучащий как унисон множества голосов:

«Пока не будет единства, никто не сможет пройти дальше.»

Слушая эти слова, троица, собравшаяся у берега пруда, с задорными усмешками наблюдала за Цедрусом издали. Эльф, бросив на них быстрый взгляд, вновь сосредоточился на энтице перед собой и решил сделать самый мудрый выбор в своей жизни. Он достал свой ручной арбалет, направил его в лицо стоящей перед ним энтице и произнес: «Если не я отвечу, тогда никто не даст ответа». Не колеблясь в своем намерении, Цедрус нажал на спусковой крючок, и небольшой болт вонзился в древесное лицо существа.