Несколько секунд перебираю в голове вопросы, не понимаю, с чего начать.

– Сколько тебе лет?

– Следующий вопрос.

– Как ты стал Кондуктором?

– Следующий.

– Зачем это все?

– Ты уже знаешь.

– Ты, блин, издеваешься?

Парень коротко улыбается, и от этого становится неожиданно тепло. Еще мгновение назад я едва не вскипела от ярости, а теперь разве что не медитирую у кристально чистого ручья.

– Прости, Лиля, – он накрывает мою ладонь своей, – все, что тебе хочется знать больше всего, я попросту не могу рассказать. Знаю, что интересно. Знаю, что страшно. Но таковы правила. Ты поймешь… Позже.

Я одергиваю руку, отворачиваюсь, смотрю куда-то перед собой, выискиваю хоть что-нибудь занятное в обшивке салона. Не получается: это совершенно типичный московский трамвай. Серый пластик, отполированные стальные поручни, по синей обшивке кресел бегут тонкие желтые линии, складываются в контуры достопримечательностей столицы. За окнами – прежняя бесконечная рябь.

– Я могу задать тебе встречный вопрос?

– Ты только что это сделал, – отвечаю, не поворачивая головы.

– Сделаю вид, что не услышал. Так вот. Почему ты не смотришь мне в глаза?

– Мама научила не смотреть в зубы дареным коням и в глаза незнакомым мужчинам, – улыбка – натужная, вымученная – не держится на губах даже долю секунды.

– А если серьезно? – и его голос тоже становится удивительно серьезным.

– Если серьезно – понятия не имею. Не могу и все.

– Ладно, ответ принимается. Пока что.

Понимаю, что меня почти перестало тошнить. Трамвай постепенно сбавляет ход, останавливается со скрипом, больше похожим на вздох. Сквозь окна не видно вообще ничего, и я на автомате бросаю вопросительный взгляд на спутника. Он лишь пожимает плечами:

– Сюрприз, видимо. Такое бывает.

«Осторожно, двери открываются. Покидайте состав только на свой страх и риск», – механический голос из колонок заставляет вздрогнуть.

– А то мне сюрпризов мало, конечно, – борюсь с желанием что-нибудь пнуть, подхожу к дверям. Делаю шаг в неизвестность – и понимаю, что она не такая уж неизвестная.

Прямо по курсу, чуть поодаль, рыжеет Ростральная колонна. По правую руку плещется Нева, слева всем нутром давит Кунсткамера.

– О, давно я в Питере не был, – Кондуктор выходит из трамвая вальяжно, засунув руки в карманы брюк. – Дай угадаю. Плюс-минус в этом районе тебе говорили одно, ты верила в другое, а на деле оказалось третье. И все потому, что кто-то забыл на берегу разобраться в терминологии. Угадал?

– Почти. Район другой, но город совершенно точно этот.

Подсказка Кондуктора сработала на совесть во всех смыслах. Кто-то невидимый и неосязаемый начал переставлять слайды в моем внутричерепном проекторе. Вот я на ватных ногах выхожу на Английскую набережную. Вот спускаюсь к воде, дрожащими пальцами пытаюсь распутать наушники, слушаю по кругу одну и ту же песню, кручу в руках последнюю сигарету, изо всех сил пытаюсь не заплакать. Вот полгода спустя в этом же городе, но сильно дальше от центра, горблюсь под натиском бетона, окружившего со всех сторон. Вот долго смотрю на рельсы на Чернышевской. Холодное и дождливое лето, невзрачная и безликая зима – все смешивается, взбалтывается, кружит голову.

– Слушай, ты же тут разбираешься в правилах. Можем быстренько кое-куда съездить на трамвае? – Кондуктор мотает головой. – Тогда перед поездкой посидим немного здесь? Люблю это место.

Повторяя один – давно забытый, как мне казалось – августовский вечер, считаю ступеньки, сажусь на ту, что ближе всех к реке. Темно-синюю гладь тут и там рассекают катера и теплоходы, доносятся песни, голоса, смех. Вечный город живет своей жизнью, и ему, в общем-то, откровенно плевать, у кого где болит. Есть задачи поважнее. Например, сохранить полотно Невы цельным, неразрывным, иначе даже сквозь мелкую царапинку наружу прорвется мятежный дух былых времен. Это не вода, это запечатанные под прозрачной пленкой истории. Бьются о барьер, изо всех сил пытаются освободиться, но Петербург слишком хорош в своем деле. Он знает: прошлое должно оставаться в прошлом. Жаль, трамваю этого никто не объяснил, и мне приходится расковыривать давно зажившие раны без наркоза.

Река напоминает волнистый акустический поролон: слишком уж равномерно раскинулись холмики и впадины. И с такой же легкостью поглощает тревоги и печали. Я даже на какое-то время успела забыть, что оказалась здесь против своей воли и вообще непонятным образом. Способствовало еще и то, что Кондуктор молчал и не отсвечивал: кажется, впервые с момента знакомства он не издавал ни звука аж… Пять минут? Десять? Не знаю, телефон успел вырубиться.

– Говоришь, давно в Питере не был? – кивает. – Тогда пройдемся немного.

Маршрут выстраивается в голове быстрее, чем я успеваю этого захотеть. Я словно поднимаюсь над городом, смотрю на него с высоты полета среднестатистической чайки, а по улицам бойким отрядом рыжих муравьев бежит пунктирная линия. По прикидкам – час ходу, если совсем никуда не спешить и не заворачивать, сопротивляясь соблазнам. А соблазны велики: Северная Пальмира расщедрилась, целует бронзовыми лучами прямо в кончик носа. Я в такие дни обязательно захожу за холодным кофе в одну из двух любимых кофеен, и как назло обе заманчиво мигают вывесками на моей воображаемой карте.

– Ты точно поняла, куда нам нужно? – Кондуктор выглядит немного ошарашенным, и это даже немного смешит. Юркий солнечный зайчик отталкивается от Невы и прыгает прямиком в его синие глаза. Почему я вообще запомнила, что у него синие глаза?

– Раз мы оказались в конкретной точке конкретной набережной конкретного Питера – есть только один вариант.

Ненадолго останавливаюсь в середине Дворцового моста. Пытаюсь вглядеться в лица прохожих, но ощущение такое, что я вышла из дома без очков и линз: ничего, кроме невнятных бежевых пятен с затемнением там, где должны быть носы и рты. Разумеется, правила трамвая все еще действуют, и на самом деле я не в Петербурге, а в собственных воспоминаниях. Жаль, конечно. Я правда рассчитывала на хороший кофе.

С противоположного берега уже выжидающе смотрит Петр Алексеевич. Еще не вижу, но уже чувствую. Знает наверняка: обязательно подойду поздороваться, мысленно проведу кончиками пальцев по Гром-камню, вместе помолчим немного и разойдемся в разные стороны. Ни в одну из многочисленных встреч не было такого,чтобы мы смотрели в одну сторону дольше пяти с половиной секунд. Так уж вышло, что Император Всероссийский всегда был в курсе, что вкусы у нас различаются, по крайней мере, по отношению к столицам. И ничего, что родились в один день. Вот и в этот раз не задерживаюсь надолго. Лишь коротко киваю и оставляю Медного – да, бронзового, разумеется – всадника за спиной.

Мы идем мимо Исаакия и Астории, по Синему мосту и налево, вдоль Мойки. Я смотрю по сторонам так, как смотрела на Петербург много лет назад, в самую первую нашу встречу. Улицы кажутся немного картонными, но все же наполнены такой энергией, такой жизнью, что если не держаться за воздух, свалишься с ног.

– Ты, конечно, умеешь маршруты прокладывать, – Кондуктор немного морщится, когда мы сворачиваем на узкий тротуар Гороховой. – Нельзя было выбрать, ну, что-то более приспособленное для неспешных прогулок?

– И что ты предлагаешь, Невский? – ухмыляюсь. – Запомни на будущее: в Питере хорошо все, что не Невский. Каждый петербуржец подтвердит.

– А ты у нас, конечно, главная петербурженка на этой вечеринке, ну-ну.

Я не сдерживаюсь и кривляюсь, передразниваю Кондуктора, сразу же начинаю смеяться.

– Нет, ты сам посуди. Красиво кругом? Красиво. Вывески бесят? Возможно, но все равно не так сильно, как на проспекте. Туристов меньше, опять же.

Ровно в этот момент не успеваю увернуться от прохожего, но он не врезается, а идет насквозь. Это одновременно нагоняет страх и отрезвляет: мы все еще в воспоминаниях, это все еще какая-то другая нереальность со своими правилами. На долю секунды теряю равновесие, но спутник подхватывает под локоть, не давая упасть.