Похоронив мужа на кладбище в Даниловке, Света с сыном вернулась в Волгоград, переехав для экономии в комнату. Боря ходил в сад, а она стала работать штукатуром-маляром. Привычка выпивать вечерами оказалась сильнее здравого смысла. Но не пить же в одиночестве, и сын постепенно привык быть вечерами один перед включенным телевизором, пока мама в компании. «Я ему только канал „Карусель“ ставлю, мультики», – оправдывалась Света, когда бабушка приехала в гости и быстро поняла, что дочку нужно спасать. Потом обнаружилось, что спасать нужно внука, который в свои шесть лет не только совершенно не был готов к школе, но и говорил мало и неохотно. «Да просто он такой уродился, – объясняла Света. – Так-то он все понимает». Посоветовавшись с подругами из баптистской общины, активной участницей которой она была, и с соседкой-врачом, бабушка решила внука забрать, хотя он и не вызывал у нее никаких чувств, кроме чуть брезгливой жалости.
Так и оказался Боря в ПГТ. Их улица упиралась в сероватое марево, и он представлял, что там море. Но моря не было, только выжженный солнцем пустырь да чахлые кустарники. Он сам не понимал, нравилось ему в Да-ниловке или нет. Расставание с мамой он ощутил как-то вяло, словно сквозь несколько слоев минваты. У него было своеобразное ощущение себя: только годам к пяти он понял, что находится внутри своего тела и что это не просто его дом, а он сам. Так его воспринимают люди, и когда обращаются к нему, то имеют в виду именно его тело, которое после этого открытия стало своеобразным защитным костюмом. Он пытался осмыслить условность этого договора, что-то вспомнить из еще совсем недавнего времени, когда Боря внутри только после специального мыслительного усилия совпадал с Борей снаружи. Особенно трудно это удавалось, когда он смотрел на марево в конце улицы и представлял там море. Или разглядывал большие фотообои в церкви баптистов: бурная речка с порогами, слева большой склон, справа остроконечные ели, а впереди – огромная синяя гора с заснеженной верхушкой. Ему вообще нравилось ходить с бабушкой в белый кирпичный дом с красным крестом над деревянной дверью с навесом. Бабушка научила его короткой молитве за «выздоровление болезной Светланы», которую он исправно повторял каждый вечер. Сидя на удобном стуле, Боря разглядывал фотообои или, мечтая, осторожно гладил листья многочисленных комнатных растений – такие разные, такие живые. Его мысли уносились так далеко, что он вздрагивал от внезапного вопроса, с трудом совпадая со своим рыхлым, неуклюжим телом.
Деда он помнил смутно, даже не его, а особую интонацию бабушки, когда та обращалась к мужу: ты молодец, ты хорошо держишься, я тебя люблю, – говорила эта интонация. Он это понимал, но не знал причины. Потом уже ему рассказали, что дед от проблем на работе получил инсульт, что бабушка старалась не обидеть его отношением, как к беспомощному инвалиду, но после того, как муж не удержал бензопилу, приняла трудное решение поменяться домами со старшим сыном. Они из большого частного дома переехали в маленькую квартирку, которую купили сыну на свадьбу, а увеличившаяся семья сына – в их красивый дом с большим участком, где всё десятилетиями благоустраивалось и украшалось, «чтобы доживать в раю», как говорила бабушка. Чего им стоило в засушливом климате с сильными ветрами создать этот оазис! Решение далось тяжело: ей всё было чужим, не хватало простора, «райского» вида из окна и привычного круга дел. Но в минуты слабости перед ее глазами вставал любимый муж, который глядит на выпавшую из рук бензопилу, а по его щекам текут слезы. В квартире дед увлекся радиопередачами и аудиокнигами, а также поделками 3D-ручкой, которую ему подарил сын. Второй инсульт застиг всех врасплох. Из больницы хозяин уже не вышел, а у его вдовы навсегда сжались в тонкую полоску губы, опустились вниз их уголки, а по бокам шеи четко обозначились два бугорка, как будто она все время крепко сжимает зубы. Даже голову она стала держать с каким-то упрямым наклоном к правому плечу. Боря оказался как нельзя кстати: подготовка к школе, логопед, врачи занимали ее время, а из мальчика, как специально, выползали все новые диагнозы и поведенческие проблемы. Крепко сжав зубы и так же крепко держа внука за руку, она водила его на занятия, по врачам, возила на рентген спины и стоп в Волгоград. С дочкой она почти не общалась, оставив ей Борину пенсию по потере кормильца. Света несколько раз в год приезжала в родную Даниловку: на день рождения матери и живущего рядом брата, весной на кладбище к двум могилам – мужа и отца. Привозила сыну пару киндер-сюрпризов, или шоколадку, или простенький набор фломастеров, купленный в киоске возле остановки. Рассеянно слушала о новых диагнозах, под взглядом матери торопливо обнимала сына и убегала на остановку, в свою загадочную, неведомую Боре жизнь. Или ходила по бывшим школьным подружкам, давая им очередную порцию информации для пересудов.
Боря не ждал от бабушки любви, привык к ее недовольству, унылым глазам, упрямо сжатым губам, привык к именованию «он мой крест», произносимому так буднично, без всякого пафоса, что всякий этому верил, и он в том числе. У него было три дяди, и с дядей Сашей, живущим в Волгограде, он виделся даже чуть чаще, чем с мамой. Тот привозил ему на день рождения дорогие подарки: хороший телефон, планшет, электронную игру. Всё это бабушка выдавала дозированно, и Боря понимал: это запрет невролога. Старший сын бабушки дядя Коля относился к нему с равнодушной добротой и, кажется, был рад, что его мать теперь снова при деле.
Был еще дядя Володя, папин младший брат. Сначала он не проявлял никаких родственных и просто человеческих чувств к племяннику, но два года назад все изменилось. Бабушка тяжело заболела гриппом и решилась попросить его свозить Борю на МРТ, чтобы не потерять очередь. Они как-то неожиданно разговорились, и дядя Володя с удивлением обнаружил в вечно молчащем племяннике, которого считал дурачком или аутистом, хорошего человека и даже интересного собеседника, если разговорить. Своих детей у него пока не было, и он стал потихоньку приобщать Борю к мужским делам и занятиям. То они вместе ставили новый забор, то собирали яблоки, то ремонтировали скутер, то ходили красить ограду у «бедного Сереги». Галина Семеновна сначала недоверчиво косилась на внука, которого совсем не знала. Но потом как-то привыкла, что ли, или просто так доверяла своему обожаемому младшему сыну, что стала пихать внуку то теплую пышку, то деньги на мороженое, то книжку с полки. А однажды сын с удивлением заметил, что они сидят рядом на диване и разглядывают семейный альбом и племянник с видом то ли взрослого, то ли уже сразу пожилого родственника внимательно слушает ее рассказы, задает вопросы. «Надо же… Пусть общаются», – с улыбкой подумал дядя Володя. Ему самому вся эта история семьи была глубоко безразлична.
Там, под старой яблоней, его и обнаружил дядя Володя. Галина Семеновна лежала в больнице, куда ее неделю назад увезли с высоким давлением.
– А я думаю, что там за кот лазит, а это твоя голова, – с улыбкой сказал он, подходя к племяннику.
– Осторожно, тюльпан! – закричал Боря, но было поздно.
– Да хрен с ним. Пошли лучше сожрем что-нибудь. С утра только чаю попил. Эх, вот не хватает матери! Тут говорил с врачом – что-то в сердце обнаружили, я не запомнил. Говорит, еще обследования нужны. И снижение массы тела. В общем, как-то всё не очень.
– А бабушка ведь уже лежала у них, и ей уколы хорошо помогли. И капельницы. – Боря осторожно перешагнул через сломанный цветок и сквозь сухие метелки сорняков вылез на дорожку.
– Вот и я про то. Если б еще таблетки регулярно пила! А то «понавыписывали кучу, только печень сажать…». Ну ничего, она у меня крепкая. А давление – так у всех давление, правда? – Он отряхнул сухие семена крапивы из чуть вьющихся волос племянника. Эти невнятные заломы на блеклых Бориных волосах не украшали их владельца, а, наоборот, придавали ему сходство с огородным пугалом. «Какой же он стремный. Голова большая, пузико, а ножки тоненькие. Красный, как гном с бодуна. Ревел, видать. Опять дразнили? Эх, Серега, как-то неудачно ты тогда зашел… А пацану всю жизнь маяться».
