- Мда, складно калякаешь, мусор, - сказал, наконец, Олмер. - А слабо на пианине сыграть? Руки у тебя я смотрю длинные, загребущие...

- Правда твоя, Вождь, - взволнованно ответил хоббит. Я в мирное время у дядюшки в салуне на пианино тренькал, - с этими словами Фолко подошел к пианино и в пижонской манере, то есть не только руками, но и мохнатыми ногами, и даже задницей, наиграл нехитрый мотив и громко, некрасиво фальшивя, запел:

В шумном балагане был завсегдатаем,

Эльф Калигулас по прозвищу Лютнист.

Был он и талантлив, был он гениален,

Но в душе, пожалуй, не совсем он чист...

- Калигулас на все горазд, играет он как пидарас, ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля... - вприсядку станцевали и спели гномы.

Все ошарашено молчали, глядя на нашу троицу.

- Э-э-э, ну эдак и я смогу, - нарушил тишину один из подвижников Олмера. - А ты нашу сыграй, родную.

- Сижу на нарах, как король в Минас-Тирите, - принялся тренькать хоббит, задирая на пианино, еще и правую ногу.

- Вождь, - разом подобрел подручный Олмера. - Да они же из наших, век здравура не видать!

- Утихни, Промокашка, - посоветовал Санделло. Олмер едва заметным кивком головы подтвердил слова Санделло.

- Ну а про Черных Гномов что молчишь, как Склифасовский? Колись давай, славненький хоббит, - улыбаясь, произнес Олмер.

- Мы не можем, о, Великий Вождь, - смиренно заявил хоббит. - Если мы скажем хоть слово, они нас уничтожат при помощи браслетов, - в доказательство хоббит обнажил запястье. В следующее мгновение браслет Фолко ожил. Яркая вспышка озарила шатер, а когда глаза вновь привыкли к освещению, то узрели на лбу Вождя детскую присоску. Браслет Фолко и впрямь оказался особенным...

В следующую секунду к груди хоббита и гномов приставили столько колющего и рубящего оружия, что наши герои почувствовали себя в роли овоща для ошинковки.

- Это не я, это все Черные Гномы, - завизжал Фолко так, что у всех заложило уши. - Я предупреждал!

- Успокойтесь, - заорал Олмер. - А ты мой маленький мохноногий друг, прекрати визжать как свинья, а то уши закладывает. - Это действительно не наши друзья. Браслет самовольничал, - с этими словами он попытался отодрать присоску, но ничего не получилось.

- Мой Вождь, клей гномов действует моментально и отодрать его возможно только по окончании срока годности, - тихо промолвил Малыш.

- А какой срок годности у вашего клея? - спросил Олмер, продолжая попытку отодрать присоску ото лба.

- Не меньше трехсот лет, - с гордостью ответил Торин и тут же полетел на пол. Рассерженный Олмер ударил Торина, а гном, удерживающий обычно удары весом в полтонны, рухнул на пол, словно мальчишка.

- Я что, триста лет с этой присоской ходить буду? - возмущенно заорал Олмер. - гномы пархатые, что удумали! Да я всех на диваны кожаные порежу! Санделло, внеси в список первоначальных дел новую запись. После "завоевать Средиземье", "обессмертить эльфов через производство вечных кожаных диванов", и перед "выбросить мусор", запиши "заклеить всем Черным Гномам задницы их гребаным клеем". Пускай триста лет животами помучаются, шутники, мать их! - ни хоббит, ни гномы никогда не видели столь разъяренного Олмера. - Ну а с вами мы еще разберемся, - заявил Олмер, глядя на наших героев и немного поостыв. - Если окажется, что вы честные фраера, то положу вам жалованье пятьсот триалонов. А если прихвостни эльфийские, то мы вас небольно, чик и зарежем.

- Тысячу! - заорал Фолко. - Тысячу триалонов давай, о, Великий Вождь.

- Зачем тебе столько денег, мой маленький и очень жадный друг? - удивился Олмер.

- Они мне сердце согреют, когда я под стрелы эльфийские пойду, - пылко и цветасто ответил хоббит, прижав для правдоподобности кулачок к сердцу.

- Каждому! - деловито заявил Торин. - Бьют, понимаешь ни за что, а я кровь проливай.

- Торин дело говорит, - прогундел Малыш. - Мы тут, как хоббит, говорит, боксерские перчатки со свинцом до дыр истерли, шарики-подшипники от вражеской крови ржавеют не по дням, а по часам, понимаешь, а нас как Ваньку Жукова, по мордасам бьют, - монолог Малыша вышел на загляденье и оборвался лишь, когда Вождю надоело слушать его жалобное занудство.

- Вон!!! Пошли вон! Завтра с вами разберемся! Клееложцы херовы!

Наших героев вытолкали из шатра взашей, не дав сказать ни слова.

- Что будем делать друзья? - спросил Маленький Гном. - Нам только что пообещали тысячу триалонов. Каждому! И ничего не надо делать. Красота!

- А как же судьба Средиземья? - горестно вопросил Фолко. - К тому же, если Вождь нас заподозрит в работе на эльфов, нам всем каюк. Вот если бы он подарил нам тысячу просто так, или на худой конец, не угрожал бы нам, тогда бы другое дело.

- Ты прав, брат хоббит, но и Малыш тоже прав, - молвил Торин. - Но я бы предложил подождать, может быть, нам обломится тысяча триалонов от Олмера, а потом мы его замочим и заработаем еще тысячу, - и Малыш с хоббитом уставились на Торина так, как будто видели его первый раз в жизни.

- Ты самый умный и хитрый гном, которого я когда-нибудь видел, - вскричал воодушевленный хоббит. - Эх, заживем!

Малыш ничего не сказал. Он только раззявил свой рот до ушей в глупой счастливой улыбке и преданно пялился на Торина.

Друзья на радостях откупорили неприкосновенный запас "овцежоповки", заныканный запасливым хоббитом и всю ночь провели в разговорах. Наутро Маленький Гном предложил пойти потренироваться в воинском искусстве "ик-ик", а то в назначенный час рука дрогнет или оружие подведет.

Тренироваться все решили на двери наспех срубленного к приезду Вождя туалета. Фолко прилепил на дверь плакат с изображением Олмера и надписью "Олмер-мать порядка" и началось. Торин и Малыш с громким хеканьем метали свои топоры в дверь, а Фолко всаживал стрелу за стрелой в глаза плаката. Туалет скрипел и кряхтел, но держался из последних сил.

Фолко после длительной передышки, вызванной опустошением новой порции "овцежоповки", вновь оттянул тетиву и с глубоким придыханием послал стрелу прямо в лицо настоящего Олмера, осторожно открывающего дверь туалета изнутри. Вождь не успел даже испугаться, но какая-то нечеловеческая сила заставила его поскользнуться. В следующую секунду стрела хоббита пробила щеку Олмера и вылетела наружу из другой щеки. Вождь в мгновение ока оказался залит собственной кровью, хлеставшей из двух огромных рваных ран.