Ира, я понятия не имею, зачем все эти игры. Мне Женич как-то пытался объяснить, но я ничего не понял.

Понимаешь, я – земной. От любого из этих прохожих я отличаюсь лишь тем, что помню, как рождался, жил и умирал здесь много, много раз. Это – всё.

Я даже не знаю, почему это так. Для меня это само собой разумеющееся. Мне сложно понять, почему другие этого не знают или не помнят.

– Ген, зачем ты так волнуешься?

– Я чувствую, что должен тебе объяснить нечто, но я не знаю, что именно.

– Геночка, ты не должен мне что-либо объяснять. Знаешь некоторые ассоциации и отождествления весьма забавны…

– Забавны?!

– Да, Ген, именно забавны. Но это не имеет никакого значения само по себе. И даже Женечку по этому поводу я мучить не собираюсь. Сейчас меня интересует только выпуск новой линии мебели.

Генины глаза вылезали из орбит.

– Ирчик, неужели тебя на самом деле не одолевает куча вопросов?

– Не-а! Точнее, я ей не позволяю меня одолевать. Знаешь, за что я безмерно благодарна Женечке? Он научил меня распознавать праздное любопытство и не тратить силы на его удовлетворение.

– Да-а-а. – Гена немного помолчал задумавшись. – А я только этим и занимаюсь уже которую жизнь подряд.

– Наверное, это – ТВОЯ земная доля.

– Может быть.

Поезд «Санкт-Петербург – Адлер» медленно подползал к перрону. Его стоянка составляла всего четыре минуты, и поэтому философствования пришлось прекратить. Ира чмокнула Гену и исчезла во чреве вагона.

Переизбытка желающих насладиться бархатным сезоном Черноморского побережья Кавказа не наблюдалось. Ира всю дорогу оставалась единственной обитательницей купе.

Параллели, возникшие между её странным сном-не-сном и мистической историей, вроде как имевшей место в немецкой деревушке более половины тысячелетия назад, Иру действительно мало волновали. Гораздо больше её занимало другое.

С некоторых пор она стала чётко осознавать, что живёт как бы двойной жизнью: полностью реальной, с точки зрения общепринятой реальности, и абсолютно ирреальной с той же точки зрения. Но битва за обладание её рассудком общепринятой реальностью была уже почти проиграна.

Параллели, возникшие между её странным сном-не-сном и мистической историей, вроде как имевшей место в немецкой деревушке более половины тысячелетия назад, как теперь понимала Ира, это – лишь частный случай. «Количество ножек у табуретки», как выразился Женечка, пересчитывать которое, по меньшей мере, не имеет никакого практического смысла.

В уединении под стук колёс Ира с болью сформулировала для себя то, чего с некоторых пор боялась.

С некоторых пор она поняла, что Женечка, по существу, сделал для неё всё, что он мог для неё сделать, и, скорее всего, он в скором времени исчезнет из её жизни. Женечка, по большому счету, больше ничем не мог ей помочь. И если он не понимал ещё этого сам, то Ира знала точно.

И ещё она знала точно, что ирреальность гораздо безжалостнее и прагматичнее реальности.

Ей до боли захотелось позвонить Женечке, но она понятия не имела, зачем.

Что она ему скажет? «Женечка, не уходи!»? Это – бред.

Он должен сам позвонить.

Ира раскрыла себя нараспашку, вывернула наизнанку, и он позвонил.

– Привет, Палладина. Ты чего это там в истерике бьёшься?

– Жень, я не хочу, чтобы ты исчез из моей жизни, – сказала она почти сквозь слёзы.

– Ира, это решать не мне.

– Я понимаю.

– Ничего ты, Ирка, не понимаешь! Это тебе решать, дурочка!

– Ты уверен?

– Да.

Поезд покинул зону действия МТС, и звук Женечкиного голоса растаял.

«Тебе решать». Круто, конечно!

Только Ира очень хорошо понимала, что решать будет не «она», сидящая тут в пустом купе и всхлипывающая от неумолимо надвигающегося тотального одиночества во Вселенной.

Решать будет «ОНА», сама себе неведомая, неподвластная тщедушному человеческому разумению.

Снова затрезвонил мобильник, точнее, завибрировал.

Ира, не глядя, схватилась за него, как утопающий за спасательный круг, не сомневаясь, что звонит Женечка. Но трубка заговорила голосом Радного:

– Ира, извините, что я не смог проводить Вас.

– Ничего страшного.

– У Вас всё в порядке?

– Да, конечно.

– Ваш голос звучит чересчур взволновано.

– Нет-нет, всё нормально. Я просто задумалась, и вдруг зазвонил телефон.

– Вы уверены?

– Абсолютно уверена. Телефон звонил, – неожиданно для самой себя пошутила Ира.

Радный усмехнулся.

– Тогда извините за беспокойство. Счастливого пути.

Ира хотела сказать что-то в ответ, но Радный уже отключился.

Её била дрожь. В горле застрял ком. На лбу выступил холодный пот.

Ира считала Радного во всех отношениях героем положительным. И если отключить непонятные чувства и ощущения, которые почему-то возникали в его присутствие, он очень даже ей нравился. Точнее, должен бы нравиться.

Ира вспомнила его руки на своих плечах. Необычное, по-особенному приятное ощущение, хотя и возникшее вопреки всем предположениям и ожиданиям. Но вместо желания испытать его вновь, её охватывал ужас от одной мысли, что это может повториться.

Что-то или кого-то эти странные переживания напоминали.

Сознание воскресило образ одного из преподавателей художественной школы.

Ира проучилась у него всего около месяца, но за этот месяц он дал ей больше всех остальных. Преподаватели и родители настаивали, чтобы она продолжала обучение в его группе. Она, даже будучи ребёнком, понимала, что это – лучший для неё вариант, но ничего не могла с собой поделать.

Причину объяснить не получалось, но и заниматься у него – тоже. Несмотря на великолепное отношение к ней и очень интересные занятия, Иру от одного его присутствия бросало в дрожь и пот. Она испытывала по отношению к нему необъяснимый страх и непреодолимое омерзение, как от какой-нибудь скользкой ползучей твари.

Радный чувства омерзения не вызывал. Даже совсем напротив. Но в дрожь и пот от него Иру бросало ох как похлестче. При всём восхищении и уважении, чувства он вызывал отталкивающие. Но отталкивающие не омерзением, а чем-то необъяснимым.

Необъяснимый панический страх? Да.

На что-то он походил. На что-то из глубокого детства.

Ира вспомнила, как когда-то, лет в пять-шесть, а может и раньше, отец ясным зимним вечером забрал её из детского сада.

Тёмно-синее, почти чёрное ночное небо сверкало звёздами. Ира не могла оторвать взгляд от него. Пришлось остановиться, задрав головы.

Отец стал ей рассказывать, что звёзды – это громадные далёкие солнца в Бескрайней Бесконечности Космоса.

Ира тогда уже знала, что Вселенная бесконечна, от своей воспитательницы, которая, в связи с полётом очередных космонавтов, сообщила им – маленьким детям – об этом.

Но на детсадовском занятии то пролетело пустым звуком, а тут она вдруг всем своим существом ощутила глобальный благоговейный ужас этой Бескрайней Бесконечности. Ощутила до такой степени, что потом долгое время боялась ночью смотреть на небо.

Ира до сих пор не избавилась от этого чувства, лишь научилась притуплять его, загоняя далеко вглубь себя и не позволяя всплывать на поверхность сознания.

Радный вызывал нечто подобное.

На время выставки и последовавшей за ней рабочей недели, Ира так же загнала это вглубь. Сейчас, когда он позвонил так неожиданно, она оказалась не готова, и все ощущения вырвались наружу подобно раскалённой лаве при извержении вулкана.

Огнедышащий вулкан в неистовой радости обретённой свободы извергался ужасом запредельности и немыслимым ликованием.

Ира каждой хромосомой ощущала как «она» боится Радного. А «ОНА»?

И тут страхи перед Радным, Бесконечностью, исчезновением из жизни Женечки затмил всепоглощающий ужас, который душил, терзал, рвал на части.

Мобильник вновь заурчал и зашевелился.

– Ну что, Палладина, а не рановато ли ты меня со счётов списала, а?! – Женечка хохотал от души.

– Женечка, – Ира разрыдалась.