Дабы поднять настроение, Ромео решил побаловать себя отменным обедом и отправился на бульвар Витторио Эммануэле, где и провел пару незабываемых часов в ресторане «Манарини», лакомясь всякими фирменными блюдами этого заведения, как-то: редкостного разнообразия закуски, tortellini^[6] alla Manarini, costella alla bergamasca^[7], и запивая все это отличным «Бардолино дель Гарда».

Желая облегчить пищеварение, которое явно нуждалось в дополнительных стимулах, он, несмотря на жару, решил подняться к центру города пешком. Оказавшись на Старой площади и не испытывая особого желания сразу возвращаться в дом Гольфолина, он подумал, а не заняться ли для разнообразия своим расследованием и не пойти ли поболтать с доном Джованни Фано, а вдруг ему случалось сталкиваться с Баколи. По правде говоря, шансов на это было довольно мало, и если веронец и выполнил свое намерение, то в основном ради той успокоительной прохлады, которая царила всегда в церкви Санта Мария Маджоре.

Тарчинини был уже на паперти церкви, как вдруг его словно пригвоздил к месту чей-то резкий окрик:

— Синьор профессор!

Он обернулся и увидел, что за ним вдогонку стремительной походкой, так что даже полы сутаны развевались у ног, мчался тот, кого он желал увидеть — дон Джованни Фано собственной персоной. Почтенный падре был явно чем-то не на шутку рассержен.

— Ах, синьор профессор, а я как раз молил Господа, чтобы он направил меня на ваш путь, и, видно, Господь меня услышал.

— И я тоже хотел с вами поговорить.

— В таком случае следуйте за мной!

Это явно смахивало не на приглашение, а скорей на приказ. Ромео двинулся вслед за святым отцом, ломая себе голову, что бы все это могло значить.

Не успели они войти в ризницу, как дон Джованни тут же повернулся к Тарчинини и воскликнул:

— Ах, синьор профессор, никогда бы не подумал, что вы способны на такое!

— Я не понимаю...

— Ах, вы не понимаете? Вы явились ко мне с рекомендацией глубокоуважаемого синьора Бенджамино Тринко, и я посоветовал вам обратиться к людям, которых высоко ценю за их безупречное благочестие. И они согласились вас приютить!.. Вы понимаете? Они пустили вас под свою крышу!

— Ma che! Можно подумать, падре, будто вы об этом сожалеете, что ли?

— Еще бы мне не сожалеть! Да я никогда себе этого не прощу!

— Объясните толком, святой отец, что произошло.

— А произошло, сын мой, следующее,— выпрямив плечи, мрачно изрек святой отец.— Только что я заходил к Гольфолина, хотел поблагодарить их за вас... И что же я узнаю? Что они — невинные овечки! — рады принять под своей крышей этого симпатичного одинокого профессора. Вы слышите меня? О-ди-но-ко-го!.. А вы на этом же самом месте, в доме Господнем, говорили мне о своей жене!

— Небольшая ложь, святой отец.

— Ах, небольшая ложь? В таком случае вправе ли я поинтересоваться, синьор профессор, зачем эта ложь? Кого вы хотели обмануть и с какой целью?

— С какой целью?

— В доме у Гольфолина есть молодые женщины... Смогу ли я спать спокойно, зная, что сам пустил волка в овчарню?

К великому негодованию дона Джованни Ромео радостно захихикал, весьма польщенный, что его принимают за опасного совратителя.

— И вы еще смеетесь?

— Да, святой отец, потому что смешно подозревать в таких грехах отца многочисленного семейства.

— Если помыслы ваши чисты, тогда зачем же вы солгали?

— По соображениям высшего порядка.

— Что-что?..

— Настанет день, святой отец, и вы сами все поймете, это произойдет еще до моего отъезда, а сейчас не требуйте от меня объяснений, которых я не вправе давать!

— Ах, вот как?

— Да, вот так...

— А ну-ка марш в исповедальню! — потянул дон Джованни за рукав Тарчинини.

— Но ведь...

— Может, вы боитесь, что не получите отпущения?

И вместо того, чтобы немного отдохнуть в полумраке церкви Санта Мария Маджоре, наш комиссар Тарчинини оказался на коленях в тесной исповедальне, где ему пришлось поклясться своим вечным спасением, что он не питал никаких дурных намерений в отношении представительниц женского пола, находящихся под покровительством дона Ладзаро Гольфолина.

***

Выйдя из церкви, откуда ему, наконец, удалось вырваться ценой бесчисленных «Аве Мария» и «Отче наш», которые приказал ему на всякий случай прочитать святой отец, дабы очистить душу и защититься от всяких искушений, совершенно обалдевший веронец ломал себе голову, какие еще испытания придется пережить ему при исполнении этого задания, по замыслу глубоко секретного, однако на деле оказавшегося каким угодно, но только не секретным. Дабы прийти в себя, он отправился в ставшее уже привычным пристанище, «Меланхолическую сирену», однако Луиджи Кантоньера на сей раз встретил его без всякого энтузиазма. Желая несколько развеселить хозяина, Ромео пересказал ему историю с доном Джованни, предусмотрительно опустив, что пытался сойти за холостяка в семействе Гольфолина, и отнеся все это на счет необоснованных страхов святого отца, испугавшегося, как бы заезжий неаполитанец не внес смуту в ряды его прихожанок.

— Такое впечатление,— покачал головой Луиджи,— что у дона Джованни все-таки не все дома. Потому что, между нами говоря, ну какой из вас соблазнитель, а?

Сразу расстроившись, Ромео довольно сухо ответил, что такое мнение разделяют далеко не все.

— А по-моему,— продолжил Луиджи, пропустив мимо ушей реплику клиента,— вы скорее из тех, кто любит совать нос не в свои дела.

Тарчинини не мог позволить себе рассердиться, не рискуя потерять потенциальный источник информации.

— Не можете мне простить, что я интересуюсь этим Эрнесто Баколи, так, что ли?

— Просто мне, синьор, больше по душе, когда мертвых оставляют в покое.

— Клянусь Мадонной, у меня такое впечатление, будто вы боитесь, как бы я не докопался до каких-то делишек, которые мне не положено знать.

Кантоньера перестал протирать стакан, поставил его на стойку и в упор глянул на веронца.

— Какие такие делишки, синьор профессор?

— Вот и я спрашиваю, какие?

— Не понимаю, о чем это вы,— вздохнул после краткого молчания хозяин.

— И я тоже не больше вашего понимаю, что вы тут мне пытаетесь приписать!

— Ладно, все! Мы оба тут наговорили много всяких глупостей, а теперь давайте-ка лучше выпьем и забудем это недоразумение. Как, согласны?

— С большим удовольствием, тем более что я просто умираю от жажды. После всех этих «Отче наш» и «Аве Мария» у меня все горло пересохло.

Они чокнулись и снова пришли в хорошее настроение.

— Все дело в том, синьор профессор,— проговорил Луиджи, облокотившись на стойку,— что в молодые годы у меня тоже были небольшие неприятности с полицией. Так что мне не понаслышке известно, что значит все время бояться карабинеров... И когда я вижу типа, который без конца озирается по сторонам, будто все время на стреме, и только и думает, как бы оказаться где-нибудь в другом месте, мне его жалко... потому что я сразу вспоминаю себя, каким я был, пока не встретил свою покойную жену... Да, синьор профессор, я испытываю сострадание, и мне всегда хочется хоть как-то его защитить...

— Но ведь с Баколи-то расправились вовсе не полицейские...— вполголоса заметил веронец.

— Ясное дело, не полицейские, это-то и страшно... Ну что карабинеры, начнут выслеживать, в худшем случае арестуют... а тем приходится убивать, у них нет другого выхода...

— Такое впечатление, будто вы их боитесь...

— Ну, тех-то, которые расправились с Баколи, мне особенно бояться нечего, я их и в глаза-то не видел... но когда-то давно мне пришлось столкнуться с одной такой бандой... Так что можете мне поверить, синьор профессор, если есть хоть какая-то возможность не ввязываться в эту историю, то лучше держаться от нее как можно дальше...

Он одним махом опорожнил целый стакан вина.

— Забавно... Помню, когда я его впервые увидел, сразу понял, с этим парнем что-то не так... Но мне почему-то показалось, что у него нелады с полицией. Так всегда: если у тебя неприятности, сам и выпутывайся, никому ты не нужен...