Для начала он стал осыпать свою Джульетту нежнейшими прозвищами, нимало не заботясь о том, что это могло бы вызвать искренний смех у какого-нибудь неискушенного читателя. Ну кто, скажите на милость, смог бы догадаться, что под «воркующей голубкой», «счастьем жизни» и «вечной весной» скрывается сильно располневшая особа с целым выводком детей? А тот, кому случилось бы сопровождать Тарчинини в его странствиях по старому городу и видеть, как он млел перед Терезой, просто затрясся бы от негодования, прочитав в послании к супруге, будто он не в силах ни на минуту оторваться мыслями от возлюбленной и что ни одна бергамка не в силах даже отдаленно сравниться с нею красотой и изяществом манер, Нет, Ромео вовсе не верил тому, что писал. Не верила тому, что читала, и Джульетта. Просто каждый по молчаливому соглашению со всей искренностью исполнял свою роль в семейной комедии. И ни один из них не лгал. Разве что чуть-чуть преувеличивали... Веронец писал той Джульетте, которой уже не существовало в природе, но которая каким-то чудесным образом снова возникала из небытия в те минуты, когда там, на виа Пьетра, тучная мамаша распечатывала мужнины письма.

Подписавшись «Твой Ромео, думающий только о тебе и умирающий от желания поскорее заключить тебя в объятья», полицейский аккуратно запечатал конверт и, напрочь позабыв обо всех своих утренних тревогах, тут же отправился на виа Локателли, чтобы опустить письмо прямо на центральной почте города.

Минувшие переживания все-таки изрядно утомили веронца, и он, дав себе поблажку, проспал сном праведника до десяти часов утра. Проснувшись от голода и подкрепившись обстоятельным завтраком, не грозившим ему потерять ни пяди в области брюшка, наш герой приступил к ежедневному ритуалу одевания, к которому относился с величайшей серьезностью и тщательностью. Мыться, душиться, наряжаться, прихорашиваться было одним из любимых его занятий. Изменчивый и непостоянный, это уже не был тот человек, что прощался накануне с женой без всякой надежды увидеться с ней вновь. Теперь, оказавшись вдали от размягчающей атмосферы родного города, своего квартала, он снова стал самим собой: человеком бурного темперамента, словоохотливым и к тому же наделенным незаурядной храбростью. Стоявшая перед ним задача еще вчера пугала его возможными последствиями, а сегодня приятно будоражила кровь. Он знал, что доведет дело до победного конца. Он был вроде тех солдат, которые, возвращаясь после увольнительной, всерьез подумывают о дезертирстве, а едва попав в часть, снова становятся воинами без страха и сомнений.

К половине двенадцатого, собрав чемодан и доверив его заботам синьоры Кайанелло, Тарчинини легкой походкой, слегка насвистывая, отправился на встречу с Сабацией. Он вышел на виа Витторио Эммануэле, почти сразу же свернул направо на виа Петрарка, потом налево на виа Локателли и еще раз направо на длинную виа Мазоне, которая привела его прямо к дверям церкви Сан Алессандро делла Кроче, где они и уговорились встретиться с Манфредо.

Войдя в безлюдную церковь, Ромео сначала, изображая туриста, сделал небольшой круг, потом, этакий набожный католик, выбрал уголок поукромней и обосновался для молитвы. На случай, если за ним следили, он долго простоял на коленях, потом поднялся и присел, будто погрузившись в благочестивые размышления о предназначении человека на этой грешной земле. Тишина в сочетании с полумраком медленно, но верно вела его к дремоте, предвестнице настоящего глубокого сна, и так бы и случилось, если бы сквозь полуопущенные веки он вдруг не заметил, что кто-то усаживается рядом с ним, и не услышал шепота:

— Надеюсь, я не разбудил вас, дорогой коллега?

— Шутите, комиссар!

— Как самочувствие? — поинтересовался Сабация.

— Отлично.

— Браво!

— Вы принесли мне сведения, которые я просил?

— Разумеется, никаких бумаг — не хватает, чтобы вы их случайно обронили или кто-нибудь их у вас стащил... Слушайте внимательно.

— Готов.

— Сначала про семейство Гольфолина. У них квинтет, пользуется скромной известностью. Обычно их приглашают на всякие благотворительные праздники, светские сборища или какие-нибудь семейные церемонии в богатых домах. Довольно профессиональные музыканты, не более того, причем, кажется, с трудом сводят концы с концами. О каждом в отдельности мало что можно сказать. Ладзаро Гольфолина, основатель квинтета, — приличный музыкант без малейших признаков гениальности. Женат на Клаудии Чиленто, с которой познакомился на одном из концертов. Сам Гольфолина родом из Милана, а Клаудия — коренная бергамка, дочь Умберто Чиленто, местного учителя музыки, виолончелиста, это ему принадлежит дом, в котором вы будете жить. Клаудия слывет женщиной честолюбивой, похоже, она так и не смогла простить мужу, что тот не стал мировой знаменитостью. Мечтала стать как минимум подругой Менухина, а превратилась всего-навсего в синьору Гольфолина — есть от чего испортиться характеру... Впрочем, с сыном Марчелло бедняге повезло ничуть не больше, она много внимания уделяла его образованию, похоже, мечтала взять реванш... Однако общими усилиями деда, отца и матери удалось сделать из Марчелло неплохого исполнителя, но никак не больше. Повторяя историю своего отца, этот тоже встретил в консерватории студентку, Софью Каламброне, опять-таки, похоже, вполне заурядную музыкантшу, на которой и женился. Как видите, Тарчинини, все это довольно добропорядочно, посредственно и не представляет решительно никакого интереса.

— Но там же, кажется, есть еще старуха, которая, признаться, произвела на меня очень сильное впечатление, что вы о ней скажете?

— А... — улыбнулся Манфредо, — старушка Клелия... Ей, как и дочери, тоже не слишком-то повезло в семейной жизни, однако, не обладая ее решительным нравом, мамаша предпочла сбежать от реальной жизни и постоянно пребывает в каком-то сумеречном состоянии. Единственная в семье, кто, похоже, не слишком-то интересуется музыкой. В молодости, говорят, была на редкость недурна собой, из очень хорошей семьи, но они от нее отреклись в тот день, когда она вышла замуж за Умберто Чиленто, с которым познакомилась где-то на концерте, приняв за новоявленного Паганини. Странно, не правда ли, что одна и та же история повторяется в этом семействе из поколения в поколение, и всегда неудачно, а?

— Да, пожалуй... Так эта старуха, она что, полоумная?

— Да нет, не думаю... Вернее сказать, временами на нее что-то находит, и она начинает путать свои химеры с действительностью.

— Она почему-то называла меня Серафино и утверждала, будто очень давно меня поджидает...

— Я, конечно, не психиатр, но мне кажется, что бывают моменты, когда для нее перестает существовать время, и она все еще ждет этого самого Умберто-Паганини, который так и не появился по вполне понятной вам причине...

— Но ведь она называла меня не Умберто, а Серафино!

— Ну, вы уж слишком много от меня хотите!

— Остается еще служанка, Тереза.

— Ах, эта Тереза Тиндари... Что ж, говорят, весьма привлекательная девица. Родом из Турина. Никаких компрометирующих материалов. Похоже, у нее даже нет парня. Хотя там, в старом городе, по части нравов вообще очень строго.

— Так, а теперь насчет хозяина «Меланхолической сирены».

— Ах, этот... Известный лодырь, любимое развлечение — слоняться без дела. Бывший моряк, подцепил где-то в Генуе девушку, у которой было немного денег, сумел ей понравиться. Получив приданое, вернулся сюда, купил себе эту забегаловку, там и остался, особо не процветает, но, видно, его такая жизнь вполне устраивает, ему главное не перетрудиться... Зовут его Луиджи Кантоньера. Вот, друг мой, и весь урожай, который мне удалось для вас собрать,

— Благодарю вас.

— Можно полюбопытствовать, наметили ли вы себе какой-нибудь план действий?

— Пока нет... Для начала хочу пару деньков пожить спокойно, ничего не предпринимая. Конечно, я буду посещать всякие исторические места, которыми мне положено интересоваться в моем новом звании, но главная моя цель — проникнуться атмосферой старого города, стать там привычным персонажем, из тех, кого рано или поздно перестают замечать, говоря при них все, что взбредет в голову...