С туалетом — все просто: вот он, прямо на дороге. От кого прятаться? Марина спустила брюки и присела. Облегчение было настолько ярким, настолько счастливым, что смысл жизни, казалось, был достигнут. Нестерпимо захотелось отползти от появившейся лужи и прилечь… впрочем, можно и не отползать…
Нет, рано, рано! Марина взяла рукой себя за шиворот и встала.
Двести метров до перекрестка. Нет, уже гораздо меньше… сколько? Не проскочить бы… Третий поворот. Второй дом от края… Вон тот? Или вот этот?
Опять Марину рвало. Сон смешивался с реальностью. Кто-то где-то выл… или что-то выло… где-то летал вертолет — гул доносился издалека и одновременно отовсюду… кто-то кого-то резал, и кровь лилась в стакан… и вдруг послышались гитарные переборы — настолько чистые и настолько нелепые в этой круговерти бреда, что Марина остановилась, вцепившись в очередную березку.
Здесь было несколько березок. Она посмотрела наверх. Темные стволы уходили в бесконечность и там сходились в одну точку.
Звуки гитары не иссякали. Кто-то играл знаменитую Канцону да Милано — с душой играл, пусть и не без огрехов… а ведь Франческо да Милано — один любимых композиторов ее Четвертого… покойного Трезорова, застреленного в серпуховской гостинице… Или это лютня была, а звуки шли непосредственно из Рая… может, сам Трезоров играл — специально для нее?
Марина заплакала, прижавшись к березке щекой. От радости — не от горя…
Блаженство охватило ее. Деревья закрутились в хороводе — точно, как в знаменитой сцене из фильма «Летят журавли» Она сползла вниз по стволу. Она перевернулась и заглянула в небо — как в бездну. Бездна внимательно посмотрела на нее и шепнула: «Прыгай…»
…К обессилевшей, теряющей сознание женщине, давно присматривалась, а теперь уже подбиралась стая бродячих собак. Они не лаяли, не бегали, не суетились. Они окружали березу, набираясь все большей уверенности.
— Пёсики, не трогайте меня, — попросила Марина. — Я репортер. Я такая же, как вы. Я бродячая сука, которую все пинают и кормят объедками…
Где-то хлопнула дверь.
Марина закрыла глаза и прыгнула в бездну…
Четверг, ночь. МЕЛОДИЯ ЭТОЙ НОЧИ
Он проснулся, как от звука будильника — неожиданно и сразу. Некоторое время он лежал, размышляя, что же его разбудило. Наверное, просто таблетки закончили действовать. Организм привык к регулярным вторжениям, организм покорился… и кроме того, снаружи что-то происходило.
«Будильник», — с наслаждением повторил человек слово, пришедшее из прошлой жизни. Один из многих предметов повседневности, о значимости которых нормальные люди никогда не задумываются, хотя именно эти предметы изо дня в день подтверждают их нормальность.
Была еще ночь. Человек посидел некоторое время в темноте, прислушиваясь к себе. Настоящего зуда пока не было, но проклятый комочек уже перекатывался между солнечным сплетением и горлом, постепенно превращаясь в ком… который затем пустит щупальца по всему телу, а затем — прыгнет в мозг…
На улице и впрямь что-то было не в порядке. Человеку не нужно было выходить из дому, чтобы почувствовать это. Во-первых, в паре сотен метров на юго-юго-запад горела какая-то постройка. Запах дыма проникал сквозь щели в окнах. Надеюсь, пожар потушат, безразлично подумал человек, или хотя бы огонь никуда не перекинется. Пожар в садоводствах — это жуткая стихия. И во-вторых, кто-то брел по улице, — кто-то, кому плохо… К счастью, его это не касалось.
Он знал, с чего нужно начать эту ночь. Скорее — пока его опять не торкнуло и не тюкнуло… Встал. Не зажигая свет, снял со шкафа гитару. Нежно провел рукой по ее изгибам, лаская деревянный корпус. Уверенным движением положил инструмент себе на колено. Тронул струны, пробуя звук. Гитара, естественно, была расстроена… Он подкрутил колки, настраиваясь. Он обладал музыкальным слухом, близким к абсолютному; во всяком случае, не спутал бы чистое «ми» с «ми бемоль». И если бы не любил он так литературу — стал бы учить детей музыке, это точно.
Начал играть…
Пальцы промахивались, с трудом вспоминая, как это делается. Струны сидели высоко, мозоли на подушках пальцев сошли, да и моторика нарушена… Он закрыл глаза, отгораживаясь от тьмы вокруг, впитывая в себя божественную мелодию… И вдруг понял! Понял!
Я родился, сказал он себе. Еще вчера я был мертв… меня не было… вернее, еще не было… а теперь — вот он я.
Я жив.
Франческо Кано́ва да Милано сказал ему об этом…
То, что творилось неподалеку от его убежища, все-таки мешало человеку сосредоточиться. Твари собирались в стаю, чтобы на кого-то напасть… адские твари — на слабого, несчастного… на выпавшего из колыбели ангела… как же явственно он это чувствовал!
Он отложил гитару, взял на всякий случай кухонный нож и поспешил на улицу. Теперь выйти из дому было можно. Ночь дала ему такое право.
…Предательский сбой случился неожиданно.
Палец соскочил. Фальшивая нота. Ослепительная вспышка ярости, секундный провал в памяти…
И вдруг — сразу две струны лопнули. Сами по себе? Нет, конечно. Я их оборвал, сообразил человек, испытав жгучий стыд. Меня нельзя допускать ни до вещей, ни до людей… Хотя, почему?! Это всего лишь гитара!
Я жив, сказал себе человек, значит, я имею право на гнев.
Он забросил гитару на шкаф, даже не подумав вернуть ее в чехол…
Горела керосиновая лампа. Было по-домашнему уютно: бревенчатые стены, проложенные мхом и пенькой, хорошо сохраняли тепло.
Он зачем-то взял нож, который схватил, выбегая на улицу. Вчера, шинкуя овощи, он не обратил внимания, насколько хорошо сделана эта штука; не до того ему было. А теперь увидел — изделие штучной работы, пригодное не только для кухни. Настоящая сталь, качественно заточенная… деревянная рукоятка с упором, лежащая в руке, как младенец во чреве матери… лепесток лезвия — причудливой формы… Красота, подумал человек, все-таки не в содержании, а в форме. Другой вопрос — меняется ли форма, когда лезвие окрашивается кровью? Об этом можно было бы подискуссировать на заседании Клуба…
Не выпуская нож из руки, человек подошел к старенькой кровати, на которой спала спасенная им женщина. Присел на корточки. Дотащить бедолагу до дома оказалось непросто: силы в нем были уже не те, что раньше, увы.
— Вы ведь красивая, — тихо сказал он. — Цветок в пыли… Такое достойное лицо… Почему вы здесь?.. Да и я ведь — здесь…
Она спала очень неспокойно: вздрагивала, иногда стонала или что-то бессвязно бормотала. Мужчина стащил с нее сапоги. Женщина, всхлипнув, повернулась на бок и свернулась калачиком.
Обувь оказалась надета на голые ноги. Заледеневшие пальчики подергивались…
— В какую беду вы попали? — спросил человек, словно всерьез ждал ответ.
Он сбегал в прихожую, принес два ватника и укутал ими свою гостью.
Затем осмотрел сапоги. У одного каблук почти оторвался, каким-то чудом болтался сзади на куске кожи. Очевидно, при движении волочился следом. Как женщина умудрялась передвигаться на такой обуви?
Ничего, поправим…
Зуд накатывал на мозг, как лавина. Надо срочно чем-то заняться, напомнил себе человек. Что сначала — еда или сапог?
Еды немного осталась со вчерашнего, только разогрей. Он разжег примус, поставил сковороду с картошкой… сильно мешал нож в руке, однако никак не удавалось с ним расстаться… и тут же, забыв про сковородку, человек переключился на новое дело — забегал по дому в поисках инструментов. Всего-то нужно было — молоток и небольшого размера гвозди…
Набор орудий труда, необходимых для починки сапога, обнаружился под шкафом — достаточно было выдвинуть плоскую и широкую деревянную коробку. Коробка закрывалась крышкой. Изнутри на крышке висела пила, удерживаемая деревянными скобками.
Человек, отложив нож, взял пилу в руки и долго-долго смотрел на нее.
Потом он оглянулся и посмотрел на спящую женщину…
