– Не у всех. У бабы Нади вроде нет давления, только сахар.

– Хрен редьки не слаще, – покачал головой Володя.

Они прошли в дом, где дядя быстро соорудил яичницу, достал из холодильника банку соленых огурцов:

– Кажись, еще что-то плавает. У тебя рука поменьше, вылавливай и вот на тарелку клади. И хлеб кончается! На утро не хватит.

– Баба Галя пышек бы напекла, у нее вкусные.

– Ну, я на такие подвиги не способен. Жениться, что ли, как думаешь?

– Не надо. Баба Галя ругаться будет, – уверенно ответил Боря.

– Это ты самую суть уловил, – засмеялся Володя, накладывая племяннику яичницу.

Перекусив, Володя отправился в свою комнату, кивнув племяннику:

– Я за комп, но тебе нельзя. Там игра такая, не для детей. Быстро всё мелькает слишком. Хочешь, вон телевизор посмотри или книжку почитай. Будешь уходить – калитку прикрой, я сам запру. Ты еще не дотянешься до засова. А, вот конфеты бери. Чай сам сделаешь, если что.

Прихватив пару конфет, дядя отправился к себе. Боря не стал его уговаривать. Включил было телевизор, но яркое солнце вовсю светило в юго-западное окно, а пресловутые занавески, из-за которых у бабушки поднялось давление, так и остались не повешенными. Она два дня, не разгибаясь, убирала в доме перед Пасхой и половину ночи шила новые занавески на окна, а утром еле смогла открыть глаза, не то чтобы встать с постели. Володя выдержал только полчаса тихих стонов своей всегда активной и не любящей болеть мамы, а потом, несмотря на ее протесты, вызвал скорую. Занавески остались лежать на ее любимом кресле. Боря увидел их, когда вошел в бабушкину комнату, потрогал гладкую ткань цвета морской волны, мечтательно улыбнулся. Ему было жаль бабушку, не хватало ее пышек, которые она еще теплыми мазала для него сливочным маслом. Осторожно переложив занавески на небрежно заправленную кровать, мальчик взял фотоальбом и устроился в кресле, поджав ноги. Он неторопливо рассматривал страницу за страницей: голые или запеленутые младенцы, дети в трусиках и панамках на фоне бесконечной степи, смеющаяся молодежь на лавочке возле забора в тени огромной белой акации, красивые, пышущие здоровьем молодые женщины, белозубо улыбающиеся крепкие мужчины с папиросами, круглолицая старушка в платочке рядом с низенькой темной коровкой, какой-то пожилой дядька в кепке возле трактора. Все в альбоме были такие здоровые, энергичные, как Галина Семеновна или как Володя. «Интересно, я-то на кого похож? Вернее, мой папа? Я на него, это понятно. Вон он, на руках у бабы Гали сидит, задумался. Другая порода». Он начал еще раз пересматривать фотографии и обнаружил среди детворы невысокого, худого мальчугана с похожим на папу лицом. Но папой он быть не мог: фотография старая. Интересно, кто это? Может быть, этот ребенок и есть сын Семена, его прадеда? Нет, он узнавал деда Витю на многочисленных снимках – это точно не он. А кто тогда?

Боря осторожно вытащил уголки из диагональных прорезей и на обороте фотографии еле разобрал карандашную подпись: «Слева направо: Аня, Федя, Галя (с котенком), Люда, Таня, Боря, Витя (внизу)». Мальчик даже подпрыгнул на кресле: «Боря! Как я! А почему я о нем ни разу не слышал?» Вертя снимок туда-сюда, он с волнением убедился, что похожего на него мальчугана действительно зовут Боря. Как это он раньше не замечал? Ну да, все внимание ушло на котенка у бабушки на руках и на большую овчарку рядом с Витей. Зато узнал, что котенка звали Мурзик, а собаку Пальма. Боря досадливо поморщился: ну как он мог так зевануть? «Вот бабушку выпишут – уж я ее расспрошу…» Он беспокойно заерзал на кресле, потом не выдержал и со снимком в руках пошел в дядину комнату, откуда раздавались равномерные звуки стрельбы и механического шипения, означающего, что дядя в основном промахивается. Володя отмахнулся от племянника:

– Сейчас-сейчас… вот блин, убили. Чего тебе?

– Я не буду отвлекать. Только скажи: кто это? – Он показал пальцем на крайнего справа пацана в шортах на лямках, но без рубашки.

– А, этот… погоди… Ну да, это же твой тезка. Папин двоюродный брат, сын дяди Саши. Тот старше гораздо был, чем мой дед. А это его сын получается. Видишь, бабушка здесь совсем мелкая, года три, не больше, а этот Боря уже почти подросток. Теперь мне можно продолжить? – иронически спросил он, но, заметив исследовательский блеск в глазах племянника, вздохнул, приобнял его за плечи и подтолкнул к выходу: – Пошли, там у мамы еще альбом был.

Они вернулись в бабушкину комнату, и Володя достал из закрытой секции стенки огромный темно-зеленый альбом:

– Он не лез ни на одну полку. На, изучай. Хочешь, еще конфет возьми. Дело не быстрое… Кстати, ты знаешь, что брат деда Сени что-то записывал на фронте? Ну, типа заметок, я не вникал. И письма… Куча, в общем.

– Где? – чуть не подавился Боря.

– Ну ты прям этот, архивщик. Кстати, папка твой тоже интересовался, было дело. А я откуда знаю? На чердаке где-то. Мама давно еще всё перебрала, дедовы письма вон, в той папке на полке. А остальное в чемодан сложила и убрала. Потом у нее спросишь. Все, мне некогда.

Боря сидел в кресле, держа на коленях тяжелый прохладный альбом. Он даже боялся дышать, и в горле пересохло. Он быстро вскочил, сбегал на кухню хлебнуть воды и вернулся к альбому. «Так, значит, дед Саша. Это он мне как двоюродный прадед получается, а бабе Гале дядя, ага». Он всматривался в лица на потемневших фотографиях, сравнивая их с первым альбомом, вытаскивая снимки и читая карандашные подписи, местами еле заметные, местами четкие. Они были написаны двумя почерками. «Интересно, кто это писал?» И Боря решил не дожидаться, когда бабу Галю выпишут, а сходить ее проведать и заодно всё выяснить.

На последней странице мальчик увидел сложенный вдвое альбомный лист, и его сердце замерло: это было генеалогическое древо Лазаревых, нарисованное тем же почерком, что и четкие карандашные подписи на оборотах фотографий. Теперь он заново пролистывал оба альбома, всматриваясь в лица и пытаясь разобраться в хитросплетениях родственных связей, отделить их от друзей и соседей, например от Феди и Люды. Боря так увлекся, что вздрогнул, когда вошел дядя Володя.

– Ты еще здесь! А тебя дома не ищут? Уже вечер.

– Как вечер? Еще светло же! – Боря посмотрел за окно, выходившее в большой старый сад, где деловито сновали скворцы.

– Седьмой час. Слушай, а хочешь, заночуй у меня. Я бабе Наде твоей позвоню. Правда, с едой не очень. А мы пельмени сварим! Я тут купил несколько пачек, правда, уже наелся ими. И соленые огурцы откроем, еще есть.

– А как же в школу завтра? У нас диктант, нужно повторить правила.

– А ты сбегай, возьми всё, что нужно, и обратно. Покажу тебе одну игру, не очень буйную. Врач разрешил бы. Тебе должна понравиться. Там нужно свою цивилизацию строить. А то ты уткнулся в эти альбомы. Не убегут они никуда. Ну что, я звоню?

Боря быстро закивал и побежал домой. Баба Надя поворчала для виду, но поночевать разрешила, даже передала судок жареной рыбы к ужину и пачку печенья. Боря попросил немного хлеба для завтрака.

– Вот, держи. У Гали абрикосовый джем вкусный. Скажи Володе, чтобы поискал. Как раз и позавтракаете с чаем.

– А можно я после школы к бабе Гале схожу?

– Ну конечно, проведай. Сам-то разберешься? Хотя большой уже. Привет от меня передавай. Надо будет и мне к ней зайти, родня ведь. Эх, Серегина смерть ее здорово подкосила. Не приведи Господь никому хоронить своего ребенка. А какая была – прям горы сворачивала, везде успевала. На четыре семьи заготовки делала в автоклаве. Еще и бройлеров брала по две партии за сезон. А потом сдавать начала, хоть и хорохорилась всё. Сходи, Борь, навести. Хорошо ты придумал.

После ужина и до ночи они играли на компьютере. Володя с удовольствием помогал племяннику разбираться в стратегии построения цивилизации, добычи ресурсов и освоения новых земель. Он заметил, что Боря, несмотря на молчаливость и замкнутость, обладает вполне развитым умом, а еще мирным и чуть робким нравом: из разных вариантов развития в игре он выбирал самые неконфликтные и не-рискованные.