– А связь – это один из элементов боя. – вступилась за сына мать, преподававшая в училище не столько русский язык для первокурсников, сколько криптографию и шифровальное дело второму и четвертому курсу. – Будь у моего мужа с собой рация, мы бы успели направить к Ак-Ташу маневренную группу. Но связи не было, и он погиб.

Затем двое суток за окном лил дождь. Петр даже начал жалеть, что не поехал в Ялту, хотя и там еще купаться холодно. Наконец, утреннее солнце разбудило его, и в распахнутое окно пахнуло летом. Убедившись, что термометр перевалил за 25, к двум часам он начал чистить белые ботинки, отглаживать белые брюки и китель, который он носил с белым шарфом из парашютного шелка под стойкой. Орденов и медалей не было, обошлись значками ГТО и Ворошиловский стрелок. Еще в Ейске он провернул одно дельце, и в его командирскую книжку был вписан номер пистолета отца и заверен печатью воинской части № 13820. Поэтому Петр расстегнул тренчики от кобуры с полученным ТТ, и подвесил на них старинный добротный «комиссарский» маузер с личной подписью «И. Ст». Он добавлял «солидности» вчерашнему курсанту и школьнику. Такие тщательные сборы, естественно, привлекли мое внимание, но я не вмешивался, тем более, что старый пистолет был вытащен из кобуры, разобран, вычищен и смазан. Из трамваев он выбрал «пятерку», которая свернула на мост лейтенанта Шмидта, и, через некоторое время, остановилась возле Мариинского театра. Лейтенант направил свои стопы в сторону, которую я никак не ожидал: он подошел к консерватории. Не замечал у него любви к музыке. По дороге был приобретен какой-то веник. Он, явно, кого-то ждал. Дело чуть не испортил комендантский патруль, но обошлось только проверкой документов, хотя капитан-лейтенант несколько раз неодобрительно посматривал на «маузер», но, обнаружив соответствующую запись в командирской книжке, отдал честь и пожелал успехов. Тут из дверей консерватории вышла девушка в легком платьице, носочках и светлых туфельках на небольшом каблучке. Она едва протиснулась в дверь, так как у нее в руках был футляр со здоровенной скрипкой, виолончелью. Этого нам только и не хватало для полноты ощущений. У девушки явно прослеживаются польские или белорусские гены: светловолосая, нос с легкой горбинкой, даже не голубые, а ярко-синие глаза, сухие тонкие губы. Петр оторвался от памятника и направился к ней. Они, оказывается знакомы! Подарив веник, Петр ухватился за рукоятку футляра. Вообще-то, на ремне за спиной ее тащить проще. Называл он ее Летта. Пара приняла легкомысленное предложение Петра прогуляться пешком, так как давно не виделись. Они вышли по Майорова на Мойку и пошли по нечетной стороне в сторону Невского. Здесь «недалеко», это примерно пара километров. Пару раз Петр находил предлог, чтобы остановиться и поставить чертову виолончель на камень набережной. Они прошли ЛЭИС, и остановились у подъезда, украшенного четырьмя сидящими медными львами. Напротив находился парк, скрывавший кузницу жен командного состава ВМФ – педагогический институт имени Герцена. Неловкая заминка, девушка перестала рассказывать о ричекарах Доменико Габриелли, и о составе нового камерного оркестра, перехватила инструмент в свои руки, чуточку помялась и предложила испить чаю. Вот только папа болеет, поэтому возможны казусы.

– Он у меня профессор, и не любит военных, хотя и сам был когда-то военным.

Они поднялись на третий этаж, с инструментом в лифт они не влезали. Девушка покрутила звоночек, и дверь открыла дородная женщина в фартуке.

– Мариша, это мой друг Петр, сделайте нам чаю. Петр, вот тапочки, проходите в столовую, я сейчас.

В столовой вся мебель была белой, и очень массивной. Еще до появления Летты, туда вошла Мариша, которая вкатила небольшой столик на колесиках, и поставила на стол большой и маленький круглые фарфоровые чайники, сахарницу, варенницу, расставила чашки из китайского фарфора, масленку, разложила столовые приборы из старинного серебра. Все делалось быстро и молча. Никаких изучающих взглядов. Ей – лет шестьдесят, плюс-минус. Движения отточенные, профессиональные. Даже чашки не звякали. Вошел курчавый, весь седой, короткостриженый мужчина в китайском, украшенном драконами, шелковом халате. У него был немного смешной нос, уточкой, и «борцовские» низко посаженные уши. Неприятное выражение создавали близко и глубоко посаженные глаза. Лицо было болезненным и злобным. На вид ему было чуть больше 50-ти, стариком он не был. Петр встал, и представился:

– Лейтенант Ночных, Петр.

– Михаил Александрович. Здравствуйте, лейтенант.

– Папочка! Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, Летта, немного получше.

– Давайте пить чай.

Отец Летты сел на стул, не придвигая его к столу, на самый кончик, положил обе руки на стол, но не на локти, а чуть ниже, раскрыл масленку, и начал намазывать тонким слоем сливочное масло. Наколол двузубой вилкой пару ломтиков твердого сыра, и положил это на бутерброд. Отхлебнув чая, и тщательно прожевав откушенный кусок бутерброда, неожиданно спросил у дочери:

– А с каких пор ты стала интересоваться военными?

– Мы познакомились до того, как Петр стал летчиком.

– Вот и дай ему от ворот поворот. В авиаторы идут какие-то примитивные люди, амебы. Их интересуют только три вещи: ручка, случка и получка. При этом вечно просят: дайте нам то, се, пятое, десятое.

– Амебы размножаются делением, товарищ профессор. Их случка интересовать не может. Позвольте спросить: что ж вы такое преподаете, что у вас авиаторы что-то просят?

– Радиотехнику.

– А! Действительно просим, а нам присылают РСИ-3, вместо РСИ-3М, хотя это изобретение авиаторов, а не радиотехников. Я, пожалуй, пойду, засиделся.

– Постой-постой, Ночных, говоришь? Это тот, который 3М сделал, оксидный катод и лучевой тетрод? Так это ты этот гадюшник расшевелил! Ну-ка, ну-ка, прошу, чай мы потом попьем, Летта. Нам с товарищем поговорить требуется.

Фамилия у Михаила Александровича была Бонч-Бруевич. Его имя позже носил ЛЭИС, институт связи. Для тех, кто абсолютно не в теме, сообщаю, что этот человек изобрел триггер, на основе которого работает вся вычислительная техника. Именно это устройство позволяет выполнить сложение в сумматоре, из которых состоит, в основном, процессор, которым вы пользуетесь, что в телефоне, что в смартфоне, что в компьютере.

Когда мы закончили говорить, Виолетты дома не оказалось, она фыркнула и ушла на какой-то концерт. Ее магнетроны, волноводы, резонаторы и стоячие волны совсем не интересовали. На следующий день она вышла из консерватории не одна, а с каким-то молодым человеком, которому она демонстративно сунула в руки свою виолончель, а букетиком Петра, который он попытался ей подарить, очень точно попала в урну. Сиди, лейтенант, на скамеечке, и размножайся делением, амеба!

Петр вначале воспринял это как личное поражение, даже хотел напиться по этому поводу, но я контролировал ситуацию, употребления спиртных напитков я не допустил, напомнил ему, что его пригласили в лабораторию, и мы поехали на Крестовский остров, где располагался так называемый НИИ-9. Достав из нагрудного кармана записку Михаила Александровича, Петр попросил разрешения позвонить по внутреннему телефону начальнику лаборатории Дмитрию Малярову. Тот радостным голосом сообщил, что пропуск на Петра заказан, ждут. Бюро пропусков оформило бумажку, и охрана рассказала: как найти «русистов». Если бы не их объяснения, в жизни бы не нашел. Небольшой домик под могучими липами и дубами, а справа на полянке весьма странное сооружение, в котором я не мог ничего опознать. Судя по всему, это и есть антенна. Ну и нагорожено! Петя постучался в дверь, которая оказалась запертой, оттуда выглянула голова, на петлицах у которой было четыре кубаря и скрещенные молнии. Дверь открылась шире, капитан протягивал руку и проговорил:

– Николай Алексеев, можно просто: Коля.

– Петя, Петр Ночных.

– Проходите, приятно познакомится.

Несмотря на болезнь, здесь же находился Михаил Александрович. За решетчатыми дверцами таинственно горели катоды, временами щелкали какие-то реле. Шелестели бумагой самописцы.