– Какая красивая церковь, – сказала Дэни, когда они миновали широкое арочное окно с витражами и остановились у крыльца главного входа.

– Спасибо, – ответил Уизерс.

– Когда вы шли от церкви к своему дому, вы никого не видели на кладбище?

– Из живых – боюсь, никого.

Дэни улыбнулась:

– А ваша жена?

– А что моя жена? – переспросил Уизерс.

– С ней все в порядке?

– А, понял. Да, она только недавно вернулась после ужина с одним пожилым прихожанином.

С небольшой церковной парковки на Нижней улице медленно выезжала пожарная машина.

– Я обязательно лично поблагодарю начальника пожарного отделения за отличную работу его команды, – сказал Уизерс, провожая взглядом машину. – Мы с ним хорошо знакомы; вместе участвовали в нескольких благотворительных мероприятиях. Если у вас больше нет вопросов, констебль, мне нужно зайти в церковь, убедиться, что там все потушено на ночь. Не хотелось бы в спешке оставить зажженную свечу.

Дэни смотрела, как Уизерс поднимается по трем ступенькам, толкает тяжелые дубовые двери и входит в церковь. Она представила себе, как ложится в горячую ванну и смывает с тела запах гари. Погруженная в свои мысли, она не обратила внимания на фигуру человека, в темноте наблюдающего за ней из окна второго этажа дома викария.

Увидев, что Дэни простилась с викарием, я делаю пару шагов в ее сторону, и боль в лодыжке заставляет меня зашипеть.

– Мистер Харпер, вас точно не подвезти до дома? – спрашивает Кук, догоняя меня и осторожно беря за локоть.

– Нет, я в норме, правда, – говорю я, поворачиваясь обратно к зданию клуба. Двое пожарных уже демонтируют последние прожектора. – Нужно просто немного пройтись, и все будет окей. Лодыжка даже не вывихнута.

Карен Кук улыбается, заставляя меня рассмеяться.

– Нет, правда, – продолжаю я идти по гравийной дорожке и прикусываю изнутри щеку. Делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к ней:

– Видите? Все в полном порядке.

Я смотрю на массивный дом викария в викторианском стиле – лабиринт комнат на другой стороне кладбища. Из одного из окон второго этажа пробивается тусклый свет.

– С остальными свидетелями поговорим утром, – говорит Кук, следуя за моим взглядом. – Но вы уверены, что никого не видели на кладбище, когда начался пожар?

– Ни души.

– Никто не бродил вокруг церкви, не выходил из ворот?

Я отрицательно качаю головой:

– Извините. Было темно. Вряд ли я смог бы что-нибудь разглядеть.

Мы стоим перед обгоревшим входом в клуб. Что там делал тот человек? Почему он не попытался выбраться раньше? Почему убежал не сразу, когда я его окликнул? С петель свисают обугленные остатки двери. Сожженный плющ все еще цепляется за дверной косяк; дышать тут по-прежнему тяжело. Я достаю телефон и включаю фонарик. Набираю в грудь побольше воздуха и быстро иду вперед. Прежде чем Кук успевает сообразить, что я делаю, я уже внутри.

– Мистер Харпер, вы куда? – кричит она мне вслед.

Я вхожу в ту комнату, где нашел человека. В центре комнаты – обугленные до черноты сдвинутые вместе деревянные столы. Поставленные один на другой стулья почти сгорели.

– Что же он здесь делал? – размышляю я вслух, освещая комнату лучом фонарика.

– Мистер Харпер, выйдите, пожалуйста. – Офицер Кук последовала за мной в комнату. – Здесь небезопасно.

– Тот человек оказался здесь не просто так, – отвечаю я. – В самый разгар пожара он ползал по полу, как будто искал что-то.

– Завтра пожарный-следователь все тут осмотрит.

Она пытается меня выставить, но я давно понял: хочешь что-то узнать, умей задавать правильные вопросы. И двигаюсь дальше. У стены стоят остатки чего-то вроде спортивного комплекса. С потолка свисают обгоревшие канаты.

– Что здесь было? Что-то типа спортзала?

– Возможно, – отвечает Кук. – Здание давно пустовало, но раньше здесь проводились разные общественные мероприятия.

Я перелезаю через деревянный тренажер для гребли и провожу пальцами по влажной саже, покрывающей древнюю скамью для жима.

– Мистер Харпер, я выхожу. Прошу вас, идите за мной.

Я поднимаю фонарик и оглядываю комнату.

– Вот тут я его увидел, – говорю я и плечом пытаюсь сдвинуть обугленную скамью, но та привинчена к полу. В свете фонаря мелькает какой-то блик. Я наклоняюсь и понимаю, что луч отразился от лезвия ножа.

Раздается грохот. Скамья валится вниз, проламывая пол, куда-то на уровень фундамента. Я отпрыгиваю назад и вскрикиваю, приземлившись на поврежденную ногу.

– Мистер Харпер! – кричит офицер Кук. – Здесь правда небезопасно, пойдемте.

Она права, и я торопливо покидаю помещение. Большая часть задней стены уничтожена огнем, и мы легко выбираемся из здания через образовавшуюся дыру.

– Там был нож, – говорю я. – Под жимовой скамьей.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Свет фонарика отразился от лезвия.

– Если там есть нож, пожарные-следователи завтра его найдут.

Кук включает свой фонарик, освещая нам путь через густой кустарник; я следую за ней.

– Уже есть предположения о причине пожара? – спрашиваю я.

– На данном этапе только догадки.

– Мог это быть поджог?

– Надеюсь, что нет.

– Потому что, если это был поджог, тот, кто был внутри, мог быть целью, так?

Кук отвечает не сразу. Мы сворачиваем и обходим здание, оценивая последствия пожара.

– Думаю, тому, кто был внутри, очень повезло, что вы появились вовремя, – тихо говорит она.

Я останавливаюсь и внимательно осматриваю остов здания. На стене все еще держится металлическая водосточная труба. Направляю луч фонаря вниз и вижу на почерневшем люке водостока разбитую стеклянную бутылку. Поднимаю ее и подношу горлышко к лицу. В нос шибает запах сосны – его ни с чем не спутаешь.

– Скипидар, – говорю я. – Легковоспламеняющийся. – Надо найти того человека.

Пятница

Памела Катберт ненавидела утро. Она уже не помнила, когда в последний раз просыпалась отдохнувшей. Всю ночь она ворочалась и не могла уснуть. Ноги затекли, ступни покалывало, вялые руки еле поднимались. Она потянулась к тумбочке и взяла телефон. Местный чат переполняли сообщения о пожаре в церкви Святого Стефана. Ей это было совершенно неинтересно, и она включила радио, послушать утренние новости. Все было плохо – бесконечный поток катастроф: наводнения, убийства, коррумпированные политики, невинные солдаты, погибшие на чьей-то чужой войне. Ничего, что могло бы ее развеселить. Она переключилась на свою любимую музыкальную станцию Absolute 80s. Они имели привычку ставить одни и те же песни, но Памела не возражала. Эти песни напоминали ей о временах, когда она была счастлива.

Диджей объявил: “Вот вам кое-что, чтобы как следует настроиться на выходные”. Откидывая одеяло, Памела задумалась, когда люди вообще успевают работать. К обеду в барах у реки будет уже не протолкнуться. В ее время все работали пять дней в неделю. Начался припев, и она принялась подпевать. Ей скоро семьдесят пять, а она все еще слушает группу Adam and the Ants. Она улыбнулась сама себе. Кого она обманывает?

Она села на край кровати и осторожно потерла уплотнения в ладонях. Каждое утро они болели. Иногда она просыпалась с почти онемевшими руками. Как-то она показала уплотнения своему доктору и заметила, что он полез искать информацию в компьютере. И в итоге сказал, что это, вероятно, старческое, и посоветовал каждое утро принимать по две таблетки парацетамола. И это все? Она усомнилась в его квалификации. Он выглядел совсем юным – лет на двадцать – хотя, конечно, должен быть старше. В последнее время все вокруг казались Памеле молодыми. Он был замещающим врачом, и она подозревала, что это его первая настоящая работа. По крайней мере, он старался и был очень аккуратно одет. В итоге она даже почувствовала к нему жалость. Уходя, она поблагодарила его и сказала, что надеется увидеть его снова. Почему – она сама не знала. По дороге от его кабинета она не могла перестать смеяться. Женщина в регистратуре, наверное, сочла ее сумасшедшей. Она намеревалась записаться еще раз – позже, когда ее врач, доктор Джа, вернется из Индии. Та уехала на месяц преподавать в город Мерут. Памела никогда не слышала о Меруте и спросила доктора Джа, не в Дели ли это. Нет, ответила доктор Джа, хотя не так уж и далеко. Памела про себя подумала, что лучше бы доктора Джа направили в Дели. Памела переживала, что в Меруте такой прекрасный врач будет растрачивать свой талант впустую.